Давай поиграем (СИ) - Алмазная Анна - Страница 34

   Его дикая кошка. Ее гибкое тело, которого принц и жаждал увидеть и в то же время боялся, ее изящные, плавные изгибы. Тихий плеск воды, когда стройная фигурка пронзила серебристые волны.

   Уйти бы... шептал мужчина внутри.

   Остаться, отзывался зверь.

   И зверь победил. Тихой тенью прокрался он к берегу, остановился у кромки воды, зарыл нос в ее одежду, уловив тонкий, неповторимый аромат жасмина...

   Нельзя так, нельзя... шептала гордость принца, когда нос все глубже зарывался в мягкие складки. Нельзя, шелестел рядом камыш. Нельзя, плескались о берег волны.

   А какая разница, что нельзя?

   Фонтаном взорвалась водная гладь. Полоснул по ушам тонкий, девичий крик, и раньше, чем человек сообразил, зверь уже бросился в воду.

   Он отчаянно греб лапами и понимал, что не успевает. Пенилась вода под серебристым, огромным телом змея, кричала девчонка, захлебываясь криком, гибкой рыбкой уворачивалась из смертельных объятий, и вдруг умолкла, набирая в легкие воздуха, когда ее потянуло вниз, под воду.

   Мир нырнул. Он впивался зубами в чужую плоть, захлебывался кровью и яростно рыча, рвал когтями змеиное тело. Вкус мяса во рту придал зверю ярости. Оглушила боль, когда овили его серебристые кольца. Когда захрустели, не выдерживая, кости, а что-то рывком потянуло бездонную, холодную глубину.

   "Не смей!"

   Зверь не знал, чудится ли ему этот голос или нет. Перед глазами медленно темнело, мир расплылся, вздрогнул волнами, и вдруг боль ушла, оставив за собой безразличие.

   "Отпусти! Приказываю!"

   Человек плачет от боли, а зверь уже чувствует свободу и яростно гребет лапами к едва видному серебристому свету. А потом, когда рвется, разлетаясь брызгами, тонкая водяная гладь, дышит, дышит, не в силах надышаться... И смотрит на луну, не в силах налюбоваться ее мертвенным, неживым светом. Но он... он жив!

   Чьи-то руки обнимают шею, кто-то плачет в гриву, и теперь уже не зверь, человек в зверином теле, чувствует оглушительное облегчение, и осторожно, стараясь не поранить хрупкое девичье тело, гребет в сторону берега...

   Позднее, когда Лия стояла на коленях в мягкой траве, выплевывая воду и дрожа то ли от счастья, то ли от ужаса, Мир слушал, как билось от боли там, в глубине озера, чудище, слушал шепот хранительницы, пронесшийся над лесом: "Кто тронет моих гостей, тот умрет!" И наслаждался тихим счастьем... он жив. И девушка жива.

   - Спасибо, зверюшка! - внезапно прошептала незнакомка, вновь обнимая Мира за шею.

   Мир вздрогнул, чувствуя, как захлестывает его желание. Боги, она хоть понимает, что делает? Жмется к нему обнаженная, перебирает пальцами гриву, дышит тяжело на ухо, целует пушистую морду и плачет от счастья. Оттолкнуть бы, да ведь испугает глупышку...

   И Мир невольно замурлыкал, ластясь к тонким, белоснежным ладоням, подобно зверю тычась ей мордой в пахнущее тиной плечо, и слизывая с ее щек озерную воду, смешанную со слезами.

   - Мой львенок, - шептала она. - Мой милый, проказливый львенок...

   Какой ты у нас красивый, какой сильный...

   Мир мысленно засмеялся. Сильный. Одного удара хватит, чтобы ее убить, одного движения, чтобы переломить надвое. И потому он боялся дышать лишний раз, лишний раз подвинуться, чтобы не навредить... а больше всего в жизни хотел сейчас стать человеком, сжать ее в объятиях и любить до самого рассвета.

   Прямо здесь. На начинающей покрываться росой траве...

   Любить, как Рэми любит свою Аланну...

   Мысль о сестре и телохранителе отрезвила Мира. Любовниц ему и так хватает, а игры с неподатливыми, дикими кошками могут закончится не слишком приятно даже для наследного принца Кассии. Хватит!

   Мягко оттолкнув незнакомку и сам испугавшись своей слабости, Мир прыгнул в кусты ежевики, царапая шкуру о острые шипы.

Уже одеваясь, он слышал за спиной ее зовущий, обиженный голос:

   - Прости, моя дорогая, но я тебе не игрушка, - сказал Мир. - И не львенок. А с Арманом поговорю - будет знать, как морочить голову невинным арханам. Еще и меня учил, как себя вести, гаденыш!

   Последние дни дались Элану тяжело. Мучили воспоминания, казалось, давно забытые, и Элан вновь не мог спать - каждый сон начинался одинаково - с ее лица. С ее улыбки. С ее грустных глаз.

   Элан просыпался, садился на кровати и долго смотрел в темноту, даже не пытаясь заснуть вновь. Знал, что бесполезно, но и к целителям идти не хотел. Не считал, что имеет право на помощь хранителей, да и вообще - хочет ли он той помощи? Ведь если уйдет из души боль, уйдет и большая часть воспоминаний. А он хотел сохранить каждое их них.

   Сколько лет прошло, как она умерла? Десять... нет, больше. Пятнадцать... Может, еще больше. Элан не хотел об этом думать. Не хотел вспоминать о ее смерти, потому как потерять близнеца для одиннадцатилетнего мага больно. А еще больнее стоять перед вождем на коленях и выслушивать приговор... не ему, убийце... который отделался всего лишь изгнанием.

   Потому что Аким был любимцем вождя, его жемчужиной, а Алкадий - братом жемчужины.

   Вечером того же дня Элан сидел на подоконнике, смотрел, как медленно исчезает за деревьями солнце и всеми силами старался сдержаться, не поддаться искушению, не отозваться на стук в дверь и не врезать по морде этому безродному щенку, Акиму.

   "Щенок" сдался лишь на рассвете. Всю ночь он то уговаривал, то просил прощения за брата и всю ночь просидел Элан на полу, закрывая уши руками, чтобы не слышать знакомого голоса, и плача от боли. Всю ночь вспоминал он общие игры с Акимом и всю ночь проклинал. Пропади ты пропадом, полукровка, что спасла Виссавию. Пропади ты пропадом, брат убийцы и... былой друг!

   На рассвете за дверью раздались шаги. Элан слышал, как переговариваются два голоса, как один мягко уговаривает, второй - упрямо возражает, слышал, как Аким выдавил тихое:

   - Прощай, - и даже не шевельнулся, когда полукровка ушел.

   Время шло. Боль не проходила, но притупилась, стала терпимой. Многое изменилось в Виссавие. Никому и дела не было до смертельной обиды четырнадцатилетнего мага - все переживали смерть вождя, его жены и наследника. И позднее в клан пришла весть... Аким мертв. Убил демона Шерена и сам погиб в схватке.

   Элан думал, что смерть сестры - это страшно. Что ничего страшнее не бывает. Оказалось, бывает. С сестрой он простился по-человечески, а лучшего друга проводил проклятиями...

   Наверное, этого бы он не выдержал. Наверное, тогда бы он сломался окончательно. Но тут возле дома Элана показался Марк, старший брат Акима, с большим свертком на руках.

   - Аким хотел, чтобы это ты позаботился о его сыне.

   И тут Элана прорвало... Многолетняя боль вдруг нашла выход, ветром пронеслась над лесом, встревожив спящих в ветвях птиц. Упав на колени, закрыв лицо руками, Элан расплакался. Впервые с тех пор, как послал вслед Акиму проклятия...

   Аким не зря был любимцем вождя. Он всегда был мудрее. Всегда знал лучше. Маленький сын лучшего друга заставил пятнадцатилетнего Элана взять себя в руки, заставил его захотеть жить.

   Поначалу годовалый Арам часто плакал и звал мать, и лишь когда в соседнюю Кассию пришла весна, стал привыкать в новому опекуну. Но, несмотря на всю заботу и любовь Элана, мальчик рос слишком серьезным и неулыбчивым.

   И когда Араму стукнуло семь зим, его увидел вождь...

   Только тогда понял Элан, как похож сын на отца: лишь Арам умел разговаривать с постепенно сходящим с ума Элизаром, лишь он один умел усмирять его гнев... и подобно отцу уже в пятнадцать лет достиг многого - став для вождя любимым советником.

   Элан столь быстрому возвышению воспитанника рад не был: с возвышением закончилось и детство Арама. Рядом с вождем мальчик быстро оброс взрослыми проблемами, а вместе с ними - одиночеством.