Форвард № 17: Повесть о Валерии Харламове. - Дворцов Владимир Александрович - Страница 8

Валерий Харламов с самого раннего детства любил коньки, а теперь, после возвращения из Испании, словно спешил наверстать упущенное: каждую свободную минуту на льду. И играл он теперь со старшими.

Как-то раз – было ему тогда почти четырнадцать лет – кто-то из ребят сказал:

– Пошли в ЦСКА записываться.

– Как это – записываться? – спросил Валерка.

– Очень просто. Просмотр у них. Кто понравится, тому сразу форму дают, настоящую, цээсковскую, и в команду берут. Но только…

– Что только? – спросил кто-то.

– Эта… Попасть еще надо.

– Попасть?

– Ну… Чтоб тебя взяли.

Родителям о том, что пойдет пробоваться в ЦСКА, Валера ничего не сказал, но накануне вечером попросил отца получше наточить коньки. Смотрел на желобок, пробовал лезвие на ноготь. Борис Сергеевич так наточил, как, наверное, себе никогда не точил.

Около дворца спорта ЦСКА на Ленинградском проспекте гудела толпа ребятишек. Говорили, что просматривает сам Борис Павлович Кулагин, что строг и придирчив он необыкновенно. Ребята нервничали и, чтобы разрядить напряжение, врали напропалую, хвастались безбожно.

Спустя много лет Валерий Харламов рассказывал нам:

– Сам не знаю почему, но я почти тогда не волновался.

– Наверное был уверен, что тебя возьмут?

– Не-ет, я ведь и не собирался идти записываться, мне это и в голову не приходило. Так, заодно с ребятами увязался. Я тогда всерьез свои хоккейные дела не принимал.

– Но все-таки, Валерий, когда подошла твоя очередь, должен был ты нервничать?

Валерий улыбнулся своей обычной, чуть лукавой улыбкой и сказал:

– В общем-то, конечно, нервничал. Но я это понял уже потом. А тут только одно в голове было: пробежать по площадке как следует. Вышел на лед, смотрю – стоит Кулагин, хмурый такой, сосредоточенный. Уже потом я узнал, что долго никого отобрать в тот раз не мог. Оттого, наверное, и был хмурый. Ну, подошла моя очередь, поехал. Тут я уж точно ни о чем не думал, кроме того, чтобы и скорость показать, и владение коньками. Прокатился круг, смотрю на Бориса Павловича, он – на меня.

– Фамилия? – спрашивает.

– Харламов Валерий.

– Год рождения?

И тут, сам не знаю зачем, я соврал. Сказал, что мне тринадцать лет, а мне уже исполнилось четырнадцать. Наверное, хотел повысить свои шансы. – Валерий усмехнулся. – Хорошо, хоть хватило ума всего год себе убавить, а то ведь мог брякнуть, что мне, скажем, десять лет.

Борис Павлович кивнул удовлетворенно, и кивок этот обозначал для меня начало новой жизни. Конечно, тогда я этого не понимал, но это движение головы знаменитого тренера предопределило мою дальнейшую судьбу.

Домой летел, как на крыльях, и все удивлялся, что никто на меня не смотрит. На меня, на человека, которого приметил сам Борис Павлович Кулагин!

Любимцами становятся, как замечено, обычно те, кто специально для этого усилий не прилагает. Валерий Харламов был (как ни горько, но приходится употребить это слово в прошедшем времени) всеобщим любимцем! Его боготворили поклонники ЦСКА, обожали все советские любители хоккея, знали и поклонялись любители игры и спорта во многих странах мира. Зрители овацией приветствовали Валерия на стадионах Канады и Чехословакии, США и Швеции, Польши и Австрии, Швейцарии и ФРГ.

Сам Харламов, уверены, знали его много лет, «рецепта», как завоевать всеобщее признание, не дал бы. Если и задали бы ему такой вопрос, отшутился бы и все.

…Как-то во время встречи со школьниками Б. Кулагина спросили:

– Скажите, а как быть Харламовым? Чтоб так же болельщики любили?

Тренер посмотрел на рыженького худенького мальчика в очках, который задал вопрос, усмехнулся:

– Это очень просто…

– А что нужно делать? – настаивал рыженький, от нетерпения даже привстав с места.

– Если вы хотите стать любимцем не только болельщиков ЦСКА, но всех поклонников хоккея, нужно совсем немного… – Кулагин выдержал актерскую паузу и продолжал, – нужно собрать в своей коллекции десяток золотых медалей чемпионатов СССР, восемь медалей мировых первенств, две – Олимпийских игр. Кроме того, очень не помешает стоять во главе списка бомбардиров чемпионатов мира, Европы и Олимпиад по системе гол плюс пас, имея на своем лицевом счету сто девяносто два очка – больше всех. Рекомендую также произвести такое впечатление на родоначальников хоккея с шайбой канадцев, чтобы во всех канадских провинциях любой произносил твое имя почти без акцента…

Ребята улыбались, и шире всех рыженький мальчик в очках. Совсем не разочарованно, нет, скорее влюбленно, наверное, потому, что тоже принадлежал к многомиллионной армии поклонников Харламова.

– Но это еще не все, – продолжал Борис Павлович Кулагин. – Нужно еще быть спокойным, добрым человеком, ладящим с товарищами и тренерами, что порой не так-то легко. Нужно обладать чувством юмора, чтобы не очень-то всерьез принимать свою славу. Короче, нужно быть Валерием Харламовым.

Рецепт, как видите, чрезвычайно прост. Но в 1962 году, когда Валера Харламов, невысокий, четырнадцатилетний мальчуган, увязавшись за товарищами по дворовым играм, пришел на Ленинградский проспект на стадион ЦСКА, он меньше всего думал о славе. Еще меньше о болельщиках. Думал он о первой тренировке, на которую шел.

Тре-ни-ров-ка. Серьезное, деловое слово. Это тебе не «Валер, пошли погоняем». Тре-ни-ров-ка. Он уже почти, настоящий спортсмен, идущий на тренировку. Почти, потому что в глубине сознания то и дело юркой ящерицей проскакивала пугающая мыслишка: а что, если тренер Кулагин ошибся накануне? Что, если сейчас ему скажут: «Мальчик, ты куда? Иди домой».

Мысль эта так овладела им, что Валера даже чуть удивился, оказавшись на льду вместе с другими новобранцами клуба.

На этот раз с ребятами занимался Виктор Георгиевич Ерфилов, неторопливый, приветливый человек.

– Так, ребята, – сказал тренер, хлопнув в ладоши,- прошлый раз на просмотре вы просто катались, потому что Борис Павлович Кулагин хотел получше узнать, что вы умеете, поэтому прошу вас сейчас разогнаться и резко затормозить.

Вот когда по-настоящему оценил Валера папину заботу. Велико ли дело – наточить коньки. Прижми лезвие к наждачному кругу, а если нет его, поработай напильником, проверь на ногте края, остры ли, и вся недолга. Но в точку коньков, как, наверное, и в каждое дело, нужно вложить душу. Борис Сергеевич Харламов – человек сдержанный, отнюдь не сентиментальный, сына никогда не зацеловывал. Но очень любил. И выражал эту любовь сдержанно, по-мужски. Одним из проявлений этой любви и были всегда идеально наточенные коньки.

Валера разогнался из всех сил, резко повернул коньки, наклонив круто тело. И по тому, как точно впились ребра лезвий в лед, подняв маленькое облачко ледовой пыли, по тому, как удовлетворенно кивнул тренер, мальчик понял, что зря боялся.

Потом ребятам раздали клюшки, и тренер попросил их делать передачи соседу, сначала стоящему на месте, потом бегущему на коньках.

В конце занятий Виктор Георгиевич Ерфилов сказал:

– Ребята, сейчас вы получите форму, пусть пока не новую, но хорошую, берегите ее, и пусть родители придут расписаться за ее получение.

Форма! Настоящая клюшка! Настоящие шайбы! Настоящие хоккейные перчатки на руках! Только тот, кто годами гонял палкой на дворе пустую консервную банку, может увидеть волшебное сияние, исходившее от стираных-перестираных рубашек, щитков, гетр, наплечников, нагрудников, налокотников. Только тот, кто годами мечтал о шлеме, может понять восторг, который ощутил четырнадцатилетний мальчик, несмело надев на голову красную пластмассовую каску.

Эх, посмотрели бы на него сейчас ребята со двора! Конечно, жалко, что из всей компании он один попал в ЦСКА, но очень хотелось похвастаться своим видом.

Он вспомнил первую свою клюшку. Ее сделал отец из своей клюшки для хоккея с мячом: подстругал, подрезал, распарил и выгнул немного крюк. Как гордился тогда ею Валерка, как удобно лежала клюшка в руке, как легко было подхватить ею гремящую консервную банку и отправить ее между двух потрепанных ранцев, которые изображали стойки ворот.