Дахут, дочь короля - Андерсон Пол Уильям - Страница 39

• Предыдущая
• 39/97
• Следующая

Девушка прикусила губу; посочилась кровь. Она моргала и моргала глазами. Ему страстно хотелось, как никогда, прижать ее к себе и приласкать, лишь бы они остались вдвоем.

— Дахут, — сказал он, — послушай меня. Я хочу, чтобы тебе было хорошо. Брака не будет, не будет по праву. Нет, ты станешь первой принцессой, первой королевой, которая будет вольна, ну, чтобы ее принц нашел ее.

Со своим острым вниманием он заметил, как вздрогнула Ланарвилис. Дахут замотала головой и закричала прерывающимся голосом:

— Мой король — король Леса! Бодилис произнесла ровным голосом:

— Венчание состоится сегодня. Пройди его. Это успокоит город. Потом у нас… у нас будет время решить.

Он почувствовал жар во лбу, холод в животе.

— Я знаю большее. Нас двоих отведут в свадебную палату, и там я сразу стану беззащитным. Сначала я упаду на меч. Бодилис, я не думал, что ты будешь пытать и обманывать меня.

Она замкнулась в себе. Вмешалась Тамбилис.

— Но неужели это так ужасно? — умоляла она. — Я и ты — мы стали счастливы. То было ценой моей матери, но — почему, Граллон? Отчего мы не можем принять Дахут, которую мы любим, в наше сестричество?

— Запрет закона Митры, — отвечал он в нахлынувшей на него ярости. — Человек без закона — это животное. Хватит. Я вам сказал, и этого не изменить. Мы продолжим шуметь или будем решать, что сделать для Иса?

Виндилис оскалилась.

— За твое святотатство на мысе Ванис я отказала тебе в своем теле, — бросила она. — Что, если так сделают вес галликены? Ты не сможешь иметь другую женщину.

— А ты, ты не будешь вести себя как Колконор, не будешь, — дрожащим голосом произнесла Иннилис.

Больше всего Грациллоний ощущал горечь Дахут. Он печально улыбнулся.

— Нет, — сказал он, — человек должен быть большим, чем животное. Я займусь своими обязанностями.

— Я никогда тебя не покину! — закричала Гвилвилис.

Прежде чем кто-то успел ее укорить, Форсквилис нагнулась вперед. Словно потягивается кошка.

— Граллон, у тебя есть право и власть, — сказала она. — Мы не знаем того, что скрыто. Боюсь, это война между богами, но мы не знаем. Король и королевы, наступает ночь, звезды скрылись, а луна не вышла. Нам надо ступать осторожно-осторожно. Граллон говорит верно. Он не может обвенчаться с Дахут, пока остается верным Митре. Может быть, со временем мы убедим его; либо мы узнаем, что его понимание чуждых ему богов было более глубоким, чем наше. Ни один исход не возможен для врагов. Мы можем найти свой выход, каким бы он ни был, и найти его можем лишь вместе. У меня нет новых предзнаменований. Может быть, ни одна из нас не будет удостоена предвидением. Но это я сильно ощущаю .

— Просто хорошее чутье, — пробормотала Бодилис.

— И что мы тогда сделаем? — отважилась Малдунилис, жалобно надеясь на ответ.

Ответила ей Форсквилис:

— Поскольку ничего подобного в Исе еще не случалось, у нас есть право быть осторожными. Мы должны быть честны перед народом; думаю, тогда они примут, хотя, — королева сверкнула зубами, — слова, которые будем им говорить, и представление, которое для них поставим, должны быть артистичными. Конечно, воздадим Дахут почести и должное как королеве; но венчание будет отложено до тех пор, пока не прояснится воля богов. А пока не будем отравлять священную свадьбу началом ссоры. Чувствую, так мы сможем пробиться к решению, к той самой новой Эре. Но…

Неожиданно Форсквилис поднялась. Юбки поспешно прошелестели, когда она шла к Дахут. Девушка в смятении встала ей навстречу. Форсквилис крепко ее обняла.

— О, дорогое дитя, — сказала она, — тебе отведена самая пагубная доля. Чувствую, что-то во мне шепчет, все грядущее будет исходить от тебя, от того, как ты будешь нести свое бремя и по какой последуешь дороге.

Грациллоний видел, как его дочь крепко прижалась к его жене, а затем с силой отступила. Настроение у него поднялось более, чем на то были причины.

— Галликены — сказал он, — скоро я должен буду встретиться с представителями суффетов. Мы можем решить, что я им скажу?

Тогда первым он увидел Сорена, двое мужчин в личной комнате во дворце.

— Нет, — заявил Грациллоний, — я не стану созывать Совет.

— Почему? — явно огрызнулся Сорен. Они стояли на вытянутой руке друг от друга и смотрели с ненавистью. Вечером очертания в комнате стали нечеткими, отчего выделялась белизна глазных яблок Сорена, седины в его бороде и лысой головы. — Ты не посмеешь предстать перед нами?

— Я все равно это сделаю в этом же месяце, позже, в равноденствие. Тогда мы будем лучше знать, что нам грядет, и уже поразмыслим. Я надеюсь, что подумаешь и ты, и те, что вроде тебя. Если мы соберемся раньше, это будет состязание в крике, не только бесполезное, но и опасное.

— Ты говоришь об опасности, ты, навлекший на Ис проклятия богов?

— А ты, что сидишь среди них, раз так уверен, что они сделают, — что они могут сделать? Пережили ли туроны чуму и голод с тех пор как епископ Мартин отнял их старых идолов и сделал из них христиан? Вот я, смертный, и ежедневно хожу под небесами. Пусть боги покарают меня, если им заблагорассудится. Мое дело быть с моими соотечественниками.

Грациллоний кивнул и улыбнулся безо всякого оживления.

— Берегись, Сорен Картаги. Ты помышляешь о величайшем святотатстве, убийстве помазанного кровью короля. Я не верю, что хоть один исанец поднимет на меня руку. Это разрушило бы устои, которые ты с такой радостью оберегаешь. Нет, думаю, вместо этого горожане сразу сплотятся вокруг меня, как только услышат о моей проблеме и поразмыслят над ней. Потому что я их предводитель и их примиритель с Таранисом.

— Я задумал кое-что другое, — проскрежетал Сорен.

Грациллоний кивнул.

— Да. Еще несколько бросающих вызов со стороны. Раньше или позднее, но я должен пасть. Так делалось раньше, когда король становился ненавистен. Но ты этого не сделаешь; ты найдешь других недовольных и сделаешь так, чтобы и они тоже воздержались, как уже решили промолчать галликены.

Сорен скрестил руки на могучей груди и сжал губы, прежде чем сказать.

— Объясни, почему.

— Ты поймешь почему, если не прекратишь думать. Ис находится в опасности куда большей, чем боги. Я больше не могу провоцировать губернатора Глабрио, обвиняя его в потворстве вторжению франков, хоть в этом нет ни малейшего сомнения. Когда я отправил ему на них жалобу, ответ запоздал на несколько дней, тон его был грубым и продиктован прокуратором Баккой — подготовленный выпад. Он бранил меня за нападение и убийство представителей императора, вместо того чтобы уладить любые разногласия между нами. Он сказал, что о моей смертоносной ошибке доложено викарию в Лугдуне, а заодно и перечень остальных моих злодеяний.

Сорен стоял молча в сгущающихся сумерках, пока наконец не сказал:

— Да, нам известно кое-что об этом.

— Вы могли видеть письмо своими глазами, когда истек мой Дозор в Лесу.

— Что ты предлагаешь сделать?

— Самому отправить письмо в Лугдун, с самым быстрым гонцом, какой только есть в Исе. Позже я вполне могу отправиться самолично и защищать себя самого. Это будет рискованно, может, невозможно. Франки были неуправляемы, но как лаэты они обеспечили Редонии сильнейшую оборону. Теперь их цветы срезаны, сломлен дух остальных. Ис упорно остается языческим, его торговцы пробуждают в народе большие желания, чем способна обеспечить империя, его свобода подрывает раболепство.

— И тем не менее я римский офицер. Убей здесь римского префекта, и это будет тем самым предлогом, которого желает Глабрио. Он мог бы легко убедить правителя дать приказ о вторжении. Потом они в худшем случае получат выговор за превышение полномочий, а их часть добычи будет того стоить. Если ты мудр, ты сделаешь все возможное, чтобы предотвратить появление в Лесу бросающих вызов!

— Ты сможешь переубедить викария? — медленно спросил Сорен.

— Я сказал, что это может оказаться труднее любой битвы за Ключ. Я не дипломат и не придворный. Но я кое-что знаю о том, как мне пробраться через правительственный лабиринт. И у меня есть влиятельные друзья, ближе всех епископ Мартин. И все это даст мне лишь надежду не допустить Рим.

• Предыдущая
• 39/97
• Следующая