Странный генерал - Коряков Олег Фомич - Страница 54
- Предыдущая
- 54/78
- Следующая
…На городском вокзале собралась большая толпа. Специальный поезд подошел к перрону, тяжко отпыхиваясь. Толпа хлынула к президентскому вагону.
Дмитрий протолкался к паровозу, возле которого прохаживался боец из охраны Крюгера. Но не так-то легко оказалось разговориться с ним. Отвечал он неохотно, односложно. Да, неважно… Да, отступают… Нет, не знаю. Даже рассердился:
– Может, тебе еще карты с диспозициями выложить? Ты кто есть, такой любопытный?
– Да не лезь ты в бутылку! – добродушно упрекнул Дмитрий. – Сам-то откуда?
– Йоганнесбургский я.
– Ну, и я. Про Артура Бозе слышал?
– Кто же о нем у нас не слышал!
– Ну, а я, значит, зять его, Дик Бороздин.
Бур обрадовался:
– Хо, земляки!
Теперь он стал попокладистее. Рассказал, как встречали Крюгера на Натальском фронте, что Жубер выехал в Кронштадт, а Бота отводит войска к Данди, но и там, ходили разговоры, едва ли долго устоит, а двинется скорей к Уордену и Кронштадту, чтобы преградить дорогу англичанам в Трансвааль.
– Слушай, а не встречался там тебе дружок мой Питер Ковалев? Фельдкорнет.
– Не встречался. Фамилии какие-то у вас…
– Да русские мы с ним.
– Русские? И говоришь: зять Бозе?
– Точно.
– Не знаю, брат, не знаю… Ты иди-ка, вон дядя Поль речь начинает. Иди давай, иди…
Вагон президента с одного края заканчивался открытой площадкой: кусок стены сняли, платформу вагона превратили в подобие трибуны. Отсюда Крюгер всегда выступал во время поездок по стране.
Он начал речь, и шум в толпе стих. Дмитрий пробрался поближе. Рядом с Крюгером стоял рыжеватый, плотный, еще моложавый человек, президент Оранжевой республики Штейн. Дяде Полю Дмитрий не дал бы, пожалуй, и шестидесяти пяти, хотя знал, что старику уже семьдесят четыре. Седая борода его по-голландски обрамляла низ лица, подбородок и щеки были выбриты. Под широкими косматыми бровями поблескивали живые, умные глаза, они, казалось, охватывали разом всю толпу; правый глаз был чуть меньше левого, и оттого в лице чудилась какая-то особая хитринка.
Президент говорил неторопливо, но громко и энергично. Он не скрывал начавшихся неудач и сообщил, что Буллер вошел в Ледисмит. Помянув отвагу генерала Кронье и его бойцов, Крюгер сказал и об упадке духа в армии, и о той опасности, что нависла над Блюмфонтейном. Тут же он сообщил, что отсюда едет на боевые позиции к генералу Девету.
Толпа слушала его внимательно, почти восторженно. Чувствовалось, что и здесь, в Оранжевой республике, президента Трансвааля не просто уважают – ему верят, на него надеются.
Короткую свою речь Крюгер закончил так:
– Буры! Бьет решающий час. Англия бросила в бой грозные силы. Англия хочет сделать буров рабами. Этому не бывать! Буры никогда не будут рабами англичан. Лучше умрем все в битвах с врагами, но не сдадимся. Смерть или свобода!
– Смерть или свобода! – подхватила толпа.
Кто-то подбросил вверх шляпу, тускло сверкнули на солнце вскинутые над головами стволы винтовок.
– Погибнем или победим, буры! – крикнул Штейн.
И толпа заревела снова:
– Смерть или свобода! В бой! Хурра!..
Крюгер вытащил из заднего кармана большой шелковый платок и вытер с лица пот. На толпу он смотрел спокойно, по-прежнему правый глаз, казалось, щурился с хитринкой, будто старик знал что-то такое, что ведомо было ему одному…
Докурив трубку, Йоганн Петерсон выбивал табачную золу, когда кто-то дружески тронул его за плечо. Рядом стоял Христиан Девет, новый главнокомандующий Оранжевой республики. Мягко картавя, он спросил:
– Вы собираетесь, Петерсон, сказать что-нибудь на кригсрааде?
– Обязательно, генерал. То, что я уже высказал вам.
Девет кивнул:
– Именно это я имел в виду. Мне кажется, сегодня вы найдете поддержку.
– Лучше поздно, чем никогда, – улыбнулся Петерсон.
– Идемте, вот-вот начнут…
Лишь двадцать генералов и коммандантов были приглашены на чрезвычайный кригсраад 17 марта 1900 года в Кронштадте, тихом, небольшом городке, который стал временной столицей республики.
За председательским столом сидели президенты дружественных республик – Крюгер и Штейн. Девет прошел поближе к ним, сел рядом с Жубером. Петерсон устроился в уголке.
Негромко, но внятно Крюгер прочел молитву, и секретарь объявил повестку дня. Вопрос, по сути, был один: как вести войну дальше?
Штейн откашлялся, чуть волнуясь, смял бороду, расправил ее и начал:
– Великую горечь пережили мы четыре дня назад: пал Блюмфонтейн. Я с признательностью отмечаю стойкость бойцов Христиана Девета и Якоба Деларея. Они многое сделали, чтобы поубавить пыл захватчиков, и способствовали нашей эвакуации из столицы. К сожалению, предатели из числа английских железнодорожных служащих и их пособники, попортив линию и стрелки на ней, задержали в городе восемь паровозов и около двухсот вагонов. Но эвакуация правительственных учреждений прошла благополучно, и боеспособности мы не потеряли…
«Как там Эмма устроилась в доме Бозе? – мелькнуло у Петерсона. – Хорошо еще, что подвернулся Дмитрий и помог ей».
– Боеспособности, повторяю, мы не потеряли, и, если англичане думают, что, заняв Блюмфонтейн, они стали хозяевами положения, то жестоко ошибаются: война, настоящая война, только начинается! Мы обязаны сейчас подумать о способах ее ведения. Мне представляется, что наше «лежание на позициях», как довольно метко выразилась одна газета, ныне ни к чему не приведет. Мы должны почаще нападать, тревожить противника, стать ему в тягость. Вот о чем, по моему мнению, должна сегодня идти речь.
Штейн закончил. Девет глазами сигналил Петерсону: «Берите слово». Петерсон встал и, припадая на раненую когда-то ногу, шагнул к столу:
– Позвольте сказать… Мне приятно было слышать заключительные слова господина Штейна. Признаться, я до сих пор не понимаю двух вещей. Во-первых, почему за всю войну буры никогда не преследовали противника, хотя имели к тому счастливые основания. Во-вторых, почему они непременно хотят иметь камни, чтобы стрелять только из-за них. Этого я не понимаю. – Он говорил резким тоном, явственна была ирония, однако все слушали его внимательно. – Мы должны атаковать в открытом поле, бить англичан внезапными ударами, отбирать у них пушки и ружья, перерезать и разрушать коммуникации.
Петерсон почти выкрикнул последние слова; словно смутившись горячности, он потер ладонью лысину и вытащил из кармана спасительную трубку.
С улыбкой Штейн сказал:
– Девет, вам, похоже, по нраву эта речь?
– По нраву, господин президент. Как известно, я распустил наших буров по домам на две недели. Через десять дней они соберутся здесь, в Кронштадте, и я хочу надеяться, что это будет армия, обновленная не только духовно, – мы вооружим ее новыми тактическими приемами.
– Да, – неопределенно бросил Жубер и помолчал; потом повторил уже решительно: – Да!.. Не греша перед всевышним, скажу, что в душе я не был за нападение на английские крепости и осада Кимберли и Мэфекинга совсем не приводила меня в восторг (широкие челюсти Крюгера обострились), хотя приказ об осаде был отдан мною.
Ныне мы вступаем в новый период сражений, и нельзя не согласиться с необходимостью менять способы ведения войны. Теперь мы должны нападать, быть подвижными, но для этого надо отделаться от наших лагерей, наши коммандо должны двигаться лишь с лошадьми, имея при себе дождевые плащи и немного пищи. – Он склонил голову и повторил задумчиво: – Ничего…
Девет вздохнул облегченно. От Жубера, главнокомандующего объединенными силами обеих республик, он не ждал поворота столь легкого: думал, предстоит жестокий спор. А тот, видно, почувствовал общее настроение или уже готовится сдать свой высокий пост? Болезнь берет старика за горло, долго ему не протянуть.
Крюгер все еще не высказал своего мнения.
Однако главное уже было ясно, и разговор распался на мелкие, отрывочные реплики.
– Суждения мы слышим здравые, – бросил генерал Деларей. – Коммандо наши должны быть не более пятисот человек каждое. А во главе необходимо ставить людей сильных и ответственных, умеющих действовать самостоятельно.
- Предыдущая
- 54/78
- Следующая
