Знак вопроса 1993 № 3-4 - Росциус Юрий Владимирович - Страница 31

• Предыдущая
• 31/53
• Следующая

Итак, отрицание абсолютной свободы воли человека-бойца и признание безусловного подчинения поступков бойца закону причинности является положением, без которого научное исследование психики бойца невозможно».

Последуем этому несомненно мудрому совету профессионала, признаем безусловность подчинения поступков бойца закону причинности. Каковы же причины заинтересовавших нас эффектов? Размышляя о поведении бойцов перед боем, доктор Шумков в книге «Рассказы и наблюдения из настоящей русско-японской войны» (Киев, 1905) отмечает:

«Солдатики в день боя едят мало. Несомненно, что аппетит у большинства отсутствует. У меня самого не было аппетита и в продолжение двух дней боя и даже после него в продолжение пяти суток паники. Есть совсем не хотелось. Если иногда появлялся порыв к еде, то, взяв пищу в рот, отстраняешь ее. Она кажется безвкусной, и аппетит не разыгрывается…» Он отмечает и объективные параметры: «…пульс в бою 120 ударов около 48 часов… в 48-часовом бою до 200 ударов…»

Вот так, бесстрастно, добросовестно, скрупулезно, приведены ужасные цифры, характеризующие перенапряжение сил бойца в 48-часовом бою…

Однако продолжим беседу. С учетом изначально изложенных соображений о генеральной задаче организмов — сохранении жизни и несомненной подчиненности всех жизненных функций организма обеспечению именно этой потребности, а также высказанной доктором Шумковым мысли об отсутствии свободной воли бойца в подчинении всех ею поступков (и функций, насколько можно понять! — Ю. Р.) закону причинности, можно предположить, что из существ, развивавшихся в условиях существовавшего на Земле риска, адаптировались к нему и выжили лишь те, физиологические функции которых увеличивали шансы на выживание.

Очевидно, что отсутствие аппетита причинно оправдано перед боем, ибо ранение брюшной полости становится менее опасным, если желудок пуст. К тому же отсутствие пищи в желудке, по-видимому, также снижает количество крови в брюшине. В подобных же ситуациях, наряду с увеличением гормональной активности и отмеченным Шумковым резким увеличением числа сердечных сокращений, наблюдается гипервентиляция легких, лучше свертывается кровь, сужаются кровеносные сосуды и так далее.

Несомненно, что это тоже звенья защитных мер. Не нужно быть особым фантазером, чтобы заметить, что эти меры позволяют организму накопить энергию и одновременно снимают вероятность гибели особи от кровопотерь.

А тогда как объяснить поведение профессионала, отказывающегося в какой-то момент выполнить свою связанную со смертельной опасностью работу? При этом не следует забывать и о том, что, по мнению того же доктора Шумкова, поведение бойца полностью определяется законом причинности.

В названной выше книге доктора Г. Шумкова есть примечательная глава: «Лодыри: как лица, уклоняющиеся от боя». Ее название меня, откровенно говоря, удивляет. Именно Шумков рассуждал об абсолютном подчинении поведения бойца закону причинности… Как же он, умный и дальновидный, мог ограничиться столь низменной причиной объяснения поведения лиц, на которых, как и на всех прочих, распространяется презумпция невиновности? Но из песни слова не выкинешь. Глава носит именно такое название. Ниже приведены из нее два фрагмента: «…Полковой командир много раз участвовал в бою и считался храбрым офицером. Один раз он получил приказ: „На завтра выступить вперед и занять такую-то позицию“. Полковник пришел в бригадный лазарет и прямо говорит: „Я желаю лечь, идти на позиции не могу“. Никаких жалоб не высказывал, а просто: „Слабость, идти не могу“. Температура нормальная, внутренние органы, по-видимому, без изменений. Ночь спал хорошо. Среди больных и раненых чувствовал себя не дурно. На другой день полк выступил. Имел столкновение и должен был отступить. Приехавший ординарец сообщил об отступлении. Полковник оделся, сел на лошадь и спокойно поехал помогать отступлению. Спрашивается, чем был болен?» И еще сходный случай из той же главы: «В нашем полку был прапорщик обыкновенной храбрости. В трусости никогда не был замечен, вел свое дело беззаветно, как ведут и все другие. Но вот в один прекрасный день этот прапорщик заявляет, что он в бой идти не может; он чувствует, что у него нет сил идти вперед. Какой-то страх или предчувствие, но идти не в силах. Несмотря на увещевания, просьбы, угрозы предать суду и расстрелу, он отказался наотрез, говоря, что ему все равно, идти ли вперед или идти на расстрел — для него совершенно безразлично. Полковой командир имел право расстрелять, но оставил его в покое, отослав в обоз верст за шесть-семь от места сражения. Не могу я быть командиром и в то же время палачом, говорил он.

Пробыв сутки в обозе, на следующий день тот же прапорщик спокойно вступил в полк и шел на встречу неприятеля, как и все прочие, как и он сам поступал раньше. Безотчетного страха, испытанного вчера, он не имел. И во все последующие дни он был бравым офицером.

Прапорщик с виду крепкий и здоровый мужчина».

Присмотримся к сообщениям Шумкова. «…Полковой командир много раз участвовал в бою и считался храбрым офицером…» И вдруг: «Слабость, идти не могу…» При этом стоит помнить и о кодексе чести русского офицера. Однако, фиксируя состояние поступившего в бригадный лазарет полковника, доктор Шумков не усматривает у него никаких болезненных изменений и, будучи психиатром, нарушений психики или нервной системы, ее истощения или переутомления, что по меньшей мере странно. Он пишет: «…Ночь спал хорошо. Среди больных и раненых чувствовал себя не дурно». Полковника, видимо, не тяготила мысль о возможности неправильного истолкования его обращения непосредственно перед предстоящим боем в лазарет и пребывание в нем без причин. И даже Шумков, завершая сообщение, удивленно спрашивает: «Чем он был болен?» Так почему же врач относит этот случай в главу «Лодыри…»?

«…Прапорщик обыкновенной храбрости. В трусости никогда не был замечен, вел свое дело беззаветно… Но вот заявляет, что он в бой идти не может, он чувствует, что у него нет сил идти вперед… Какой-то страх или предчувствие, но идти не в силах… ему все равно, идти ли вперед или идти на расстрел — для него совершенно безразлично».

Неправда ли, странный набор фактов и заявлений? Как к ним подступиться?

Попробуем интерпретировать причину отмеченных доктором Г. Шумковым отказов как следствие подчиненности всех поступков особи генеральной задаче организма — сохранению жизни.

Однако кто из читателей представляет себе реальную опасность рукопашного боя? Воспользуемся для оценки опасности широко используемым в медицине и биологии понятием фактора риска. Его величина выражается в процентах и указывает среднестатистическую вероятность гибели части идентичных организмов, подвергшихся воздействию того или иного разрушительного фактора, в нашем случае рукопашного боя.

Так, безмятежное пребывание на опушке среднерусского леса в жаркий июньский полдень в мирное время отвечает ничтожному значению фактора риска в какие-то десятимиллионные доли процента.

Опасность гибели в условиях такого города, как Москва, может быть легко исчислена. Примем количество единовременно находящихся в черте города людей, включая приезжих, округленно равным 10 млн. человек (10). Статистика утверждает, что в среднем за сутки в Москве совершается одно убийство и около десяти человек гибнут в дорожно-транспортных происшествиях. Тогда величина фактора риска быть убитым ФР = 10 ^-5%, а гибели в ДТП = 10 ^-4%.

Применявшееся некогда в античности наказание проштрафившихся солдат — децемвирование, или уничтожение каждого десятого, — оценивается фактором риска ФР = 10%.

Однако рукопашный бой существенно опаснее. В конечном счете из сотни принимавших в нем участие лишь единицы остаются в живых. Поэтому фактор риска в условиях рукопашного боя лежит в пределах ФР = 80±5%.

Естественно, что относить отмечаемые доктором Шумковым отказы идти в бой на счет описанных ранее защитных систем, основанных на восприятии энергетических аномалий пространства, вероятностного прогнозирования опасности в условиях столь высокого значения фактора риска, видимо, нельзя.

• Предыдущая
• 31/53
• Следующая