Собрание сочинений, том 15 - Маркс Карл Генрих - Страница 50

Французские стрелки ввели во французской армии: 1) новую систему обмундирования и снаряжения: мундир, легкий кивер, поясную портупею вместо портупеи через плечо; 2) винтовку и уменье ею пользоваться: современную систему стрелкового дела; 3) применение беглого шага в течение длительного времени и пользование им при перестроениях; 4) занятия штыковым боем; 5) гимнастику и 6) вместе с зуавами — современную систему рассыпного строя. И если быть искренними, то разве не французам мы обязаны многим из всего этого, поскольку это принято в британской армии?

Все же еще многое можно усовершенствовать. Почему бы британской армии со своей стороны не провести такие усовершенствования? Почему бы на северо-западной границе Индии даже теперь не сформировать из действующих там войск такой вид войск, который был бы способен сделать для английской армии то, что стрелки и зуавы сделали для французской?

Написано Ф. Энгельсом в середине сентября — середине октября 1860 г.

Напечатано в «The Volunteer Journal, for Lancashire and Cheshire» №№ 3, 5 и 7; 21 сентября, 5 и 20 октября 1860 г. и в сборнике «Essays Addressed to Volunteers», Лондон, 1861 г.

Печатается по тексту сборника, сверенному с текстом журнала

Перевод с английского

Берлин, 17 сентября 1860 г.

Из всех европейских стран Германия в настоящее время представляет самую любопытную, самую запутанную и самую печальную картину. Действительное положение дел в Германии всего лучше можно понять из простого сопоставления двух фактов: недавнего собрания германского Национального союза в Кобурге и предстоящей встречи главных германских государей в Варшаве[112]. В то время как Национальный союз стремится к объединению отечества, отказываясь от немецкой Австрии и возлагая свои надежды на Пруссию, сам прусский регент связывает свои планы сопротивления французской агрессии с восстановлением Священного союза под покровительством России. Как известно, русская внешняя политика ничуть не считается с принципами в обычном понимании этого слова. Она не является ни легитимистской, ни революционной, но с одинаковой легкостью использует все возможности территориального расширения, независимо от того, должно ли оно быть достигнуто присоединением к восставшим народам или к борющимся монархам. Неизменной политикой России в отношении Германии стало присоединение то к одной, то к другой стороне. Сначала она вступает в соглашение с Францией с целью сломить сопротивление Австрии своим восточным планам, а затем становится на сторону Германии с целью ослабить Францию и получить вексель на благодарность Германии, чтобы затем учесть его на Висле или на Дунае. В ходе развития европейских осложнений Россия всегда будет предпочитать коалицию с немецкими государями союзу с французскими выскочками по той простой причине, что ее настоящая сила состоит в дипломатическом превосходстве, а не в материальной мощи. Война со своим непосредственным соседом, Германией, вызванная союзом с Францией, обнаружила бы действительное бессилие северного колосса, тогда как в войне с Францией Россия в силу своего географического положения призвана всегда играть роль резерва, вынуждая Германию нести действительное бремя войны и приберегая для себя плоды победы. Союзные державы в этом отношении походят на различные корпуса армии. Авангарду и центру приходится выдерживать главный удар, но решает исход сражения и одерживает победу резерв. Пусть германские мечтатели льстят себя обманчивой надеждой, что Россия под сильным воздействием внутренней социальной борьбы, связанной с освободительным движением, на этот раз опровергнет догмат русского историка Карамзина о неизменности ее внешней политики.

Высказывалось предположение, что огромная империя, раздираемая классовой борьбой и истощенная финансовым кризисом, с величайшей радостью предоставит Европу самой себе; но такое предположение свидетельствует о плохом понимании истинной природы движения, происходящего внутри России. Каковы бы ни были подлинные намерения благожелательного царя, для него столь же невозможно примирить уничтожение крепостного права с сохранением собственной самодержавной власти, как в 1848 г. для благожелательного папы [Пия IX. Ред.] было невозможно примирить итальянское единство с жизненными интересами папства. Как ни просто звучат слова «освобождение крепостных в России», за ними скрываются самые различные значения и самые противоречивые стремления. Покрывало, в начале движения наброшенное на эти противоречивые стремления своего рода общим энтузиазмом, должно быть неизбежно разорвано, как только будут предприняты шаги, свидетельствующие о переходе от слов к делу. По мнению царя, освобождение крепостных равносильно устранению последних препятствий, еще ограничивающих императорское самодержавие. С одной стороны, должна быть устранена сравнительная независимость дворянства, покоящаяся на его бесконтрольной власти над большинством русского народа; с другой стороны, правительственный проект, направленный на уничтожение «коммунистического» принципа, должен ликвидировать самоуправление сельских общин крепостных крестьян, основанное на их общинной собственности на порабощенную землю. Таково освобождение крепостных в понимании центрального правительства. В свою очередь, дворянство — т. е. та влиятельная часть русской аристократии, которая отчаялась в возможности сохранения прежнего положения вещей — решило предоставить крепостным освобождение на двух условиях. Первым условием является денежное вознаграждение, превращающее крестьян из крепостных в должников по закладной, так что, поскольку речь идет о материальных интересах, то, по крайней мере для двух или трех поколений ничто не изменилось бы, кроме формы крепостной зависимости — ее патриархальная форма была бы заменена новой, цивилизованной формой. Помимо этого вознаграждения, которое должны были бы уплатить крепостные, дворянство потребовало выплаты государством дополнительного вознаграждения. Взамен местной власти над своими крепостными, от которой оно изъявило готовность отказаться, дворянство потребовало политической власти, которая должна быть вырвана у центрального правительства и которая по существу дала бы ему конституционное право участия в общем управлении империей.

Наконец, сами крепостные предпочитали простейшее толкование проблемы освобождения. В их понимании освобождение означало старый порядок вещей за вычетом их старых господ. В этой взаимной борьбе, в которой правительство, несмотря на угрозы и лесть, противостоит оппозиции дворянства и крестьян, аристократия — оппозиции правительства и крепостных, являющихся ее собственностью, а крестьянство — объединенной оппозиции своего верховного господина и местных господ, — в этой борьбе, как всегда бывает в подобного рода делах, власть имущие пришли к взаимному соглашению за счет угнетенного класса. Правительство и аристократия сговорились пока отложить вопрос об освобождении крестьян и вновь попытать счастья во внешних авантюрах. Отсюда тайное соглашение с Луи Бонапартом в 1859 г.[113] и официальный конгресс в Варшаве с участием германских государей в 1860 году. Итальянская война в достаточной мере ослабила самоуверенность Австрии, чтобы превратить ее из препятствия в орудие планов русской внешней политики, а Пруссия, которая осталась в дураках, проявив в ходе войны одновременно честолюбивое вероломство и полную бездеятельность, вынуждена теперь, ввиду угрозы со стороны Франции на ее рейнской границе, идти в фарватере Австрии. Одним из больших заблуждений Готской партии[114] было воображать, что удары, которые Австрия, вероятно, получит от Франции, приведут к ее распаду на составные части, причем австрийская часть Германии, освобожденная от уз, связывающих ее с Италией, Польшей и Венгрией, сможет легко войти в состав единой великой Германской империи. Долгий исторический опыт показал, что любая война, которую Австрии пришлось бы вести с Францией или Россией, не освободила бы Германию от австрийского влияния, но лишь подчинила бы ее планам Франции или России. Разбить Австрию одним мощным ударом на составные части было бы со стороны этих держав плохой политикой, если бы даже они располагали силами для нанесения такого удара; но ослабить Австрию, с целью использовать остатки ее влияния в своих интересах, было и всегда будет главной целью их дипломатических и военных операций. Только германская революция, с одним из своих центров в Вене, а другим в Берлине, могла бы разбить на куски империю Габсбургов, не подвергая опасности целостность Германии и не подчиняя ее ненемецкие области французскому или русскому контролю.