Четыре дня с Ильей Муромцем - Орешкин Борис Сергеевич - Страница 25

• Предыдущая
• 25/27
• Следующая

— К утру сильный ветер поднимется, — сказала Зорянка. — Солнце в землю с кровью ушло.

Я хотел объяснить ей, что солнце совсем не уходит в землю, хотел рассказать о движении планет, о космосе, о полетах человека на Луну и Марс. Но я слишком устал. И зачем сейчас говорить об этом? Еще успею. Да и трудно ей объяснить. Сколько еще человечество должно пережить, узнать и понять, прежде чем дойти до межпланетных полетов! А нам сейчас так хорошо у костра. Хотя и жутко немного. Вот чей-то хриплый голос протрубил вдалеке.

— Кто это? — шепотом спросил я.

— Сохатый, — тоже шепотом пояснила Зорянка. — У них скоро гон начнется.

— А это кто? — через минуту опять спросил я, услышав далекое завывание.

— Это волки. Они сейчас в стаи начинают сбиваться.

Я поежился. В лесу воют волки, а у нас и ружья нет! И Илья Иванович с кузнецом спят как дома. Я встал, взял свое копье, лежавшее в шалаше, и вернулся к костру. Я боялся увидеть на лице Зорянки усмешку, но она восприняла мои оборонительные меры как должное. Видимо, я поступил вполне правильно по понятиям десятого века: мужчина всегда должен иметь оружие под рукой.

А с ним, с этим легким и острым копьем, я и в самом деле почувствовал себя как-то спокойнее. И хотя вой волков приблизился, мне уже не было жутко. Кони перестали жевать и, подняв головы, некоторое время прислушивались. Потом Чубарый, а за ним Орлик и Сивка снова принялись мирно хрустеть травой. А я уже знал, что если кони не встревожены, то никакой опасности нет. И мне стало еще уютнее и теплее у нашего костерка. Я подбросил в него хвороста, и огонь опять разгорелся, осветив окружавшие нас деревья. Крупная птица, неслышно махая крыльями, проскользнула между темными кронами сосен. Через секунду оттуда, из темноты, донесся короткий жалобный писк.

— А что это? — с тревогой спросил я Зорянку.

— Филин мышку схватил. А это русалки плачут. Слышишь?

Из далека, со стороны Оки, и в самом деле донеслись какие-то похожие на плач звуки. И хотя я знал, что никаких русалок не было и нет, все равно мне опять стало жутко. Уж очень жалобно звучал этот «плач», и очень просто, нисколько не сомневаясь, что плачут именно русалки, сказала об этом Зорянка. Глядя на нее недолго было и самому поверить в разную чертовщину.

— А это Леший ухает, — продолжала она. — Слышишь? Вот дерево рухнуло. Это он повалил. Ветра нет, а оно упало. Сердится, наверное, что мы огонь в лесу развели. Шибко не любит, когда люди в лесу костры жгут.

Долго еще мы сидели с Зорянкой у ночного костра. В конце концов веки у меня стали слипаться, звуки в лесу перестали тревожить, и я незаметно уснул на мягкой оленьей шкуре, согреваемый теплом от костра.

Так прошел еще один, третий по счету, день моей жизни в далеком прошлом.

Утро, как и предсказывала Зорянка, выдалось ветреным. Над лесом низко плыли серые, рваные облака. Вершины деревьев раскачивались.

— Погода как по заказу! — радовался кузнец. — При таком ветре и дутье не потребуется.

Однако «дутье» понадобилось. Насыпав в горн привезенный с собою древесный уголь, кузнец разжег его, а Илья Иванович стал небольшим ручным мехом раздувать жар.

— Не той толщины проволоку я из дома привез, — сокрушался кузнец. — Тонковата. Придется самим новую делать. Хорошо еще, что волочильню догадался прихватить.

Пока они занимались кузнечным делом, мы с Зорянкой отправились в лес. Она взяла плетеную из ивовых прутьев корзину, а я полюбившееся мне метательное копье, сулицу, как называл его Илья Муромец.

— Вот грибов насобираю, — увлеченно говорила Зорянка, — ежевы наготовлю из них горячей. Мужикам ежевы много надо. Дедушка Илья один за троих ест!

Едва мы вошли в лес, как сразу оказались в настоящем царстве грибов. Вокруг, куда ни посмотри, стояли подосиновики, подберезовики, моховики и сыроежки, желтыми стайками красовались лисички, а на сгнивших стволах деревьев гнездились целые колонии великолепных опят. Их было столько, хоть косой коси. Но Зорянка шла мимо.

— Ты что? — удивлялась она моим попыткам набрать опят. — Нешто это грибы? Это поганки. Брось их!

Я сорвал молодой, крепенький подосиновик. Но она и его тоже забраковала:

— Это синец. Глянь, как синеет! — показала она на свежий срез на ножке гриба.

— Ну и что же? Это хороший, съедобный гриб.

— Не. От него похлебка черная деется. Вон впереди березы виднеются, там и грибы должны быть.

Мы дошли до берез, и я понял, что грибами она считала одни только белые. Но из них брала далеко не все, а только молоденькие, без червоточинок. Впрочем, здесь было из чего выбирать! Через каких-то двадцать минут корзина до краев была наполнена самыми отборными белыми. Мы шли рядом. Среди белоствольных берез все чаще стали встречаться темные, узловатые, с бугристой корой стволы старых дубов. Белых грибов стало еще больше. Но класть их уже было некуда. Неожиданно Зорянка схватила меня за руку. Я остановился и с удивлением посмотрел на нее. Лицо у нее побледнело, а глаза смотрели вверх и вперед. На толстом, почти горизонтальном ответвлении ствола дерева, почти сливаясь с ним, подобрав под себя лапы, лежал серый, пушистый зверь. Это была рысь. Я сразу узнал ее по кисточкам на ушах. Зубы хищника были оскалены, короткий хвост нервно подрагивал. Она, видимо, хотела прыгнуть на нас, но не решалась. Ведь нас было двое и мы заметили ее, неожиданного нападения не получилось.

Я заслонил собой Зорянку и выставил вперед копье с острым, как нож, наконечником. Рысь неожиданно прыгнула, но не на нас, а вверх, на другой толстый сук старого дуба. Она уходила, перемахивая прыжками сначала на соседние деревья, а потом по земле. Мы тоже сделали несколько шагов назад. Вернее, это Зорянка оттащила меня за руку. Я не очень-то верил, что рысь может напасть на человека. Но Зорянка, уже потом, когда рысь скрылась, рассказала мне, что такие случаи все же бывают. Особенно, когда человек один и не замечает притаившегося на дереве зверя.

— Тебе одному нельзя по лесу ходить, — сказала она. — Ты только под ноги смотришь и ничего вокруг не замечаешь.

Немного постояв на этом месте, мы повернули к лагерю. Я нес корзину с грибами, а Зорянка мурлыкала песенку и срывала цветки, называя их мне, словно я никогда не видел самых обыкновенных лютиков, колокольчиков, незабудок.

— А вот это — одуванец! Смотри, как у него семечки с пухом летят. Дунешь, и полете-е-ли…

Потом она вспрыгнула на поваленный ствол березы и пошла по нему, как по гимнастическому бревну, немного балансируя руками и легко сохраняя равновесие. Спрыгнув на землю, она выбежала на поляну, набрала букетик незабудок и, прикрыв их ладошкой, повернулась ко мне:

— Что у тебя там? — притворился я непонимающим.

— Не скажу!

Я поставил корзину с грибами на землю и хотел схватить Зорянку за руку, чтобы раскрыть ладонь. Но она сама вдруг протянула мне незабудки.

— Это тебе! — сказала она, смутившись, и стремительно побежала к нашему лагерю.

Самодельная печка-горн уже дымилась вовсю. Илья Иванович и кузнец, оба в кожаных фартуках, с ремешками вокруг головы, чтобы волосы и пот не мешали, работали как заправские мастеровые. Они тянули проволоку. Я с интересом наблюдал, как это делается.

Вытащив из огня раскаленную добела, свернутую спиралью толстую проволоку, кузнец клещами вставил заостренный ее конец в одно из отверстий волочильной доски, а Илья Иванович, ухватив клещами проволоку с другой стороны доски, тянул ее на себя.

— Да легче ты! — сердился кузнец. — Плавно тащи, бережно. Это тебе не мечом махать. В нашем деле мягкость нужна.

Остывшую проволоку кузнец рубил на различной длины кусочки, потом каждый из них, нагрев в горне, «осаживал» в специальном приспособлении, превращая в заклепки с аккуратной полусферической головкой.

К обеду заклепки различной длины были готовы. Глядя на них, я поражался мастерству кузнеца. Каждая была словно из магазина: чисто отделанная, с прямыми и круглыми в сечении стерженьками.

• Предыдущая
• 25/27
• Следующая