Старое предание (Роман из жизни IX века) - Крашевский Юзеф Игнаций - Страница 81

• Предыдущая
• 81/97
• Следующая

Пястун, казалось, был ещё испуган всем происшедшим и долго молчал в нерешимости, не веря собственным ушам и глазам. Наконец, он шепнул окружавшей его толпе:

— Да свершится воля богов и ваша! Вы меня выбрали, так вы и должны мне помочь.

Его обступили тесным кольцом, словно отца родного, пеняя ему за то, что он бежал от них и противился воле судьбы. Впервые Лешеки и Мышки, соприкоснувшись в одном деле, единодушно и дружно провозгласили нового князя.

Тем временем прибежал сын Пястуна, которого, наконец, освободили: упав в ноги отцу, он поцеловал ему руки и, почувствовав себя свободным, схватил коня и поспешил к матери с добрыми вестями.

Старая Репица стояла у дежи, когда Земек, весело вбежав, рассказал матери, что отцу возложили на голову княжескую шапку и дали белый жезл, а к поясу привесили меч, и теперь все кланяются ему в ноги.

Ломая руки, женщина разрыдалась, чувствуя, что кончилась их тихая, привольная жизнь и начиналось долгое и трудное служение, исполненное тягот и тревог. Обливаясь слезами, она прижимала к себе дитя, и, хотя не проронила ни слова, нетрудно было понять, что не радость, а горести и заботы видела она впереди…

Наконец, утерев фартуком слезы, она поцеловала Земека в лоб и вернулась к своей деже: теперь хлеб был дома нужнее, чем когда-либо раньше.

В радостных излияниях прошёл час и другой, а затем все снова пошли в городище, чтобы стать вечем, а вернее — услышать повеления и указания, что делать.

— Ныне у нас одно дело, — сказал Пястун, — всем, кто жив и силён, садиться на коней. Покуда война идёт на нашей земле, нет ничего важней. Все, кто может, по коням! А старейшинам — собрать людей под знамёна и вести их.

И тотчас все громко откликнулись:

— По коням!

То было первое слово и повеление вновь избранного князя.

Затем, созвав отдельно старейшин, князь выбрал совет, который должен был состоять при нем, и назначил воевод по общинам и опольям.

В то время как князь отдавал повеления в разрушенном городище Попелеков, вдруг кто-то крикнул, что надо бы заново обнести тыном терем, обратившийся в руины, и, отстроив его, отделать палаты для князя, как то ему подобает.

— Нет, — сказал Пястун, — это лихое и несчастливое место, а я не хочу селиться там, где память о Хвостеке и эти руины могут встать между вами и мной. Моё городище и новая столица будут воздвигнуты там, где мы одержим первую победу. Пусть эта башня стоит тут пустая вовек, свидетельствуя о том, как бесславно гибнут злодейство и несправедливость… Пусть зарастает бурьяном мерзкое это гноище!

Вечером уже не один, а в сопровождении многочисленной толпы, которая не хотела его покинуть, Пястун вернулся в свою хату, провожаемый долго не смолкающими кликами.

Благословившие его чужеземцы, пользуясь тем, что в суматохе о них забыли, незаметно исчезли. Князь велел их отыскать, но никто не заметил, когда и как они ускользнули и скрылись.

Когда вновь избранный князь остановился вместе со свитой у ворот усадьбы, навстречу своему господину вышла ещё заплаканная Репица. Участь, постигшая прежних князей, наполняла тревогой её сердце: низко склонившись перед мужем, она обняла его колена и расплакалась навзрыд.

— Ну, милостивая княгиня, — сказал, поднимая её, старик, — готовь всё, что у тебя есть наилучшего, вели ставить столы и выкатывать бочки, дабы те, что вознесли меня столь высоко, не ушли голодными из-под моего крова.

Могло, однако, случиться то, чего опасался неимущий старец, если бы с утра, как только повсюду разнеслась весть об избрании Пястуна, кметы не поспешили в дом к нему с дарами, чтобы князь их крови не был ни в чём посрамлён. А что был он беден, все знали. Теперь кладовые его ломились от яств, и ни в чём не было недостатка.

Люди, толпами сбежавшиеся со всей округи, из соседних усадеб и хат, уже встретили по пути князя-бортника, а теперь осаждали его двор, теснясь вокруг него и без устали возглашая приветствия. Чудом из чудес почитали они избрание нового князя, которого предназначило им пророчество, а благословивших его чужеземцев объявили посланцами богов.

Везде зажгли костры, как в ночь на Купалу, а день избрания Пястуна объявили праздником, ибо он принёс им надежду на мир и покой… Всю ночь напролёт молодёжь обходила с факелами дворы, пробуждая радостной вестью кметов, которые тотчас бежали приветствовать и поздравить князя. А немного спустя они понесли во все стороны вицы, призывавшие всех, кто способен носить копьё, явиться к своему воеводе и вести с собой родичей и челядь.

Хватая и меняя на пастбищах лошадей, парни объезжали с вицами усадьбу за усадьбой и хату за хатой.

В тихом жилище старого бортника теперь день и ночь не смолкали шум и говор. Отсюда отправлялись тысячники, сотники, десятники и старейшины, получившие назначение в отряды, сзывать и собирать народ.

Не прошло и четверти месяца, как тысячи молодых мужчин расположились широко раскинувшимся лагерем на берегу озера. Пястун, сопровождаемый воеводами, сам распределял их по отрядам, строил шеренгами, производил им смотр и вселял в них боевой дух.

Поморяне и кашубы, предводительствуемые немцами, опустошили немалую часть страны, пройдя её вдоль и поперёк и захватив множество пленников и добычи; правда, от Ледницы они отступили, но все отлично знали, что Лешеки не отказались ни от своих притязаний, ни от мщения, которого они так жаждали.

Обычно враги, совершавшие набеги ради добычи, поспешно уходили в леса, где, освободившись от груза, отдыхали и готовились к новому нападению, созывая добровольцев.

Так и сыновья Хвостека ушли с горсткой наёмников на Поморье, где снова набирали людей.

Разведчики, посланные на рубежи, возвратились с донесением о вновь готовящемся наступлении.

Но теперь оно уже никого не страшило, напротив, его даже хотели, рассчитывая окружить и разбить наголову врага. На пути, по которому наступали неприятельские отряды, они уже ранее все разорили, так что теперь не могли произвести новых опустошений, а в лесах можно было их обложить и перебить всех до единого.

Сыновья Хвостека также легко могли попасть к ним в руки.

Весть об избрании Пястуна в несколько дней обошла весь край, переходя из дома в дом. Чем дальше от Гопла, тем больше отклонялся от истины рассказ о необыкновенном прорицании и воле богов: слушая его, все диву давались… И все верили, что это было предопределение богов, которые вершат судьбы мира… Явились какие-то чужие, никому не ведомые люди, точно они для того лишь были ниспосланы, чтобы изречь слово, которому даже самые знатные не могли противиться, ибо тогда вече единодушно и единогласно вызвало из лесу старого бортника и, разыскав его, когда он бежал, заставило княжить.

Только Лешеки и их приверженцы, связанные с ними узами крови, не смели ничего сказать, но сильно приуныли. Они боялись, что всех, кто принадлежит к их роду, уничтожат из мести.

— Старый Милош, глава рода, больше не показывался на вече. Он заперся со слепым Лешеком в своём уединённом городище, выставил стражу, удвоил караулы — и от всего устранился. Жил он теперь лишь одной надеждой: дождаться внука от своего ослепшего дитяти и в нём вновь возродиться.

Лешеку нашли жену; старая мать стала нянчить двоих детей, неусыпно оберегая обоих. В жены ему дали пятнадцатилетнюю девочку, но и он, ослепнув, обратился в дитя, и, словно едва начиная жизнь, они играли подле матери под сенью старых дубов. Жена Лешека, которую звали Белкой, усевшись рядом со своим слепцом, пела ему песни, он играл на гуслях, а старая мать рассказывала им сказки о богатырях, и так понемногу шло время.

Порой отец тайком прислушивался к весёлому лепету скорбной четы, но не показывался и не вступал в разговор, боясь каким-нибудь неосторожным словом напомнить о перенесённых муках и горе. И он и мать хотели скрасить жизнь несчастному калеке, для которого весь мир теперь сосредоточился в одном голосе и одном сердце.

• Предыдущая
• 81/97
• Следующая