Таня Гроттер и птица титанов - Емец Дмитрий Александрович - Страница 50

• Предыдущая
• 50/66
• Следующая

– Ты будешь встречаться с Ванькой! Хитри! Обещай, чего хочешь! Тарарах прав: ни к кому другому она не прилетит. У Ваньки дар.

– Он никогда не пойдет на это!

– А ты заставь! Влюби его в себя – пусть он совсем потеряет голову.

– И это предлагаешь мне ты? – недоверчиво спросила Таня.

– А чего такого? Рабочий момент.

Таня изучала Глеба недоверчиво, будто увидела впервые. Потом буркнула:

– Он в меня и так влюблен!

Глеб вскинул брови.

– Умная девочка! Но в твои способности я поверю, когда увижу в его руках серую птичку! Желательно лапками кверху. Скромный подарок. Почему бы не попросить его вместо обручального кольца?

– Ванька меня любит, – упрямо повторила Таня.

– Правда, что ли? Тогда почему ты до сих пор не скормила его душу черному маку?

– А ты почему не скормил ему душу Жанны Аббатиковой?

Глеб нахмурился, лицо у него как-то по-особенному вытянулось – и Таня испугалась за свою жизнь. Но Бейбарсов уже взял себя в руки.

– Никогда не говори ничего про Жанин! Ты ничего не знаешь и ничего не понимаешь! – отрезал он и, повернувшись, ушел.

Таня, недоумевая, долго смотрела ему вслед. Она запоздало сообразила, что ничего не сказала Глебу про невесту Гоярына, но догонять его сейчас ей не хотелось.

Непонятный маленький предмет продолжал холодить ладонь. Таня разжала пальцы. Она увидела каменный глаз – круглый, без века, со страшным зрачком. Глаз смотрел без выражения, но был необъяснимо полон затаенной, ждущей ненависти.

Иногда бывает: в холодильнике в забытой кастрюльке киснет суп, а ты боишься выливать его, зная, что будет сильная вонь. А пока он стоит, закрытый крышкой, вроде и ничего – терпимо. Таким киснущим супом в сознании у Тани было ее обещание Сарданапалу заглянуть к титанам. Она откладывала его, хотя понимала, что идти все равно придется. Тибидохс вздрагивал все сильнее. Порой, когда во время толчков Таня смотрела в окно, ей казалось, что соседние башни кренятся. Хотя кренилась, скорее всего, именно их башня. Только древняя магия мешала ей обрушиться.

Таня отыскала Ваньку с помощью бледно-розовой искры-ищейки. Ванька сидел на корточках перед дверью и через щелку заглядывал внутрь. От Ваньки пахло зверинцем. В свитер вплелись соломинки.

Втайне Таня обрадовалась, что застукала Ваньку за таким невыгодным занятием. Она постоянно собирала на него внутренний компромат. И на Глеба тоже собирала, причем даже активнее. Странное дело, от какого-нибудь дяди Феди мы не требуем совершенства, но прежде, чем пустить кого-то в свое сердце, требуем вытереть ноги.

Заметив Таню, Ванька поднес к губам палец и замахал рукой, приглашая ее присоседиться. Таня осторожно подошла. Из аудитории доносились вопли:

– Сдохните, микробы!.. Дегенераты! Я сорву с вас эполеты!

– Это кто там разбушевался? – заглянуть в щелку Тане мешала голова Ваньки.

– Ягун. Проводит дополнительные занятия по технике безопасности для первого курса.

– А чего он вопит?

– Кто-то оживил шланг от его пылесоса.

– Оживление неодушевленных предметов? Это же магия высшего уровня! Кто мог освоить ее на младшем курсе?

– Да есть тут один такой кадр! Забавно, что как раз с него Ягунчик эполеты и не сдирает! – фыркнул Ванька.

На стене висела старая картина. По крутому мостику навстречу друг другу скакали два рыцаря с копьями. Под мостиком стояла девушка в высокой шляпе и, мало интересуясь перспективами столкновения металлолома, бившегося явно из-за нее, делала что-то непонятное с котенком. Таня решила, что она отгрызает ему голову. Но художник, скорее всего, имел в виду поцелуй. Оба рыцаря показались Тане похожими на Бейбарсова. Ваньки среди них не было.

– Что ты делаешь завтра утром? – спросила Таня.

Ванька смахнул со лба непослушную челку.

– И что я делаю завтра утром?

Таня прокрутила нож-невидимку, надетую на соседний с кольцом палец. Это был новый нож-невидимка, изготовленный в Тибидохсе вместе с метательными шипами.

– Ты идешь со мной в Заповедный Лес Тибидохса. Знаешь полоску между чащей и океаном?

– Зачем туда-то?

– За полосатыми гусеницами!

Ванька оглядел Таню и жестом собственника застегнул ей пуговицу на воротнике.

– Это которые поющие? И что ты с ними будешь делать?

Таня колебалась недолго.

– Ты меня любишь?

– Тебя я люблю. Но не люблю, когда мне отвечают вопросом на вопрос!

По тому, как Ванька наклонился и сдвинул брови, Таня определила, что шагнула в зону коронного валялкинского упрямства. Еще немного, и Ваньку с места не сдернешь и трактором.

– Мне хочется увидеть птицу титанов. Поймать ее можешь только ты, а прилетает она туда, где водятся полосатые гусеницы.

– Как-то Тарарах мне их показывал, – кивнул Ванька. – А что за птица-то? По названию что-то огроменное. У Тарараха надо спросить!

– Не надо спрашивать!

Ваньке не нравились секреты от Тарараха, которому он верил так, что позволил бы подержать свое сердце.

– Почему?

– Ни почему. Обещаешь? Скажи «да»! И птица совсем не огромная.

Лицо у Тани было таким умоляющим, что Ванька уступил.

– Ты ее узнаешь? – спросил он.

– Думаю, что узнаю. Так говоришь «да»?

– Хорошо, – вздохнул Ванька.

– Alea jacta est![4] – нравоучительно произнес Феофил Гроттер.

Таня проснулась не раньше, чем сработало третье по счету пробуждающее заклинание. Первое заклинание сдернуло с нее одеяло, проползшее по лицу мокрой медузой. Второе опрокинуло кровать. Третье превратило коврик рядом с кроватью в бурное море.

Таня вынырнула и, отплевывая воду со вкусом яблочного сока (заклинание где-то дало сбой), выбралась животом на кровать. Пижама была насквозь мокрая. Розовые пупперчики, украшавшие пижаму (это была пижама из подарочной рекламной серии), мелко дрожали и лязгали зубами.

Кровать Гробыни пустовала. Таня увидела это, и все события прошедшего дня разом обрушились на нее. Таня затолкала бурлящий коврик под кровать. Переодеваясь, она мрачно думала о том, что с каждым днем все больше становится роботом и все меньше человеком. Рано утром встала, приняла душ, оделась, натянула на зябнущие ступни шерстяные носки, а на лицо – улыбку и пошла по маршруту. Вечером вернулась, стянула с ног носки, а с лица улыбку и рухнула в кровать.

Впрочем, это были ее обычные утренние мысли. После завтрака и чашки кофе они обычно рассеивались. Ванька дожидался Таню у подъемного моста. У его ноги чихал чешуей старый пылесос, который Валялкин боялся глушить из опасения, что он больше не заведется.

– А где твой контрабас? – удивленно спросил он, ничего не увидев в ее руках.

– Мы пойдем пешком! Только не надо говорить, что туда двадцать километров!

– Не двадцать!

– Ну вот видишь!

– … восемнадцать, если вдоль океана.

– Ерунда! Ты сам признал, что не двадцать! Идем!

Ванька заглушил пылесос и, чтобы не возвращаться, спрятал его под мост.

– Смотри: устанешь! Я тебя, конечно, дотащу, но восемнадцать туда и восемнадцать обратно…

Таня была далеко впереди. Ваньке пришлось догонять ее. Она шла легким, пружинистым шагом. Километров восемь Ванька продержался, не отставая, и лишь потом стал понемногу сдавать, то переходя на бег, то беспомощно останавливаясь. Все же Таня была приятно удивлена: для этого мира у Ваньки оказалась отличная, просто неожиданная выносливость.

• Предыдущая
• 50/66
• Следующая