Банкир - Катериничев Петр Владимирович - Страница 74

• Предыдущая
• 74/135
• Следующая

— Не согрешишь — не покаешься, не покаешься — не спасешься, — философически резюмировал Михалыч и скрылся за дверью.

На период «пробоя программы» обе группы «яйцеголовых» — «Дельта-Х» и «Дельта-0» — были изолированы от внешнего мира в блоках особняка; здесь ночевали, здесь жили. Для «нормального функционирования извилин» ничего не воспрещалось: «яйцеголовые» могли пить, употреблять наркотики, трахать девок — для этого имелось несколько, но столь сомнительного качества и происхождения, что их прелести доставались только охранникам-отморозкам; ученые предпочитали оттягиваться как привыкли — водочкой.

Валериан даже не заметил исчезновения коллеги. Морщинки собрались у переносья.

— Картина, говоришь…

Дальше мысль Валериана летела. Он быстро сел за компьютер, вызвал на монитор перечень картин, какие хранились в коллекции Дорохова-старшего. Вообще в работе по этому делу Валериан, с разрешения Магистра, пользовался его приоритетом при составлении всех требований в различные структуры Замка. Что это за структуры, чем они занимаются, он не знал; тем не менее все приказы Валериана, подписанные незамысловатой кличкой Очкарик, выполнялись незамедлительно. В частности, он поручил отыскать все предметы, бывшие в коллекции Дорохова-старшего, установить их «родословную» и представить фото во всех ракурсах. Найдено было все — кроме трех-четырех вещей. Особенно его заинтересовала отсутствующая картина; описание позволяло наименовать ее «Зимний замок в лунном свете». Художник был неизвестен. Неизвестно было даже, подлинник это, репродукция или творчество самого Дорохова-старшего, его супруги или кого-то из друзей семьи.

Валериан быстро набрал требование.

«Приоритет „Магистр“. Исполнение — немедленно. Разыскать картину списка 456/14-а „Зимний замок в лунном свете“. Получатель: Очкарик».

Зашифровал требование, выставил код адресата и получателя и нажал «ввод».

Потом подошел к окну, отодвинул плотную штору. Лунный свет заливал укрытое снегом пространство, казавшееся бесконечным. Валериану вдруг почудилось, что где-то там, вдали, он видит и замок с одиноким огоньком на неусыпной башне…

Но нет. Вдали темной, плотной стеной стоял лес. И он. Валериан, вдруг испытал к этому лесу страх. Словно там прятался неведомый охотник, выцеливая его, Валериана…

«Каждый охотник желает знать…» — детская считалочка, формула света завертелась в мозгу с какой-то маниакальной настойчивостью, и Валериан вдруг почувствовал, что разгадка где-то совсем рядом… Он даже затаил дыхание, словно боясь спугнуть нечто неосязаемое…

— Yesterday, all my trouble seems are far away… — перевирая слова, пропел Михалыч с чувством, раскрыв дверь в комнату. Он был под заметными парами. — А ты все на боевом посту, Лерик?

Валериан побледнел от злости, что ему помешали, попытался поймать, вернуть мелькнувшее было ощущение — нет, не удалось.

Михалыч на это состояние шефа не обратил ни малейшего внимания.

— Нет, ты прикинь. Валериан, — раздельно произнес тот. — Ведь только англичане могли сделать такой шедевр… Остальные просто бы не додумались… А англичане — у них чувство времени… Те оттенки чувств, что у нас выражаются бесконечным набором прилагательных, причастий, деепричастий, англичане выражают временем. Главное — употребить нужное время! Ты только почувствуй, как можно было до этого додуматься?! Future in the Past… Будущее в прошедшем! А?!

Валериан замер на месте. Да. Будущее в прошедшем. Нужно только употребить нужное время! Будущее в прошедшем! Он сел за компьютер и с непостижимой быстротой забарабанил пальцами по клавиатуре.

— Не помешаю? — осведомился вполголоса, вежливо, Михалыч, заметив состояние патрона. Произнес он это точно так, как герой мультика «Выпал прошлогодний снег»: «У вас все дома? Ну и ладно…»

Горин даже не отреагировал, погруженный в работу. Михалыч пожал плечами, ткнул клавишу кассетника. «Призрачно все в этом мире бушующем, есть только миг — за него и держись…»

А Валериан продолжал шептать истово, словно молитву: будущее — в прошедшем!

Открываю глаза и вижу перед собой лицо девушки. Ясные глаза смотрят сочувственно и тревожно.

Сажусь на постели… Прикрываю лицо рукой, зажмуриваюсь… Белоснежный плащ, ниспадающий с плеч рыцаря, несется по сводчатым коридорам, словно вихрь, превращая застывших при его приближении рыцарей в безмолвные ледяные статуи…

Озноб пробегает по коже…

— Господи, ты весь горишь… У тебя жар… — Прохладная рука касается моего лба.

— Я люблю глядеть в глаза твои ясные, что ж они теперь хранят?.. Тайну…

— напел я вполголоса.

— Красивая песня…

— Замечательная.

— Только я ее не слышала ни разу.

— Это очень старая песня.

— Потому и не слышала. Я красивая?

— Нет слов.

— А жаль.

— Слово изреченное есть ложь.

— Дор, послушай, у тебя действительно температура. Может, померяешь?

— Не-а. У меня идиосинкразия на градусники.

— Че-го?

— От одного вида кашляю.

— Так ты больной.

— Ага. Причем с детства и на всю жизнь.

— Нет, подожди… Ты же бредил!

— Только тобою…

— Подожди… Да…

— …Знаешь, французы — полные кретины, — сказала девушка, закурив сигарету.

— В чем?

— Они придумали идиотское выражение: «заниматься любовью»… Любовью нельзя заниматься, она как явление искусства, как солнышко — или есть, или нет.

— Как говаривал Дюма-младший, любовь — битва двух полов. Женщине надо защищаться сперва, мужчине надо защищаться после, и — горе побежденным.

— Дюма-младший всю жизнь провел в тени отца. И доказывал, что он не хуже.

— А он действительно не хуже. Он — другой.

— Все равно: он француз, а французы ничего не понимают в любви.

— Но они-то считают, что наоборот…

— Да пусть считают. Любовь нельзя материализовать так, как это делают они, это что-то такое… — Девушка задумалась, подыскивая слово.

— Любовь — самая недоступная из жизненных тайн, — вспомнил я Тургенева.

— Вот. Тайна. Солнышко. Свет. Жизнь. Смысл. Если нет любви — все теряет смысл, правда?

— Может быть, — пожимаю плечами. — Если нет любви, есть ожидание ее…

— С тобой — очень хорошо. Ты понимаешь все, о чем я молчу…

Девушка встала, подошла к окну, закинула руки за голову, потянулась.

— А море сегодня спокойное.

— Ты очень красивая… Даже голова кружится…

— Это приятно. Хотя она у тебя от голода, наверное, кружится! — Лена набросила белую спортивную курточку. — Пойдем, буду тебя кормить.

— И это есть «европейский завтрак»? — Гляжу на созданное гастрономическое великолепие с явным удивлением.

— Это есть нормальный русский обед. Некоторые спят до часу. К тому же мне хотелось приготовить для тебя что-то нормальное.

Нормальное — это она поскромничала. Стол царский. Все только приготовлено.

Пока я уплетаю бульон с натуральной, сделанной из раскатанного теста лапшой, Лена жарит отбивные. Нет, красиво жить не запретишь…

— Чего такая роскошь? Я вполне обошелся бы чайком с сухариком. Привык.

— Дор, ты странный… Любой нормальной женщине приятно о ком-то заботиться. Я устала пить по утрам растворимый кофе — сама с собой и с кусочком сыра. Знаешь, почему наши «новые русские» такие бешеные?

— А они бешеные?

— Угу. Заведенные, будто машины. И живут, как при коммунизме — все для всех, и ничего — лично для каждого…

— Не догоняю. Переведи.

— Перевожу. Когда они начинали, то привыкли, что надеяться не на кого, только на себя. Помнишь поговорку: «Господи, избави меня от друзей, а с врагами я и сам справлюсь»? Тех, кого они считали друзьями, предавали, их женщины стали нелюбимы — с кем поведешься, среди жен «новых» — свое «построение», а бабы — куда злее и циничнее мужиков в определенных вещах… Вот и получается бесконечный кутеж: жрач в кабаке, где только декорации новые, а-ля Европа, а люди — те же… Только если раньше отрывались они по пельменным да ресторанам «Колос», то теперь — закрытые клубешники и «метрополи» всякие… Где все — для тех, кто платит, и ничего — для тебя лично. Еда — для всех, девки — для всех, вот люди и дичают в полном одиночестве, а дома — злая до одури жена, потому что из жены давно превратилась в наследницевоспитательницу собственных детей…

• Предыдущая
• 74/135
• Следующая