Расстаемся ненадолго - Кулаковский Алексей Николаевич - Страница 51
- Предыдущая
- 51/86
- Следующая
Балыбчик кашлянул раз, другой, потом пригнул голову и вовсе раскашлялся. Кашляя, переступал с ноги на ногу, поближе к окну. И когда Зайцев на миг отвернулся, звериным прыжком метнулся в окно. Зазвенело стекло, и в то же мгновение прогремел выстрел. Балыбчик свалился на пол, глухо застонал.
– Тихо! – не повышая голоса, сказал Зайцев. – А то совсем прикончу. Сказано было тебе, дураку, что я не таких видывал? Кажется, ведь яснее ясного: боец Красной Армии стоит на посту, несет свою службу, значит, не шути с бойцом, не хитри, ничего хорошего из этого не получится. А ты, видать, настоящий фашист и форменный дурень!
Полицаи стояли как вкопанные, с позеленевшими лицами. На Балыбчика смотрели со страхом и удивлением. Тот сидел у стенки, подобрав под себя правую ногу, дрожал, как вытащенный из воды кот, время от времени будто кланяясь своей плешивой головой. По щекам его текли слезы, кепка с пуговичкой валялась рядом.
– Подойди ко мне! – приказал боец Павлу Шведу. – Ага, вот ты!
Швед подошел.
– Встань ко мне спиной!
Зайцев развязал ему руки.
– Заставь окно картоном. Да смотри у меня!.. Теперь перевяжи раненого. Ничего особенного с ним не должно быть, я по ногам бил. Сними веревку с его рук.
Наконец вернулся Ладутька. Раскрасневшийся лоб под вздернутым козырьком поношенной военной фуражки блестел от пота. Увидев на полу перевязанного Балыбчика, коротко глянул на Зайцева.
– Хотел схитрить, – равнодушно пояснил боец.
Ладутька сгреб винтовки, подал ему знак выйти.
– Никому не трогаться с места, – предупредил Зайцев, – буду стоять под окном!
На крыльце председатель вынул из кармана ключ, запер сельсовет.
– Пошли! – шепнул он Зайцеву. – В конце деревни телега, старого конюха пришлось поднять…
На рассвете Никита Минович слушал, поглаживая усы, доклад Ладутьки и со смешинками в глазах поглядывал на Андрея. Больше всего он был рад тому, что в лагере прибавилось еще пять винтовок. Оружие сейчас – дороже харчей.
Потом оказалось, что продукты привезены не все, менее половины. Где остальные?
Ладутька не сразу сказал об этом, лишь дня через два признался Никите Миновичу, что у Евдокии продукты отбирать не стал.
– Пожалел? – нахмурился Никита Минович.
– Реветь стала, упрашивать, – оправдывался Кондрат. – Опять-таки – одинокая она, муж в армии. Как будет жить? Рука моя не поднялась…
– А она? Может делать, что хочет? – Никита Минович насупился, отошел. – Посмотрим, не придется ли тебе раскаиваться…
Из лагеря исчез Миша Глинский. Долго его не было. Как выяснилось потом, ходил встречать Варю Ладутьку, которая в тот день должна была возвращаться с очень важного задания. Встречать ее Глинскому никто не поручал.
Врач Вержбицкий наведался ночью с поста в лагерь – за коробкой спичек.
А еще – бывший школьный сторож Ничипор, никому не сказав, ушел в заречную деревню проведать свою старуху. Возвращался засветло и навел на след тамошних полицаев и немцев. Заметил их уже возле самого леса, стал убегать, да с перепугу не сообразил повернуть куда-нибудь, а помчался прямо в лагерь.
Хорошо, что в тот день в дозоре стоял Зайцев. Он поднял тревогу, вступил в бой. Подоспели Андрей с десятиклассниками, Никита Минович, Ладутька. Завязалась весьма небезопасная для красноозерского подполья схватка. Двум военным пришлось отчаянно маневрировать, с риском для жизни перебегать с места на место, так как у десятиклассников после первых же выстрелов отказали затворы. Разошлись не только патроны, что были при себе, в ход пошли и гранаты.
Фашисты побоялись ночью лезть в чащобу. И хотя у партизан обошлось все без потерь, однако лагерь пришлось срочно перебазировать.
Андрея очень тревожило все это. Он понимал: если так и дальше пойдет, то красноозерское подполье треснет, как сухая бочка, развалится. Снова думалось, что напрасно остался здесь, надо было все-таки пробираться за линию фронта.
Однажды ночью эти мысли так одолели его, что ни сна ни отдыха… Выбрался из своего шалашика, где «квартировал» с Зайцевым, подошел к шалашу Трутикова. Ночью их не разглядишь, не обнаружишь, если не знаешь, где они. Шалаши упрятаны в густом можжевеловом кустарнике, сверху их укрывают, свисая, роскошные ветви огромных разлапистых сосен.
В лесу затишно, хоть чувствуется, где-то в поле уже надо бы укрываться от ветра, застегиваться на все пуговицы, а то и воротник поднимать торчком. Пройдет еще неделя, другая – и не усидишь в этих шалашах, не заслонит от холода и лес.
Заслышав шаги Андрея, выбрался из шалаша и Никита Минович: тоже, видно, не спалось. Сели на пеньки, помолчали, обменялись замечаниями о погоде и, наконец, перешли к тому, что волновало обоих.
– Вчера проверил у Вержбицкого винтовку, – хмуро проинформировал Сокольный.
– И как?
– Снаружи терпимо, а внутри – ржавчина. Затвор еле двигается.
– Да-а…
– Нам надо решительно перестраиваться, иначе потеряем людей и сами погибнем. Пока у нас не партизанская группа, не воинская единица, а что-то вроде захудалой артели: всяк делает, что вздумается, всяк сам себе хозяин, словно не понимают, что мы в тылу врага, что задача наша – воевать с этим врагом. Пошли сейчас немцы сюда подразделение своих головорезов, что сталось бы? Только одно подразделение!..
– Понимаю, Андрей Иванович, – глухо отозвался Трутиков, – все понимаю. Сам хотел посоветоваться с тобой…
– Первым делом надо наладить дисциплину, установить настоящий воинский распорядок, – продолжал Андрей. – Дисциплину – от старшего к младшему, как в армии. Должен быть приказ, а не решение артельного правления! Приказом определять все, даже хозяйственные дела, сон, питание, отдых!
– Тогда Ладутька первым удерет из лагеря. Он, по-моему, и сегодня ночует у Евдокии.
– Пусть лучше один удирает сегодня, чем завтра беду накличет на всех! Вот лагерь наш, – Андрей повел рукой вокруг себя. – Шалаши, люди живут, как когда-то на сенокосах… А дальше что? Ни обороны продуманной, ни разведки, ни связи с населением. Доведись обороняться, так и стрелять ведь, считай, никто не умеет. А нам нужно не только про оборону думать. Наступать надобно! Вон Зайцев наш и тот хочет сматываться. Говорит, скучно здесь, нету настоящей работы, размаха.
Андрей не признался, что сам подумывал об этом.
– Есть у меня кой-какие соображения, – выслушав его, сказал Никита Минович. – Но их надо бы еще обмозговать, взвесить все. Воевал я давненько, а председателем колхоза был недавно. По совести говоря, иной раз забываю, что я тут не председатель. Люди все свои, свой лес, свои тропки, свои поля. Согласен, рука тут требуется твердая, стало быть, не моя или не только моя.
– Не-ет, Никита Минович, – не согласился Андрей, – командиром вы будете хорошим. Только надо вам хоть чуток, однако немедля почувствовать себя военным.
…Следующей ночью Никита Минович снова наведался в расположение группы районных работников под началом секретаря райкома партии. Тут с начала войны он встречался с Климом Филипповичем Васильевым, секретарем обкома. Задачи красноозерских подпольщиков обсуждались на бюро подпольного райкома.
Вернулся он перед самым рассветом и сразу позвал к себе Андрея. Зажгли в шалаше свечи огарок и, просмотрев листовки, только что выпущенные обкомом партии, долго колдовали над топографической картой района, принесенной Никитой Миновичем, обсуждали планы боевых операций красноозерской партизанской группы, которая в самое ближайшее время должна перерасти в отряд.
Так и не дождался Миша Глинский в тот день Варю, зря ходил встречать. Из разведки в Красное Озеро, передневав у надежных людей, Варя явилась в лагерь не в тот час, когда Миша ждал ее.
Время далеко не раннее, но в лагере никто не спал. Никита Минович сидел возле своего шалаша и чуть ли не на ощупь чпстил винтовку. Намедни поступило донесение, что в ближайшей деревне заночевал немецкий обоз – несколько пароконок с оружием, боеприпасами и амуницией. На рассвете он выходит. Принято решение устроить на дороге засаду.
- Предыдущая
- 51/86
- Следующая
