Расчудесный Хуливуд - Кемпбелл Роберт - Страница 13

• Предыдущая
• 13/60
• Следующая

– Все это – поучительные истории, – заметил Джибна. – Это предания и притчи, имеющие нравственный смысл.

– А откуда вам известно, что я снимаю не притчи? Или что в моих притчах отсутствует нравственный смысл?

– Послушай-ка, Пол, – начал было Конски, с трудом сдерживая ухмылку.

– Ну, так что же, Джек? О чем, строго говоря, речь? О благе нации? В рот ебанной нации! Причем любой ее представитель будет посвятее, чем ты, Джек. Но у тебя финансовые затруднения – и посмотрим, надолго ли хватит твоего ханжества. И скоро ли ты напишешь мне сцену, в которой кошка будет есть внутренности из вспоротого живота у младенца? Нос зажмешь, а напишешь-то непременно!

– Что да, то да, – сказал Поросенок.

– И это называется холостяцкой вечеринкой. Ну и ну, – с отвращением сказал Боливия. – Разве об этом надо говорить на такой вечеринке? Надо говорить обо всех красотках, которых ты упустишь из-за того, что Шарон возьмет тебя на короткий поводок.

Все рассмеялись, принялись чокаться, с радостью уходя от щекотливой темы.

И тут танцовщица, прибывшая вместе с телохранителем (хотя трудно было представить себе, что и как он собирается здесь охранять), который при всей своей худощавости и стремительности едва ли справился бы с сотней (и сверх того) мужиков, вздумай они на его подопечную наброситься, вышла на цыпочках из глубины дома, оставаясь пока незамеченной большинством из собравшихся на вечеринку. Кто-то проворно свернул и убрал десяти-тысячедолларовый ковер, освобождая место для предстоящего танца.

– Меня зовут Олененок, – объявила танцовщица.

На ней были черные шортики в обтяжку, белая прозрачная безрукавка с черным галстуком, шляпка и балетные туфельки.

Монсиньор Мойнихен не без изящества поднялся с места и подал руку Хобби.

– Пожалуй, мне пора. Благословляю ваш брак и желаю вам всевозможного счастья.

И вот уже шляпка Олененка оказалась на земле, шортики были расстегнуты, а безрукавка распахнулась на груди, ничего более не скрывая. Она уже не стояла на цыпочках, а, бешено вращаясь, перемещалась с места на место, пока не заприметила Менафи, одиноко восседающего в большом клубном кресле. Она бросилась к нему, разжала ему ноги и заелозила своим сокровищем у него возле губ. Пока все радовались этому зрелищу, а Олененок расстегивала старику ширинку, Боливия внезапным криком привлек внимание собравшихся к бассейну в дальнем конце террасы, над песчаной полосой пляжа. Из глубины бассейна взметнулось пламя: заработали спрятанные под водой газовые горелки, начались и другие пиротехнические эффекты. И самое главное – откуда ни возьмись, подобно суккубам из эротических фантазий, материализовались обнаженные женщины с металлическими цепями на поясе и кандалами на ногах. Промежности у них были выбриты и смазаны чем-то фосфоресцирующим, соски напомажены, волосы на голове убраны под прозрачные купальные шапочки. Обнаженные девицы все разом нырнули в бассейн. И вынырнули – двадцать первоклассных проституток: мокрые обнаженные тела засеребрились подобно гигантским рыбам.

Ева Шойрен сбросила платье, надела купальную шапочку и бросилась на поиски добычи.

Боливия подошел к Хобби и шепнул ему на ухо: – Не стоило тебе припутывать религию к нашим делам.

Обитая на улице, едва ли не самое трудное – найти возможность принять горячий душ. Конечно, мальчикам и девочкам, продающим свои тела, это было вполне доступно, но только если уступаешь мужчине не в пустынной аллее, в подворотне или на заднем сиденье машины.

У Котлеты дело до этого, как правило, не доходило. Он был хорошо сложен, и его улыбку никак нельзя было назвать профессиональной. Находятся педерасты, которым нравится иметь дело с мальчиками, выглядящими моложе своих лет, а вовсе не с такими верзилами, как Хоган, и Котлета, которому на вид было лет десять, если не девять, вполне их устраивал. Но находятся и другие – а тем подавай натуральных десятилеток, – поэтому спрос на Котлету хоть и был, но не слишком бойкий.

Оставались бензоколонки и рестораны, куда можно было зайти выпить чашку кофе, а затем пропасть в клозете на полчаса, по-блядски подмываясь в раковине под струей горячей воды и не брезгуя тем, чтобы подставить голый зад любому случайному посетителю туалета.

Котлета предпочитал работать в дневное время – сразу после того, как вставал. А встать он мог и в одиннадцать утра, и в два пополуночи, и в полдень.

Но сейчас была полночь.

Он пришел на бензоколонку и отправился в туалет, воспользовавшись ключом, который месяц назад подарил ему один из клиентов.

Здесь в жестянке над раковиной имелось жидкое мыло. Котлета вымыл ноги и пах, воспользовался полотенцем, которое всегда держал при себе. Постирал носки и завернул их в сухой край полотенца: теперь, когда он днем выйдет на панель, все решат, что маленький мальчик в чистых носочках идет на пляж. Простиранные вчера и уже высохшие запасные носки он надел сейчас, затем обул кроссовки.

Примерно раз в неделю, когда стояла хорошая погода, он, голосуя на дороге, отправлялся на пляж в Санта-Монику и стирал джинсы в морской воде, пользуясь специальным сортом мыла. Потом раскладывал их на песке, пока не просохнут, а сам сидел в шортах, которые могли бы сойти и за плавки, следя за тем, как парни играют во фрисби со своими собаками, а девицы натираются кремом для загара.

Джинсы у него были первоклассными. Варенка. Всем они нравились.

Выйдя из уборной, он перешел через дорогу и отправился в кондитерскую попить кофейку. Официантка хмуро посмотрела на него, и он решил, что она его сейчас выгонит. Но вместо этого она предложила ему бесплатно полакомиться вчерашним кексом. Так что старт выдался неплохим.

За кофе он расплатился и даже оставил пятак на чай. Потом прошел уже в здешний туалет справить большую нужду: в кондитерской было чище, чем на бензоколонке.

Сидя на толчке, он сосчитал имеющуюся наличность, которую держал в спичечном коробке, замаскировав сверху слоем спичек. Если кому-нибудь из быков вздумается его ограбить, ему не отломится ничего, кроме жалкой мелочи из карманов. В коробке же у него всегда лежала пятерка, а то и десятка. Не водись у него деньжат, он давно бы подох с голоду прямо на панели. Стоило ему не поесть, и у него кружилась голова, а затем начинало тошнить. Перед ним возникали пугающе реальные видения. Свой спичечный коробок он постоянно то открывал, то закрывал, и его яркая металлизированная расцветка уже практически стерлась.

Теперь ему стало по-настоящему хорошо и уютно, и он отправился к Четырем Углам на перекрестке Голливудского и Виноградной походкой не столько потаскуна, сколько сутенера, – той самой, что он подсмотрел у чернокожих собратьев по промыслу.

Хоган был уже тут как тут, расхаживая из стороны в сторону с упертыми в бока руками, в расстегнутой до пояса рубахе, его белокурые волосы были высоко зачесаны. Му и Мими стояли у подъездной дорожки. Му привалилась к Мими; судя по всему, она еще не совсем проснулась.

– Приприветвет, Котлета, – сказал Хоган.

– Что?

– Додобрыйбрый вевечерчер, Котлета.

– Я тебя не понимаю. Девочки захихикали.

– Да что с тобой? Ты заболел или спятил?

– Кокотлетлетата, – сказал Хоган. Мими и Му расхохотались. И когда Котлета яростно посмотрел на них, прикрыли рты ладошками, на которых были перчатки со срезанными пальчиками.

– Мумудакдак, – сказал Хоган.

– Сам говно, – ответил Котлета.

Хоган перестал ухмыляться. Перестал кривляться. Девочки начали переминаться с ноги на ногу, тревожно переглядываясь. Хоган подошел к Котлете вплотную.

– Отвали отсюда, – сказал Котлета.

– Что это значит, отвали?

– Отвали – значит, отвали.

– Ты назвал меня говном? Я не ослышался? Ты назвал меня говном?

Мими и Му окончательно переполошились. Сейчас Хоган изобьет Котлету, повалит наземь, оторвет ему яйца. Сперва им было весело, потом стало страшно, а сейчас уже не терпелось увидеть, как один из парней унизит другого. И униженным непременно окажется Котлета.

• Предыдущая
• 13/60
• Следующая