Повеса в моих объятиях - Брэдли Селеста - Страница 56

– Мой отец был очень интересным человеком. Как жаль, что понял я это, когда было уже слишком поздно.

– А что было на этом листке? – Она перешла на шепот, ей было тепло и комфортно в его объятиях.

– Поначалу я просто читал, не судил и не вдумывался в смысл, потом начал понимать, что же я читаю, разложил листки по всей комнате, классифицируя их по фактам, случайным мыслям или отвергнутым теориям. Места в комнате мне не хватило, и я перебрался в зал, запретив слугам мешать мне под страхом смертной казни. Я сортировал, читал и снова сортировал его записи, а потом я начал понимать ход мысли моего отца, то, что он хотел доказать всей этой информацией.

Он, тяжело дыша, уткнулся лицом в ее волосы.

– А потом я увидел, что он ошибался.

Ее руки крепче обняли его.

– Это была драматическая ошибка. Просто он взял немного левее, когда следовало сместиться вправо. А я обнаружил это свежим взглядом. Он бы понял свою ошибку, если бы прожил чуточку дольше.

Он выдохнул.

– Итак, я закончил его работу. Это было не трудно – закончить работу моего отца. Статья вышла под его именем, свое имя я указал только в рукописи. Я послал ее ученым в Бат на изучение. Публикации сопутствовал шумный успех, принц послал мне свои поздравления, и вот я неожиданно стал сэром Колином Ламбертом, ученым рыцарем! – Его голос вдруг осекся. – Что за бред!

Она откинула голову и взглянула на него, заставляя его тоже посмотреть на нее.

– Ты не хотел быть ученым?

Он неожиданно отпрянул назад.

– Дело не в этом. Мой отец всегда ждал этого. А теперь этого ждет весь мир, какой-то блестящей новой работы.

– И ты ждешь этого. – Она покачала головой. – Ты умный, ты увидел его ошибку, но сердце твое не там. Для тебя это рутина, не так ли? Как для меня шитье. Я могу делать это, но я презираю это занятие и потому не могу делать его хорошо.

Он посмотрел на нее, подумав, что работать швеей в сыром подвале дешевого театра не то же самое, что делать открытия в области общественных наук.

Сидеть за столом. Суммировать результаты исследований. Считать, переделывать и снова считать. Опять и опять.

Сам он был уверен, что его последняя работа – никчемный мусор, но он был достаточно умен, чтобы бросить рукопись в зубы этим умникам из университета Бата, словно кость, и тем она понравится, вне всякого сомнения.

– Я презираю это. От одной мысли об этом мне хочется бежать по Пэлл-Мэлл и кричать с пеной у рта. – Его взгляд встретился с ее. – Не знаю, зачем я говорю это.

Она улыбнулась:

– Потому что я приказала тебе говорить только правду.

– А теперь расскажи мне правду и ты.

Она моргнула.

– А я уже все рассказала. Ты все обо мне знаешь.

– Да, о твоем прошлом, но не о твоем будущем. – Он поймал ее взгляд, так просто она не уйдет от ответа. – Ты собираешься исчезнуть, не так ли? Ты и Эван собираетесь исчезнуть навсегда?

Она выдержала его взгляд.

– Через шесть лет Эван вступит в свои законные права. И не будет больше нуждаться во мне. Я не планирую оставаться в Лондоне, или Брайтоне, или в каком-либо еще месте, которое…

– Которое будет напоминать обо мне?

Она вздернула подбородок.

– Ты винишь меня? Хочешь, чтобы я испытывала боль? Или встретила как-нибудь тебя в «Ковент-Гарден» и вновь пережила боль, словно мне нож в сердце всадили? А что будешь делать ты, если увидишь меня на Бонд-Стрит, когда будешь гулять там со своей женой и дочкой? Отвернешься и продолжишь прогулку.

«Да я тогда просто умру. А потом продолжу прогулку».

Она пристально взглянула на него своими красивыми глазами.

– Вот так могло бы быть. Так должно быть. Я должна уехать и начать новую жизнь, если это возможно.

– А что со мной? Я должен буду гадать, что с тобой случилось? И, услышав о пожаре в доме в соседнем графстве, волноваться, что ты сгорела? Или, узнав о кораблекрушении, молить небеса о том, чтобы тебя не было на том судне? И вглядываться в лицо каждой рыжеволосой женщине, перешедшей мне дорогу, до конца своих дней в надежде, что ею окажешься ты?

Она печально улыбнулась:

– Обещаю не гореть и не тонуть. Но цвет волос предпочла бы не менять.

Внезапно он понял, что не сможет играть в эти цивилизованные игры, не сможет позволить ей уйти. Он прижал ее к себе и перекатился с ней по подушке, отчаянно целуя, прижимая ее своим телом, беря ее в плен…

«Я не позволю, чтобы ты ушла. Я не позволю».

Она подчинилась его желанию, не в силах отказать ему. Даже когда его возбужденный член уперся в ее чувствительный бугорок, она только вздрогнула.

Он знал, что делать, в спешке он целовал все ее тело, развел ее бедра ладонями, нежно раздвинул сокровенные губки языком. Не обращая внимания на ее испуганное всхлипывание, он обхватил ее руками, чтобы она не двигалась, и начал ласкать.

Пруденс не могла выдержать борьбы между желанием ее тела и болью ее сердца. Она чувствовала его страсть. Она слышала все невысказанные слова.

«Останься со мной. Будь моей, несмотря на мою женитьбу, несмотря на мою клятву. Люби меня втайне от всех и целуй меня на прощание, перед тем как я буду возвращаться к своей семье».

Она чувствовала, что он хочет поймать ее в западню, обмануть, привязать к себе, лишив чести и надежды. Но она не позволит ему навредить ни ей, ни себе самому. Он не из тех мужчин, которые готовы на предательство.

А она не позволит ему стать таким.

Так что она отдалась во власть его языка и его желаний. Она позволила ему зарыться лицом в ее волосы и проникать в себя, нежно и умело, позволила ласкать свое уставшее тело его сильным и большим рукам, в то время как ее сердце обливалось кровью.

И все это время она знала, что уйдет от него этим утром.

Когда Колин проснулся, он обнаружил, что Пруденс исчезла, зато в комнате появился Бейливик, который честно, но безуспешно пытался разложить один из костюмов, что Колин таскал за собой в багаже уже неделю.

Вид у огромного лакея был недовольный.

– Простите, сэр Колин, но какая же из меня горничная?

Колин только устало хлопнул его по плечу:

– Какая разница, как я буду сегодня выглядеть, Бейливик?

– Но сегодня день вашей свадьбы, сэр! Мистеру Уилберфорсу не понравилось бы, если б в такой важный день вы вырядились словно старьевщик!

Колину действительно было все равно. Прошлой ночью он пренебрег своей честью, для того чтобы несколько сладких часов наслаждаться женщиной, которую любил. И это при том, что он был уверен – он никогда, ни разув жизни не пожалеет об этом. Он стал уничижать себя еще больше, если такое вообще возможно.

Он надел на себя наименее мятый костюм и позволил Бейливику несколько минут попрепираться по поводу его внешнего вида. Затем он оставил того собирать их вещи и вышел из комнаты в холл.

Он заметил Пруденс, которая как раз выходила из своего номера, и что-то кольнуло в сердце. Он видел, как она собирает детей, пытается расчесать непослушные волосы Эвана и тщетно старается отмыть грязь с Горди Евы.

Пока Колин стоял и смотрел на нее, боль в его сердце нарастала. Пруденс, Эван и Мелоди могли стать его семьей на всю оставшуюся жизнь. Он мог бы стать отцом или, по крайней мере, старшим братом для Эвана, помочь стать ему настоящим джентльменом. Мелоди могла бы обрести достойную мать, которая бы развивала ее храбрость и возвышала духовное начало. У них могли быть еще дети, достаточно, чтобы в доме всегда стойл веселый гвалт. Мелоди обрела бы друзей, Эван – соратников.

Потом Пруденс подняла глаза и увидела Колина. Ее улыбающееся лицо вдруг потемнело. Она повернулась к Эвану и что-то прошептала ему.

Тот посмотрел на Колина словно на предателя.

«Он все знает. Он ненавидит меня».

Ну и правильно.

Он кивнул Эвану, не расположенный в данный момент отрицать того, что гнев мальчишки вполне им заслужен. Эвана попросили отвести Мелоди к Колину, что он и сделал, при этом глаза его горели огнем.