Возвращённые метафизики: жизнеописания, эссе, стихотворения в прозе - Зорин Иван - Страница 15

Вот что поведал - его рассказ донесли сухие протоколы инквизиции - этот духовидец, предтеча Калиостро и Сведенборга.

- Когда я попал на небо, то, как и все, надеялся встретить там Бога. Но какой-то младший ангел, белый, как мел, разъяснил мне, что Бог занят разбирательством важных дел. «Что может быть важнее моей души?» - возразил я. Но ангел рассмеялся и предложил следовать за ним. Он полетел, шурша крылами, и я едва поспевал прыгать с облака на облако.

- Как же ты мог двигаться, - перебил Эрнандеса судья, - если на небесах нет времени?

Эрнандес не нашёл, что ответить. А обвинитель поставил галку в пункте «Отрицание церковных догматов».

- Ангел привёл меня к пещере, сложенной из туч, и предложил войти, обещая раскрыть великую тайну. С трепетом и надеждой я переступил порог. «Рая или ада?» - гадал я. К моему удивлению, я оказался в обстановке, точно соответствующей моей комнате на земле: те же стол, комод, и постель, откуда ваши стражники выволокли меня четыре дня назад. Только в углу, где у меня была дверь на улицу, темнел проём. Я подошёл ближе и увидел в нём себя. Поначалу я решил, что там висит зеркало, но моё изображение, несмотря на то, что я не шевелился, всё увеличивалось, пока в комнату не вошёл мой двойник. Как и я, он оказался разговорчивым, но этим наше сходство и ограничивалось. Побеседовав с полчаса, я узнал его судьбу, которая разительно отличалась от моей. Он служил землемером, составлял кадастры, а я, как известно, протирщик линз. Да и вкусы наши разнились: я люблю рыбу, он - мясо, я предпочитаю музыку, он - тишину. Он был тем, кем бы я мог быть, имея другие наклонности и характер. Когда я на правах хозяина отвернулся к комоду, где у меня хранилось молодое вино, мой собеседник неожиданно исчез. И вместо него явилась другая фигура, также моя копия. Этот оказался ремесленником по золоту и был, в отличие от меня, женат. Он был угрюм, потому что опасался за детей, оставшихся без присмотра. А потом и он исчез. Его место занял третий, четвёртый. Среди них были разбойники, немые, почтенные граждане, мытари, игроки в кости, точильщики ножей, златошвеи, безумцы, пьяницы, нищие, цари. Один оказался женщиной. И все они были тенями моего «я», его эхом, которое звучит вечность. Как же выбирает смерть, подумал я, из людей, похожих, как капли?

И тут снова явился ангел. Рассыпая повсюду искры, он сложил крылья, как руки при молитве, одно перо при этом оторвалось, провалилось сквозь пол и, кружась, полетело на землю. Он замер изваянием на моей - я понял - будущей гробнице и заговорил, не размыкая губ.

- Достоин ли ты глаз Всевышнего? Молчишь ли с ним на одном языке? Как Он может разъяснить мухе, бьющейся о стекло, что такое солнце?

Посвящённый в тайну тайн, я согласно кивал.

- Да-да, я - это все, все - это я! Любой из живущих -брат мне, потому что он и есть я, которого на самом деле нет! Неважно, кого выбрала смерть. Моё «я» воскресает в каждом - каждый раз иное, потому что на свете нет людей, а есть - Человек! Эти кудри, - здесь Эрнандес тряхнул головой, - ветер рвал ещё при Пилате.

Один прокурор услышал в речах ересь катар, другой - древние, как мир, мифы о первочеловеке, слагающем Вселенную. «Каждый - свой собственный двойник, встретить самого себя неудивительно», - попробовал защитить Эрнандеса третий.

Правду решили испытать огнём.

Здесь, сообщает свиток, подсудимый выпучил глаза.

- Вам не убить меня, - кричал он, когда ему примеряли испанский сапог, - потому что меня нет!

- А кто же тогда вопит? - возражал инквизитор. Но духовидец не слышал.

- Моё «я» слагает всё человечество! - скрипел он зубами. - Каждый - мой альтер эго, а «эго» Эрнандеса - фикция! Человечество - по-прежнему первочеловек, отрицающий божественный замысел!

Прекращая кощунство, отмечает старинный манускрипт, милосердный Бог принял душу прямо из пыточной камеры.

На углу Бродвея и Пятой авеню стоит шлюха «Мередит-дай-в-кредит». Её теория загробного воздаяния весьма примечательна. Мередит верит - и в этом ясно видится обожествление «звёзд», - что в рай, как в книгу рекордов, попадают выдающиеся представители каждой профессии.

Мередит ведёт строгий учёт клиентов. Она надеется.

В конце царствования Ивана Грозного, в корчме «Без дна», что прижалась к трём соснам на муромском тракте, за дубовым столом сидел беглый монах. Он держал путь в белокаменную, поглазеть на ярмарку и казни. Его туловище занимало пол лавки, у него были щёки, свисавшие на воротник, и глаза, отливавшие рыбьей чешуёй.

- Нет, Варфоломей, - робко возражал ему корчмарь, уже другой день пивший с ним брагу и оттого взиравший на мир с мутной скукой, - я с тобой не пойду.

При этом он косился на сени, куда выходил минуту назад.

- Муж предполагает, а жена располагает, - усмехнулся Варфоломей, тряся салом и отправляя в бочку живота очередную кулебяку.

Он коротко перекрестил чрево двумя перстами. В дверь просунула морду свинья. Прогоняя её, корчмарь вскинул руки. А потом стал рассказывать, как намедни во сне ему явился ангел, велевший идти в столицу, глядеть на казнь великого грешника.

- А то, говорит, Севастьян, совсем Божий страх потеряешь! Я уж и собрался...

Соскочив с лавки, он показал котомку и вздёрнутые на палку лапти.

- Это бес заблудился в твоём сне, вот и наболтал всякой чепухи! - Стало слышно, как кулебяка, наконец, ударилась о дно. - Мы беспризорные, Богу, как и царю, до нас никакого дела.

Корчмарь точно гвоздь проглотил. Уставившись на образа с тлевшей лучиной, он думал, что провалится в ад, где брюхатые, как Варфоломей, черти будут рвать ноздри раскалёнными клещами.

- Как в Сыскном приказе, - прочитал его мысли расстрига. - А он по всем плачет.

Враз протрезвевший Севастьян зашёлся в кашле. «Нечистый!» - окончательно уверился он, скользнув взглядом по толстой шее, где вместо креста болталась ладанка с толчёной бузиной и сушёной лягушачьей лапкой. Варфоломей уже жалел, что сболтнул лишнего, но остановиться не мог.

- Небесам на нас плевать! - И, пряча ухмылку, добавил: - Что они и делают, когда идёт дождь.

Варфоломей ковырял ложкой кашу, липкая жижа текла по усам. Его толкование поразило трактирщика: он схватил веник и начал бить мух, засидевших слюдяные окна. Возникшая на пороге женщина с криком бросилась к Варфоломею и, схватив за волосы, стала искать рога.

Во дворе свинья рыла жёлуди. Неуклюже переваливаясь, Варфоломей вышел за околицу. Ему вслед мелко крестились, со спины принимая за мешок сена.

По дороге Варфоломею встретились калики перехожие, с осоловевшими от солнца глазами, похожие на болотных кикимор. «Бог давно от нас отвернулся, - вёл он с ними бесконечные споры. - Но не за грехи, а потому что утомился. Он теперь спит, а мы досаждаем Ему никчёмными молитвами».

Его не слушали - юродство на Руси не внове.

На развилке не было дорожного камня. «И кому мы только нужны? - чесал за ухом Варфоломей. - Нет, судьбу покупают, как кота в мешке». Он погрозил небу огромной пятернёй и поплёлся в ближайшую деревню. Чтобы набить желудок, приходилось отчаянно христарадничать. Крестьяне добры, плеснув щей, остатки выливают в помои.

Но дойти до Москвы Варфоломею не удалось. По доносу Севастьяна его скрутили люди с мётлами и собачьими головами на сёдлах. Кремль он увидел уже в цепях и попал туда только на одну казнь - свою.

За месяц пребывания в каменном мешке он похудел так, что цирюльнику, стригшему космы, уже не нужно было обходить его пятью шагами. Палачи и дьяки знали свою работу - на дыбе быстро установили, что чернеца Варфоломея Башку изгнали из Лавры за вольнодумство и оскорбление власти. «Говорил, разбойник, что царю-де нет до тебя дела?» - спрашивал заплечных дел мастер, полосуя спину вымоченной в соли плетью. Про Бога он напомнить не решился. «Оный Башка, -развернув грамоту, громко читал с Лобного места плешивый глашатай, - водил дружбу с ведьмами, хулил святую церковь в словах, которые и повторить невозможно!» Оказалось также, что еретик вступил в сговор с иноземцами, брал у них золото, обещая извести государя, и подбивал смердов на бунт. За бесстыдные речи, которыми соблазнял малых сих, хотели привязать ему мельничий жернов и утопить в проруби. Но решили, что не заслуживает такой милости.