Торговцы космосом - Пол Фредерик - Страница 14

• Предыдущая
• 14/43
• Следующая

– Как вы могли, Гаррис! – воскликнул я, – как – могли – вы так работать!!!

Он стал сбивчиво оправдываться. Здесь не было злого умысла: это его первая ответственная должность. Допустим, он не справился, но он старался, чтобы нижние чины его не подвели, вникал в мельчайшие детали, а все сделать самому невозможно; подчиненные это поняли, обленились, и теперь их не призовешь к порядку. Однако от жалостливого тона он вскоре перешел к воинственно-наступательному. Да так ли уж он виноват? Ведь проект существует только на бумаге, не все ли равно, как его выполнять. Может, он весь полетит в мусорную корзинку. Не он первый, не он последний – так работают все, и ничего страшного в этом нет.

– Хватит, – сказал я. – Вы не правы и сами должны бы это понять. Реклама – это искусство, но искусство, требующее строгого изучения средств, вкусов потребителя. Вы буквально выбили у нас почву из-под ног. Придется спасать то, что можно, и начинать все сначала.

Но он не собирался сдаваться.

– Напрасная трата времени, мистер Кортней, поверьте. Я работаю с мистером Ренстедом не первый год и знаю его мнение, а он не меньшая шишка, чем вы. Он уверен, что все это бумагомарание – чушь, которая влетит в копеечку и ничего не даст.

Я знал Мэтта Ренстеда получше этого Гарриса, знал, что он, как и все мы, предан фирме.

– Что? – возмутился я. – Вы можете это доказать? У вас компрометирующие письма, подслушанные телефонные разговоры?

– Кажется, у меня что-то сохранилось, – пролепетал Гаррис и нырнул в стол. Он рылся в бумагах, вытаскивал куски магнитофонных лент, тут же прослушивал их, и на лице его все больше застывало выражение испуга и растерянности.

– Ничего не могу найти, но я абсолютно уверен… – лепетал он в полном отчаянии.

Конечно, он был уверен. В этом и состояло величайшее искусство нашей профессии – вбить человеку в голову любую идею, да так, чтобы он и сам того не заметил. Вот так Ренстеду и удалось разложить этого слабовольного типа, посеять в его душе неверие, а затем послать его сюда, чтобы он провалил мой проект.

– Вы уволены, Гаррис, – сказал я. – Убирайтесь и никогда больше не попадайтесь мне на глаза. Не советую вам пытать счастья в рекламном деле.

Я вышел в контору и объявил сотрудникам:

– Вы уволены. Все. Поживей собирайтесь и проваливайте. Расчет получите по почте.

Они остолбенели, а Кэти шепнула мне:

– Неужели так надо, Митч?

– Да, именно так, черт побери! Почему никто из них не сообщил о том, что здесь творится? Они все преспокойно бездельничали и прохлаждались. Я говорил тебе, – в нашем деле это самая страшная болезнь. Теперь ты сама убедилась.

Мимо нас с обиженным и недоумевающим видом прошмыгнул к выходу Хэм Гаррис. Он был уверен, что мистер Ренстед вступится за него. В одной руке он держал плащ, в другой – разбухший портфель. И даже не взглянул на меня.

Я вернулся в опустевший кабинет Гарриса и связался по телефону с Нью-Йорком.

– Эстер? Говорит мистер Кортней. Я сейчас уволил весь штат конторы в Сан-Диего. Сообщите об этом в Отдел личного состава, пусть подготовят им расчет. А теперь соедините меня с мистером Ренстедом.

Я ждал целую минуту, нетерпеливо барабаня пальцами по столу. Наконец в трубке снова послышался голос Эстер.

– Простите, что заставила вас ждать, мистер Кортней. Секретарь мистера Ренстеда сообщила, что его нет в городе. Он уладил конфликт с Институтом гинекологии и решил отдохнуть несколько дней в Литтл-Америке.

– Отдохнуть, черт побери! Срочно закажите мне билет на первую же ракету, отбывающую в Литтл-Америку. Я вылетаю в Нью-Йорк, а оттуда – на Южный полюс. Понятно?

– Да, мистер Кортней.

Я повесил трубку и только тогда заметил, каким пристальным и сочувствующим взглядом смотрит на меня Кэти.

– Знаешь, Митч, – наконец сказала она, – пожалуй, я была к тебе несправедлива, когда упрекала за несносный характер. Теперь я понимаю, откуда он, если вся работа у тебя такая.

– Ну, пожалуй, не вся, – ответил я. – Это один из самых злостных случаев саботажа, с которым мне приходилось сталкиваться. Но и других неприятностей хватает. Каждый норовит подложить тебе свинью. Надо спешить на аэродром, дорогая. Ты едешь со мною?

Она помедлила, прежде чем ответить.

– Ты не рассердишься, если я останусь и осмотрю город?

– Конечно, нет. Надеюсь, ты найдешь здесь много интересного. А когда вернешься в Нью-Йорк, я уже буду там.

Мы поцеловались на прощанье, и я выбежал из кабинета Гарриса.

Контора к тому времени уже опустела. Я велел сторожу, как только уйдет Кэти, запереть помещение и никого не пускать до особого распоряжения.

Выйдя на улицу, я поднял глаза и увидел Кэти: она махала мне рукой из окна этого неправдоподобного, зыбкого здания.

Когда в Нью-Йорке я сбежал по трапу, Эстер уже ждала меня.

– Молодчина, – похвалил я ее. – Когда отлетает ракета на полюс?

– Через двенадцать минут, с шестой полосы, мистер Кортней. Вот ваш билет. А это завтрак на всякий случай…

– Прекрасно. – Я действительно не успел поесть. Мы направились к шестой полосе; жуя на ходу бутерброд с эрзац-сыром, я спросил:

– Что нового в конторе?

– Ваши увольнения в Сан-Диего наделали много шума. Отдел личного состава пожаловался мистеру Шокену, но он вас поддержал – так балла на четыре, не больше.

Новость была не из приятных. Двенадцать баллов – это ураган, буря. Из кабинета Шокена доносились бы громовые раскаты: «Да как смеете вы, мелкая сошка, критиковать действия члена правления, облеченного правами?!. Чтоб я больше этого не слышал!..» и так далее. Четыре балла – это всего лишь крепчает ветерок, и мелким суденышкам лучше укрыться в гавани, ну, что-нибудь вроде: «Джентльмены, я уверен, что мистер Кортней имел все основания принять подобные меры. Занимаясь будничными делами, люди часто теряют чувство Большой перспективы…»

Я спросил у Эстер:

– Что, секретарша Ренстеда – просто одна из его сотрудниц или… – я хотел было сказать «наушница», но вовремя удержался: – …э-э… его доверенное лицо?

– Да, он ей очень доверяет, – уклончиво ответила Эстер.

– А как она отнеслась к скандалу в Сан-Диего?

– Мне передали – хохотала, как безумная.

Больше я не стал расспрашивать. Выяснить как бы невзначай, что думает о тебе большое начальство, – это одно, но выспрашивать, что говорят рядовые сотрудницы, – все равно, что поощрять подчиненных к доносам. Хотя не скажу, чтобы у нас в конторе было мало охотниц до этого.

– Я хочу тут же вылететь обратно, – сказал я Эстер. – Только выясню кое-что с Ренстедом.

– Ваша жена не едет с вами?

– Нет. Я собираюсь разорвать Ренстеда на куски, а она хирург и, чего доброго, еще вздумает сшить его.

Эстер вежливо хихикнула.

– Приятного путешествия, мистер Кортней, – сказала она. Мы подошли к шестой полосе.

Но путешествие оказалось не из приятных. Летели Мы довольно низко на отвратительной маломестной туристской ракете. Призматические стекла иллюминаторов неизменно вызывают у меня приступы воздушной болезни. Когда поворачиваешь голову и смотришь в такое стекло, видишь все внизу, прямо по вертикали. Но, пожалуй, хуже всего оказалась реклама – творение фирмы «Таунтон и K°». Глядишь в иллюминатор и только начинаешь внушать своему проклятому нутру, что все в порядке, а самому себе – что внизу под нами немало любопытного, как на стекла наплывает начальная и бесстыжая таунтоновская реклама, и в уши назойливо лезет идиотский мотив.

Пролетая над долиной Амазонки; по интереснейшим местам, я с любопытством разглядывал «Третью электрическую» – величайшую в мире гидроэлектростанцию, как вдруг началось:

Сопровождавшие эту пошлятину изображения были выдержаны в самом низкопробном духе. Я в который уже раз возблагодарил Господа бога за то, что не работаю у Таунтона.

• Предыдущая
• 14/43
• Следующая