Продавец грез - Кури Августо - Страница 12

Будучи сам преподавателем, я задумался над тем, кого я в сущности подготовил в университете? Послушных слуг или лидеров? Людей-автоматов или мыслителей. Однако, прежде чем ответить на эти вопросы, я с тревогой взглянул на собственное положение и задал себе вопрос: «Освобождает ли меня от прислужничества то, что я отношусь ко всему критически?» Вывод — нет! Я был рабом собственного пессимизма и своей псевдонезависимости. Свои проблемы я нес к могиле. Мои размышления прервал учитель, обратившись к своей восторженной аудитории с такими словами:

— Завоевания без риска — суть мечты без достоинств. Никто не достоин мечты, если он не использует свои поражения для того, чтобы вынашивать ее.

Поскольку я изучал историю обретения богатств различными нациями, то сразу понял социологическое значение этой последней мысли. Понял, что многие из тех, кто получал в наследство или в подарок целые состояния, становились богачами без достоинств, не ценили борьбы своих отцов и растранжиривали свои богатства так, словно они были неисчерпаемы. Наследство становилось западней, а жизнь его обладателей — беспутной и несерьезной. Эти люди хотели получить все сейчас же, извлечь максимум удовольствия из сегодняшнего дня, не думая о возможных будущих бурях.

В то время как я критиковал людей за то, что они являются жертвами системы, а не творцами. собственной истории, что-то подтолкнуло меня взглянуть на себя самого, и я осознал, что ничем от них не отличаюсь. Мне было непонятно, почему такие простые мысли так легко берут за живое. Я изучал сложные социалистические идеи, но они не западали так глубоко в потаенные уголки моей души. Мне казалось, что я счастлив, но выяснилось, что я глубоко несчастен. Мне казалось, что я живу лучше, чем жил мой отец, но фактически я повторил то, что мне больше всего в отце не нравилось. Мне казалось, что я общительнее моей матери, но я копировал ее рассудительность и горечь.

Я не использовал свои неудачи для того, чтобы пробуждать мечты, и не был достоин их. Я замечал опасности, хотел контролировать все, что происходило вокруг меня, поскольку боялся испортить свою блестящую карьеру ученого. Внутренне я стал стерилен, новые идеи меня не интересовали. Забыл, что великие мыслители были безумцами, шедшими на риск под собственную ответственность. Немалое их число было осмеяно, причислено к душевнобольным, к ним относились как к еретикам, олицетворяющим социальный стыд. Иными словами, они служили свежим мясом для хищных птиц, только и ждущих, чтобы это мясо склевать. Думаю, что я был одним из хищников.

Даже при защите диссертаций на степени магистра и доктора риски были сведены до минимума. Некоторые из моих коллег боролись с подобным формализмом. Но я загнал их в угол. И только после того, как я пошел за этим непредсказуемым продавцом грез, до моего сознания начало доходить, что великие научные открытия делаются в молодые годы, в период бунтарства, но не взрослыми учеными. Формалисты получают дипломы и аплодисменты, помешанные выдвигают идеи, которые используют пожилые ученые.

Белый человек с хорошо уложенными черными волосами, примерно тридцати пяти лет от роду, в рубашке бежевого цвета и с выражением замкнутости на лице, нарушил царившую гармонию и развязно заговорил, обращаясь к учителю:

— Моя самая большая мечта — задушить жену. — И он не шутил. Желание совершить убийство казалось вполне реальным. Учитель ничего не ответил, ожидая дальнейших объяснений страстного желания нахала, который продолжал: — Чего заслуживает женщина, изменяющая мужу?

Вместо того чтобы уменьшить гнев наглеца, учитель, похоже, добавил еще больше масла в огонь бушевавшего пожара.

— Вы тоже изменник?

Наглец не колебался ни минуты. Он ударил учителя кулаком в лицо, сбив его с ног. У того из губы с левой стороны потекла кровь. Когда многие попытались тут же линчевать наглеца, учитель утихомирил толпу:

— Нет, нет, не бейте его.

Потом он поднялся, приблизился к мужчине и объяснил:

— Мы способны изменять не только половыми органами, но своими мыслями, своими намерениями. Даже если мы не изменяем тем, кого любим, то изменяем самим себе. Изменяем своему здоровью, своим мечтам, своему спокойствию. Вы никогда не изменяли чему-либо, кому-либо или самому себе?

Наглец молчал, он лишь покачал головой, подтверждая тем самым, что тоже был изменником. Он ежедневно изменял самому себе с нездоровыми мыслями. Его агрессивность была лишь верхушкой айсберга измены. Когда мужчина ослабил бдительность, учитель забросал его целой серией вопросов:

— Ваша супруга, она что, является вашей собственностью? Если она таковой не является, то по какому праву вы желаете уничтожить ее или уничтожить себя из-за нее? Кто сказал, что, изменив вам, она перестала быть человеком с собственным жизненным путем, человеком, который плакал, любил, сердился, разочаровывался? Если вы неспособны простить и снова завоевать ее, почему просто не сказать ей: «Очень сожалею, но ты меня потеряла»?

Мужчина покинул «сцену» совершенно ошеломленный. Трудно было предугадать, завоюет ли он эту женщину снова или позволит ей завоевать себя, но убивать ее он уже не станет. На меня произвела большое впечатление реакция учителя на происходящее. Может быть, он специально спровоцировал мужчину на рукоприкладство, чтобы отвернуть его мышление от убийства и направить в сторону поиска альтернатив? Это невозможно! Люди, стоявшие поблизости, воспринимали случившееся так, словно смотрели фильм типа «ЭКШН».

После этого инцидента учитель обратился к Бартоломеу с вопросом о его большой мечте. Думаю, что момент для этого был выбран не самый подходящий. Краснобай имел непреодолимую тягу к непочтительности.

Он выслушал учителя и с энтузиазмом заговорил, чуть не упав при этом:

— Моя большая мечта, шеф? Русская водка! И… и… и… помыться…

Поскольку купание, надо думать, нравилось всем, он для ясности добавил:

— Мечтаю помыться в бочке с шотландским виски.

Сказав это, Бартоломеу упал на мягкое место. Жизнь у него была нелегкая, и он приходил в экстаз от одной мысли о такой весьма необычной ванне.

Это было невыносимо. Я расхохотался над несчастным и над выражением лица мудреца, за которым пошел. Но тут же сам удивился своему веселому настроению. Мне никогда не приходило в голову, что в моем подсознании таилась способность получать удовольствие от неудач других. Подумалось: «На этот раз он сел в лодку, которая шла на дно».

Учитель еще не успел ответить, как появилась дона Журема, угрожавшая еще раз ударить Бартоломеу клюкой по голове. Она услышала, что у него за мечта, и пришла в негодование. На этот раз дона Журема не стала называть его дефективным, а употребила иные эпитеты:

— Тоже мне, всемогущий! Самонадеянный! Хронический алкоголик! Социальная язва!

Краснобаю, явно не имевшему за плечами ученых степеней, эти определения понравились, и он ответил:

— Спасибо за похвалы. Но мне подошла бы также бочка бразильской кашасы или мексиканской текилы.

Этот субъект был неисправим. Он пил бесконтрольно, накачивал себя алкоголем вот уже более двадцати лет. Последние десять он блуждал в хмельном тумане по улицам, переходя из одного бара в другой. Я был уверен, что продавцу грез никогда не удастся преподать урок несчастному вонючке. Этого не могло произойти хотя бы потому, что ни одна ясная мысль не могла пробиться в его сознание, рождающее галлюцинации. Возможно, мой учитель ответит какой-нибудь шуткой, не претендующей на назидательность, но имеющей целью высказать свое полное неодобрение, или отправит его в какую-нибудь группу анонимных алкоголиков, дабы избавиться от него раз и навсегда. Однако, к моему изумлению, он похвалил чистосердечность уходящего из жизни человека.

— Очень хорошо! Спасибо за честный ответ.

Я потрогал уши, пытаясь убедиться в том, что не ослышался. Было просто невозможно, чтобы учитель подыгрывал пьяному человеку. Изрядная доля спиртного в крови и похвала, которую он только что получил, подстегнула эйфорию бедолаги. Почувствовав прилив самоуважения, которого не испытывал вот уже много лет, он горделиво посмотрел на людей, совсем недавно толкавших его. Пронзительно прокричал победное «Ура!» и, набравшись храбрости, проговорил: