Вилла в Италии - Эдмондсон Элизабет - Страница 49

• Предыдущая
• 49/89
• Следующая

Место, куда их откомандировали, находилось недалеко от Неаполя и называлось Аверно. Один из входов в ту самую античную преисподнюю, как оказалось. Его командир был знатоком классической филологии, выпускником Гарварда. Он процитировал несколько слов по латыни и затем пояснил Люциусу, что это означает. Дескать, ни одна птица не пролетит над этим озером. Уайлд вполне мог в это поверить; это было самое черное озеро и самое гнетущая местность на свете. Вулканического происхождения, конечно, как и все прочие в той округе. Так что, вполне возможно, птицы и впрямь предпочитали не летать над этим озером. Так или иначе, их группа прибыла на место, а вместе с ними фотограф. Учитывая дождь и общую унылость пейзажа, американцы чувствовали себя не лучше птиц, но служба есть служба и работа есть работа, поэтому дело завертелось.

По заросшему лесом склону Люциус забрался на вершину холма, чтобы получить более широкий обзор. Оттуда, сверху, он услышал какие-то голоса, которые его насторожили, поскольку было известно, что нигде поблизости не должно быть никаких войск. Какой-то человек громко выкрикивал приказания по-английски. Явно не американец. Судя по выговору, британец, из образованных слоев.

Первым делом глаз Люциуса ухватил довольно красивый домик на краю долины, один из характерных безмятежных итальянских домиков. Даже под дождем чувствовалось, как славно и колоритно выглядел бы он солнечным днем, в мирное время. А вокруг довольно беспорядочно сновали какие-то военные, небольшая группа.

В человеке, что ими командовал, Уайлд за версту признал бы офицера, будь он даже одет в лохмотья. Высокий лоб, нос, похожий на клюв; распоряжения отдавал очень властно и энергично. Этот тип услышал Люциуса и с ходу напустился на него, крича по-итальянски, чтобы тот упал плашмя. Потом выхватил пистолет — спятил, должно быть, раз не заметил форму союзника! Но Уайлд крикнул, что он американец, и тот опустил оружие.

— Ладно! Не знаю, какого дьявола вы здесь делаете, но убирайтесь отсюда ко всем чертям!

Не очень-то вежливо для приветствия, и Люциус не понимал, из-за чего англичанин так возбудился. Офицер был не один, рядом стоял невысокий сержант, со всех струями текла вода, и сержантик, точно взъерошенный терьер, яростно лаялся с офицером, причем спорил о чем-то так, как не ведут себя со старшим по званию. Уайлд узнал акцент сержанта — тот происходил из Шотландии. Солдаты тоже выглядели не особенно радостно, один из них вытаскивал из кузова грузовика что-то похожее на взрывчатку. Люциусу перестало нравиться все действо, хотя это было не его дело. Но агрессивный англичанин, и погода, и эта штуковина, которая могла взорваться, — все начинало попахивать скандалом, поэтому он решил воспользоваться советом и убраться оттуда. Но тогда сержант вырвался из рук офицера, который держал его, и, оскальзываясь и буксуя, подбежал к нему.

— Сэр, Бога ради, остановите его.

Люциус недоуменно посмотрел на сержанта. Он подумал, что сейчас ему больше, чем когда-либо, не хочется здесь оставаться.

— Послушай, это шоу не имеет ко мне никакого отношения. Я янки и возвращаюсь к своим. А тебе лучше сделать, что велит этот, в противном случае сэр оторвет тебе яйца. Я вижу, он из таких.

— Вы не понимаете! — Лицо шотландца стало красным. — Там, в доме, засели люди, немцы, и он собирается их взорвать.

— Не хотят сдаваться?

— Он не дает им такой возможности.

— Если бы солдаты вышли с поднятыми руками… Они знают, что он собирается сделать? Если немцы забаррикадировались и…

— Это он их забаррикадировал! Чтобы никто не вышел! И он хочет не взорвать всех разом — жестоко, но быстро, — а спалить. Хочет поджечь дом!

До Люциуса все не доходило.

— В смысле выкурить?

Сержант уже приплясывал от нетерпения.

— Нет, сжечь живьем! А там и итальянцы, гражданские, семья. Женщины и дети.

— О, черт! Нужно вывести их оттуда. А немцы ведь не отстреливаются. У них есть оружие? Вы разве не можете просто окружить дом и заставить их выйти?

— Он об этом и слышать не хочет! Хочет поджечь всех к чертовой матери, и ему без разницы, кто погибнет. Он сумасшедший, сэр, совсем сумасшедший! Говорит: «Сожжем их всех, а если кто невиновен, то просто отправится на небеса чуть раньше; не об этом ли вечно твердят эти итальяшки? Бог в раю ждет их на пушистом облаке».

Было ясно, что люди не должны выполнять подобные приказы. Но один из солдат — очевидно, из страха перед офицером — уже заложил заряды, и теперь тот подводил последние запалы. Он намеревался провести операцию самолично. Люциус видел, что британец находится в каком-то исступлении, почти в экстазе…

Слова Делии донеслись до Люциуса словно из другого мира:

— И что вы сделали?

— Я его застрелил.

Три слова повисли в тишине.

— Я застрелил его, — повторил американец. — Убил.

…Уайлд опять увидел перед собой изумленное лицо того человека, когда он падал на землю. Все это происходило будто в замедленной съемке. Офицер услышал звук выстрела, и — невероятно, но факт! — перед тем как пуля его поразила, была пауза, а потом он стал падать, словно закручиваясь по спирали, и капли крови повисли в воздухе, пока британец полностью не опустился на землю. И после этого все вдруг ускорилось: раздались крики, началась беготня солдат, воцарился всеобщий испуг и оцепенение, и сержант кричал ему в ухо: «Слава Богу, слава Богу!» А потом: «Вы споткнулись, сэр, я видел, что вы случайно выстрелили, когда бежали к нему! Ах, какая ужасная случайность!»

Люциус многое знал о кровавых бесчинствах и не питал иллюзий в отношении людей, которые приобретали значимость, лишь когда появлялся враг. Вот что делала с человеком война — расчеловечивала. Уайлда переполнял гнев от расточительной жестокости войны, от бессмысленности причиняемых ею несчастий. И все это сошлось для него здесь, на склоне итальянского холма. Враг в красивом домике — вот что его доконало; сознание, что этот дом был на стороне тех, с кем они сражались. А внутри — человеческие жизни.

Немцы вышли из домика с побелевшими лицами, ошалелые от радости, что удалось выбраться, и их увезли в качестве благодарных пленных. А итальянское семейство — что ж, они все остались живы, и только это имело для них значение. Ужасно кричала какая-то женщина. Это был чистый испуг, физически она не пострадала, но вопль все никак не смолкал. Люциусу он до сих пор снился, слышался повсюду; стоило зазвучать автомобильному клаксону, протяжной скрипичной ноте, плачу ребенка — и снова мерещились выстрелы и этот истошный крик.

— Вот почему поначалу вы не хотели использовать динамит. Марджори сказала, вы были не в восторге от этой идеи, когда она в первый раз ее выдвинула. Почему вы не сказали? Может, вам тоже посоветоваться с тем психиатром?

— Я уже пробовал.

— А ваша семья знает, что с вами произошло?

— Я никогда не рассказывал, ни одной душе.

— И даже психиатру?

— Я не мог себя заставить.

— Значит, все это время это было заперто у вас в голове?

— Да.

— А что с военно-полевым судом?

— За убийство британского офицера, союзника, полагалась смерть. Однако меня судили не за убийство.

Адвокаты высказались на этот счет совершенно определенно: трагическая случайность, просто несчастный случай. Весьма прискорбный инцидент: человек погиб, получив пулю от дружественного огня, так звучала официальная формулировка. Тем не менее, все равно военно-полевой суд должен был состояться, поскольку Люциус убил собрата-офицера. Ну не совсем собрата, сказал его американский адвокат.

— Давай не будем забывать, что ты застрелил британца. Не нашего.

— Разве от этого легче? Я его застрелил, он умер.

— Это война, — ответил тогда законник…

— Нe в этом ли состоит правда? — спросила Делия. — Когда вы вербовались в армию, знали же, что это означает убивать людей, кто бы они ни были. Или вас призвали?

— Я пошел добровольно.

А это была уже отдельная история, поскольку причины его поступления на военную службу представлялись весьма сложными, запутанными и не имели ничего общего с борьбой за идеалы свободы и демократии. Или против нацистов, или японцев, или за свою страну, или за страны своих предков.

• Предыдущая
• 49/89
• Следующая