Странный генерал - Коряков Олег Фомич - Страница 48
- Предыдущая
- 48/78
- Следующая
На следующий день Брюгель с товарищами напоролся на англичан. Только быстрые кони спасли буров. Ускакав на несколько миль, Брюгель приказал передохнуть, а сам выехал на ближний холм, чтобы осмотреться.
– Худо, – сказал он, вернувшись. – Попробуем податься восточнее.
Минут через двадцать они увидели драгунский эскадрон. Заметив их, англичане рассыпались и начали обходить с двух сторон. Отстреливаться было бесполезно. Опять вся надежда была лишь на коней.
Дмитрий мчался, прильнув к потной шее Гнедка, когда услышал сдавленный, задышливый крик Ганса:
– Они удирают сами!.. Они повернули назад!..
Дмитрий оглянулся: драгуны скакали в обратную сторону.
– Дядя Гуго, постой! – крикнул Дмитрий.
Они остановились и огляделись. С северо-востока, от Блюмфонтейна, в красноватой пыли шла резвой рысью большая конная колонна.
– Наши? – выдохнул Клаус.
– Наши, владыка небесный, наши! – Брюгель сорвал шляпу и, бестолково размахивая ею, рванулся навстречу колонне.
Это был отряд Христиана Девета, молодого бурского генерала, который уже снискал славу дерзкого и умелого полководца. Одним из первых среди бурских военачальников он отказался от тяжелых обозов, отряд его был сравнительно невелик, но очень подвижен.
Девет шел на выручку Кронье. Вскоре подоспела коммандо Христиана Бота, брата Луиса; соединившись, буры в стремительном натиске прорвали кольцо англичан. Приказав отряду занять оборону, чтобы удерживать отброшенного противника, Девет и Бота поскакали в лагерь Кронье, а с ними – и Брюгель с Клаусом и Дмитрием.
Угрюм и грозен был последний редут прославленного бурского генерала. На унылой холмистой равнине мычало и ржало громадное стадо скота, опоясанное рядами фургонов и палаток. Вокруг почти сплошной линией змеились траншеи. Вечерело. У небольших костров маячили фигуры женщин и детей. Мужчины были в окопах.
Кронье обнялся с подъехавшими генералами. Брюгель шагнул вперед:
– Извините, господа… – Он протянул Кронье пакет: – Из Претории, от господина Крейца.
Кронье, похоже, удивился, но взял пакет, молча вскрыл, прочел. Ничто не изменилось в его широкоскулом заросшем лице. Вскинув седеющие брови на Брюгеля, генерал сказал устало:
– Спасибо, старина… Крейц предупреждает меня о том, что уже произошло, – и, смяв письмо, бросил его в костер. – А теперь, друзья, – повернулся он к Девету и Бота, – попрощаемся. Вам надлежит уйти обратно.
Худощавое, с длинной и редкой бородой лицо Девета стало сердитым:
– Вы плохо думаете о своих подчиненных, Пит Кронье.
– Я думаю о вас превосходно, – все тем же усталым, казалось, равнодушным голосом ответил командующий. – И я не хочу, чтобы бойцы республики погибли зря. Они еще нужны родине. Здесь Робертс все равно нас сомнет, сомнет вместе с вами. А кто будет драться завтра, послезавтра, через месяц?
– Но, Пит, ведь еще можно вырваться! – почти крикнул Девет.
Из сумерек вымахнул какой-то всадник. Он подлетел почти вплотную.
– Генерал Девет, там плохо! – выкрикнул он. – Англичане жмут, подтянули артиллерию, мы еле держимся!
– Решайте, Пит, быстрее!
– Я решил. Властью, мне данной, приказываю вам немедленно отходить. Я не могу бросить это. – Широкой взлохмаченной бородой Кронье повел окрест – по кострам, палаткам, женщинам и детям. – Над столицей нашей нависла смерть. Вы обязаны защитить Блюмфонтейн. Простимся. С вами уйдет примерно тысяча моих буров, остальные останутся, у них здесь семьи. Спасибо, друзья, и прощайте.
Сердце у Дмитрия заныло и забилось сильно, глаза запощипывало; ему хотелось обнять старого генерала и, как сыну, стать рядом, чтобы отдать за него жизнь в бою.
– Я останусь здесь, – негромко, глухо обронил рядом Брюгель.
– Идем в траншею, – откликнулся Дмитрий…
Девет и Бота прорвались назад.
А наутро начался ад. Сто пятьдесят английских пушек молотили по лагерю Кронье. Бомбардировка продолжалась двое суток. Несколько орудий, имевшихся у Кронье, вышли из строя – ответить было совсем нечем.
Гигантским костром горели фургоны и палатки. Черное дымное зарево стояло над вельдом. Обезумевшие животные, сбившись в кучу, метались и падали мертвые, некоторые прорывались сквозь пламя и уносились в степь. Грохот разрывов, рев скота, крики раненых детей слились воедино.
В траншеях все больше становилось мертвых.
Но в атаку англичане не шли. Сорок пять тысяч солдат – они еще боялись четырех тысяч буров Кронье.
Артиллерийский ад продолжался. Клубился над лагерем запах горелого мяса и разлагающихся трупов.
На четвертый день Питер Кронье попросил перемирия, чтобы похоронить мертвых. Ответ лорда Робертса был:
– Никакого перемирия.
И опять продолжалась бешеная бомбардировка.
Теперь англичане сжимали кольцо. Миля, полмили… пятьсот шагов… четыреста… Ружья буров не остывали. Но на каждый ружейный ствол приходилось десять – двенадцать английских. Вышли все медикаменты и перевязочные материалы. Женщины и дети уже не метались по сгоревшему лагерю: они были в окопах – ружья мертвых продолжали стрелять.
Грузный, перепоясанный патронташем, с взлохмаченной подпаленной бородой, Питер Кронье ходил по траншее. Он молчал, только крякал да закусывал ус и, сняв шляпу, крестился над телами павших.
Генерал подошел к Брюгелю, присел рядышком.
– А ты, старина, все еще живой, – сказал он, но не удивленно, а так, будто знал, что иначе и быть не могло.
Старый Гуго сначала выстрелил в выцеленного солдата, потом, заряжая роер, откликнулся:
– Мы, Брюгели, живучие.
И только он выговорил это – взвизгнула английская граната, Клаус крикнул что-то и, прыгнув, бросился на Кронье.
– Очумел? – сердито сказал генерал. – Ну пусти же!
Брюгель повернулся к ним и замер. Он не шелохнулся, пока Кронье высвобождался из-под убитого Клауса. Потом, все такой же каменно-неподвижный, сказал тупо, сам себе:
– Кому же теперь передам я свой роер?
«Для чего – для позора только! – спас он мне жизнь?» – хотелось крикнуть Питеру Кронье, но он молчал. Осторожно опустив тело Клауса на дно траншеи, он положил свою винтовку на бруствер и начал стрелять…
Гуго Брюгеля убили часа через два. Он стоял в окопе, целясь, и вдруг уронил голову, потом ноги его подломились, и тело свалилось. Дмитрий бросился к нему и увидел, что лоб пробит. Не сознавая зачем, он взял тяжелое, с заржавленным поверху шестигранным стволом ружье старого бура, перекинул себе через плечо и устало присел, навалившись спиной на сухую глинистую стенку окопа.
По-над вельдом неслись рваные космы дыма, а наверху, высоко-высоко наверху, голубело чистое небо. Под этим же небом где-то в горах Наталя ждала Дмитрия его Белла, ждали друзья, а он был здесь один, совсем один среди тысячного множества людей. Сильное тело его болело от усталости, в глазах, под веками, казалось, застряли песчинки, глаза ломило и щипало.
– Бей их! Бей их! – кричал кто-то рядом.
Дмитрий обернулся – это молодая, с распущенными волосами женщина стреляла по англичанам из маузеровской винтовки, взятой из рук лежавшего рядом мужа. После каждого выстрела она вскрикивала свое: «Бей их!» Ее сынишка лет восьми ползал по траншее и забирал у мертвых патроны…
Кольцо врага сжималось. Очень медленно, но сжималось.
Что было в последнюю ночь, Дмитрий не запомнил. Он не спал, но что было, не запомнил.
В семь утра 27 февраля над остатками бурского лагеря трепыхнулось белое полотнище. Бледный, изможденный, в порванной, забрызганной кровью одежде генерал Кронье взобрался на коня, пятерней расчесал широкую бороду и в сопровождении двух буров направился к английской позиции – сдаваться лорду Робертсу.
В траншею скатился Ганс. Дмитрий не помнил, сколько времени он его не видел – двое суток, трое?.. Ганс пригнулся к его уху:
– Масса Дик, я держу там лошадей. Там буры хотят удирать. Их много, – он потряс растопыренными пальцами, показывая, как их много, – они не хотят сдаваться англичанам, они говорят, можно удрать.
- Предыдущая
- 48/78
- Следующая
