Многоэтажная планета - Суханова Наталья Алексеевна - Страница 15

• Предыдущая
• 15/27
• Следующая

И Заряна не удивилась присутствию в капсуле «Ани» — решила, что Михеич передумал и разрешил ей участвовать в высадке. Они с Козмиди были заняты вчерашней новостью. Накануне прибор, установленный на одном из оплывков, зарегистрировал строго периодичные импульсы. Маазик даже назвал оплывки биомаяками. Раздраженный Сергей Сергеевич, конечно же, напоминал, что в свое время, открыв пульсары, пытались увидеть в них радиомаяки иных цивилизаций. Козмиди подшучивал над ними обоими. Об этом и вспоминали утром в капсуле Козмиди и Заряна. Обернувшись к лиловому скафандру, тихонько сидевшему в углу, Заряна спросила, что думает по этому поводу «Аня». Матильда Васильевна промолчала. Но спор вспыхнул с новой силой, и на молчаливость «девочки» не обратили внимания.

Закрепив капсулу на посадочной площадке, Заряна и Козмиди заторопились к оставленным накануне приборам. Лиловый скафандр мешкал, но на это второпях не обратили внимания и вспомнили о «девочке», лишь когда» в установленный час переклички она не отозвалась.

Потом Козмиди рассказывал, что, уже погрузившись в работу и напряженно размышляя, он увидел лиловый скафандр, пробирающийся по стволам. Что-то еще показалось ему странным. Задним числом он понял, что на лиловом скафандре не было фала, связывающего с капсулой. Но тогда это скользнуло краем сознания…

Больше лиловый скафандр ни Заряна, ни Козмиди не видели.

Сутки — и днем, и ночью — продолжались поиски. Даже те, Кому велено было отдыхать, ворочались в своих — кроватях, Медали сигнала обнаружения.

Аня совсем не отдыхала. К ней было не подступиться. Осунувшаяся, почерневшая, она перебиралась со ствола на ствол, протискивалась меж ветвей, оглядывая каждый закоулок.

А нашла — Тихая. Она не вглядывалась, как другие. Она внюхивалась, сдвинув гермошлем и взяв в зубы воздуховодную трубку. Молча и цепко передвигалась Тихая в чащобе. Потом остановилась и сказала:

— Здесь Мательдой пахнет!

И повела поисковую группу.

Через двадцать метров обнаружили мертвую Матильду Васильевну в лиловом скафандре с отвинченным гермошлемом. На лице ее, однако, не было признаков удушья: выражение его было спокойное и даже приветливое.

— Смерть наступила мгновенно, — сказал Заряна. — Она не мучилась.

Аня даже не плакала — она никак не могла поверить в случившееся.

В одноместном батискафе опустили останки Матильды Васильевны уровнем ниже, прикрепили к стволу.

Проходили дни. Аня крепилась, чтобы снова и снова не переспрашивать, отчего умерла бабушка Матильда.

Как вдруг батискаф с телом исчез.

Первая обнаружила это опять-таки Тихая, однако даже она не сразу сообразила куда. Сначала она бросилась в глубь, чащобы, как бы преследуя похитителей. Доверяя Тихой чуть, ли не слепо, Михеич и Сергеев поспешили за ней. Однако минут через десять Тихая остановилась и повернула назад. На вопросы она не отвечала. Теперь Тихая не спешила, а продвигалась чуть ли не ползком.

Аня подоспела со второй группой. Она уже знала, что батискаф исчез. Первой выскочив из капсулы, бросилась к людям, понуро стоявшим метрах в двадцати. Перед ней расступились, но, кроме пустого, распавшегося надвое, как пустая скорлупа, батискафа, она не увидела в первую минуту ничего! Люди, однако, смотрели мимо батискафа — на большой, метра полтора в поперечнике, оплывок. «При чем тут оплывок?» — подумала Аня с досадой. Она обежала глазами столпившихся. Все смотрели на этот оплывок. Заряна положила руку ей на плечо, прижала к себе. Только тут Аня заметила, что оплывок почти прозрачен. В его глубине что-то темнело. Вглядевшись она различила контуры тела — так спят, свернувшись калачиком, дети. Это была бабушка Матильда.

Несколько часов у оплывка возились роботы. Никакие инструменты не брали его.

Между тем оплывок совсем потемнел. Только Тихая еще продолжала видеть тело в его глубине.

Как тень, ходила Аня за Михеичем, выспрашивала:

— Зачем они ее замуровали? Дефилиппусы.

— Почему ты считаешь, что это дефилиппусы?

— Если не дефилиппусы, почему бабушка оказалась в оплывке?

— Еще раз говорю: мы слишком мало знаем. Возможно, стволы каким-то образом вбирают в себя все остатки.

— А личиночная нога, а батискаф?

— Не сразу, может быть, вбирают.

— Вы считаете, эти стволы могут быть…

— Чем угодно. Санитарами, похоронным бюро… Аня, возьми себя в руки.

— Хорошо, — покорно говорила Аня.

А через минуту опять спрашивала:

— Скажите мне, только правду, ее в самом деле никак нельзя достать?

— Ты же знаешь, ни один инструмент не берет эти стволы, — отвечал Михеич терпеливо, сам страшно изменившийся, осунувшийся за эти несколько суток. — Мы даже не знаем могли бы мы хотя бы взрывом их одолеть. Да и зачем, девочка? Это саркофаг, которому мог бы позавидовать любой фараон.

…Заряна предложила погрузить Аню в оздоровительный сон. Но всегда такая приветливая Аня взбунтовалась.

— Вы хотите меня усыпить, чтобы я забыла ее! Тогда вы все можете успокоиться! И во всем мире тогда не останется человека, который бы помнил и любил ее! Нет!

— Аня, — сказал Сергей Сергеевич, — твоя бабушка открыла первое внеземное существо, и помнить ее будут дольше, чем нас с тобой. Знать о ней будут во всем мире…

Но он даже сам не ведал, насколько был прав, говоря это.

Невесело было в эти месяцы на корабле. А как горевала Тихая! Кто бы подумал, что эта жесткая, неласковая старуха, всегда шпынявшая Бабоныку, по-своему к ней привязана?

И не то чтобы в первую же минуту было видно, что Тихая переживает. Из всех, окруживших умершую, она выглядела самой равнодушной. Сказала: «Мательда здесь» — и первая ушла к капсуле.

А потом Тихая сникла. Даже широкий и острый нос ее как бы обмяк, а глаза потеряли остроту буравчиков.

Недели через две пришла она к Ане и вдруг погладила ее по голове.

— Вот так-то, — сказала она, — нету нашей Мательды. Прошла жизнь, а чего, кроме всякой тяжести, вспомнить? Детство было — не приведи бог. А и выросла — много ли добра видела? Работала до черноты в глазах. Взамужем была — и этого добра испытала — на всю жизнь наелась. Девчонку вот только жаль — была у меня Мотька. Куда вам всем до нее — шустрая и красивая, вся в меня…

Как ни грустно было Ане, она не выдержала, улыбнулась от этих слов бабушки Тихой. А та даже не заметила, продолжала:

— Хвеномен — вся в меня (она уже не говорила «хвени-мени», а почти правильно, если не считать буквы «ф», которая для Тихой и всегда-то была «хв»)… Хвеномен, одно слово. Только и она померла, царство ей небесное… А тепереча вот загнусь, как Мательда, на этом Хлюидусе и не свижусь с ней.

— Не свидитесь? — удивилась Аня. — С кем? С дочкой? Это вы, что ли, про «тот свет»?

— А то про какой же ж?

— Так почему же, раз вы уж верите в «тот свет», не свидитесь-то?

— Тот свет на той Земле остался, — сказала Тихая.

И опять Аня улыбнулась. И опять Тихая не заметила. А сказала вдруг с болью:

— Я о Мательде всё! Ну до чего ж бесполезное существо была покойница — никакого даже хвеномена в ней не было! А вот жалко ж, прямо я не знаю!

Аня как сидела, так и онемела на минуту — вытаращилась на Тихую и молчала. Только было она растрогалась, как Тихая снова все испортила. Когда же к Ане вернулся дар речи, она не стала кричать и возмущаться, как раскричалась бы раньше. Она только твердо сказала:

— Неправда, бабушка Тихая. У моей бабушки тоже был феномен. Она, как ребенок, ласковая была и ждала всегда самого лучшего.

Аня еще говорила это, а сама подумала: такая ли уж всегда была бабушка Матильда ласковая и была ли она, например, ласковая с бабушкой Тихой, даже если это и трудно было?

— А внезапное омоложение организма? — сказала еще Аня. — А как она перегрузки на испытательных стендах выдерживала? А главное — она добрая была.

• Предыдущая
• 15/27
• Следующая