Расплата - Джексон Лайза - Страница 32

• Предыдущая
• 32/100
• Следующая

Шевельнув уголками губ, Бернадетт проигнорировала эти вопросы. Словно ей их не задавали. Наконец она вздохнула.

– Наверное, мне следовало ожидать, что ты отреагируешь именно так. Я думала, будет иначе, надеялась, что ты повзрослела, Ливви. Похоже, я ошибалась.

Отлично, мам, – подумала Оливия. Она помнила, как всегда спорила ее мать, все время шла в наступление. По мнению Бернадетт, лучшая защита – это сильная агрессия.

– Не знаю, зачем я потратила время. Что ж, я рассказала тебе о просьбе Реджи. Решай сама.

– Ты должна признать, что он не был хорошим отцом.

– Прекрасно. Мы обе это знаем. Я передала его просьбу и выполнила свой долг. – Она резко встала и стала искать в сумочке бумажник.

– Я сама заплачу, – сказала Оливия, но Бернадетт не обратила на это внимания. Она нашла двадцатидолларовую купюру и бросила ее на стол.

– Я хотела сказать еще кое-что, Оливия, – ледяным тоном заметила она. – Может, тебе стоит знать, что я ухожу от Джеба.

Ничего удивительного в этом не было, потому что ее мать не только была охоча до мужчин, но и чувствовала себя обязанной выходить за них замуж, а потом, когда бурная страсть затихала, она разводилась. Оливия подозревала, что Бернадетт верит в сказочную любовь со счастливым концом, если она найдет хорошего партнера, но пока все ее прекрасные принцы оказывались лягушками. Или даже еще хуже. Великанами-людоедами.

– Наверное, это удачная мысль.

– Я... я на это надеюсь. – Бернадетт встала, но пыл ее, казалось, несколько угас.

– А причина есть?

– Мы... мы не ладим. – Нижняя губа Бернадетт задрожала в характерной для нее манере. – И становится все хуже. Он выяснил, что я солгала ему относительно размеров своего наследства.

– А зачем ты это сделала? – спросила Оливия, не желая знать ответ.

– Чтобы у меня что-нибудь осталось. Что-нибудь свое. – Бернадетт тяжело сглотнула, затем снова убрала волосы под шляпу. Когда она это делала, освещение изменилось, и Оливии показалось, что она увидела синеватое пятно под толстым слоем пудры на щеке Бернадетт.

– Мам? – спросила Оливия со страхом.

Бернадетт резко подняла голову от такой фамильярности. Прошли годы с того времени, когда Оливия обращалась к ней не по имени.

– Что?

– Что происходит? – Оливия встала и пристально посмотрела на замазанное пятно. Синяк. Будто Бернадетт обо что-то ударилась головой.

Или ее ударили.

– Сними очки.

– Нет. Не сейчас.

Оливия сделала это сама. Хотя Бернадетт стала пятиться, Оливия успела снять очки.

– О господи, он тебя бил, – сердито воскликнула она. Под заплывшими глазами Бернадетт с покрасневшими белками были черные круги.

– Со мной все будет в порядке.

– Ты с ума сошла? – взорвалась Оливия. – С тобой никогда не будет все в порядке. Этот сукин сын должен сидеть в тюрьме. Это ведь Джеб сделал, да? Вот почему ты от него уходишь.

– Мне пора, – сказала Бернадетт. – А ты опаздываешь на работу.

– К черту работу!

Мать стала было уходить, но Оливия схватила ее за локоть. Посетители в соседних кабинках и за ближайшими столиками уставились на них. Разговоры стихли.

– Это же нападение, Бернадетт. Ты должна пойти в полицию. Ты должна написать на него заявление, его надо остановить. Я знаю полицейского, который...

– Я не пойду в полицию, Ливви.

– Но этот ублюдок...

– Тсс! Это моя проблема, и я с ней справлюсь сама, – ответила Бернадетт, снова надевая очки на сломанный нос. – Ты лучше побеспокойся об отце, хорошо? Не устраивай сцены! – Вырвав рукав, она опустила голову, быстро направилась к стеклянной двери и вышла на улицу.

– Все в порядке? – спросил сидящий неподалеку маленький нервный мужчина с тоненькими усиками. Он быстро моргал.

– Да. Все хорошо, – ответила Оливия, не веря ни одному своему слову. Сегодня вечером все было плохо. Абсолютно все.

В библиотеке почти никого не было. Лишь несколько студентов склонились над учебниками в этот воскресный вечер. Только самые стойкие. Или те, которым просто было больше некуда пойти, подумала Оливия, закрывая справочник и выпрямляя спину. Она закрыла магазин в шесть часов, затем поехала на кампус, где провела за книгой последние три часа, стараясь забыть о встрече с матерью и убедить себя в том, что, какими бы ни были проблемы Бернадетт с ее теперешним мужем, она все равно не может помочь. Или может?

Что, если ее мать приехала вовсе не рассказывать о Реджи, а попытаться наладить с ней отношения, казавшиеся безнадежно испорченными? Ты даже не дала ей шанса, терзала ее мысль, и в душе нарастало чувство вины. Католическое воспитание. Спасибо бабушке Джин. Бернадетт определенно не имела к этому отношения.

Остановившись у стола, чтобы отметить две книги по психопатологии, она вспомнила предыдущую встречу с матерью. На похоронах бабушки Джин.

Это был неприятно сырой день, такой, когда жаркий воздух словно прилипает к коже. Бернадетт была сдержанной, но это было обычным явлением, когда ей приходилось сидеть на мессе. Она прослушала службу, бросила розу на гроб бабушки, показалась у дома, где собрались немногочисленные члены семьи, по большей части дальние родственники, и несколько друзей. Но она держалась замкнуто, курила на крыльце и пила «Джек Дэниэлс». Она казалась погруженной в размышления, и когда Оливия несколько раз подходила к ней, она была сломленной, слезы медленно текли из-под черной вуали.

А теперь, осознала Оливия, она не снимала шляпу или кружевную вуаль из страха, что будет виден синяк.

Оливия снова испытала мучительное чувство вины, когда шла, держа ключи в руке, к пикапу. Вечер был прохладным, зима уже была готова вступить в свои права в Новом Орлеане. Других студентов на кампусе было мало, лишь несколько групп из двух-трех человек быстро шли по дорожкам. Оливия поняла, что только она идет в одиночку, и впервые в жизни это ее обеспокоило. Не просто из-за прохладного темного вечера и недавних кошмарных видений, а из-за того, что она была одинока в то время как большинство людей нашли свою вторую половинку.

Это было смешно. Ей стоило лишь посмотреть на свою мать или подругу Сару или вспомнить Теда, мужчину, за которого она едва не вышла замуж, чтобы понять, насколько лучше быть одной. Единственные мужчины, которых она нашла хоть сколько-нибудь интересными за последние несколько лет, были уставший от жизни полицейский и священник. Оба они, полагала она, несли на себе большое бремя. Что с ней происходит?

Это, наверное, из-за праздника. Во время праздников все немного сходят с ума. Не в это ли время случается большинство самоубийств?

Она подняла воротник куртки и услышала музыку, доносящуюся из одного окна общежития, и смех из другого.

Ты одна, и что в этом такого? Почему ты всегда выбираешь мужчин, которые для тебя недоступны? Неприступны? Потому что ты на самом деле не желаешь заводить роман. Знаешь, Ливви, из тебя получился бы прекрасный материал для психологического исследования... или для этих дрянных ток-шоу. «Женщины, любящие мужчин, которые не могут любить их, потому что они уже женаты на своей работе».

– Идиотка, – пробормотала она, идя по дорожке через небольшую рощу. Здесь было темнее, и она шла одна. Все остальные студенты исчезли в зданиях на кампусе. Ну и что? Она быстро зашагала по дорожке.

Щелк, щелк, щелк.

Этот шум раздался где-то сзади.

Сердце у нее сжалось. Ничего страшного. Это все твое воображение.

Она бросила взгляд через плечо на темные кусты, растущие по бокам от зданий. Никого.

Прекрати, – сказала она себе. – Нечего тут дергаться.

Но затем она снова услышала этот же шум, и ее сердце гулко заколотилось. Она побежала.

– Эй! Осторожней! Справа, – раздался хриплый вопль.

Она бросилась влево – к парковке.

Мимо нее пронесся велосипедист, в голубом свете охранного освещения мелькнули серебряные спицы блестящий шлем. Щелк, щелк, щелк, велосипедист переключил передачу и растворился в темноте.

• Предыдущая
• 32/100
• Следующая