Искатель. 1965. Выпуск №5 - Пушкарь А. - Страница 27

• Предыдущая
• 27/46
• Следующая

Скоро уже.

Берег виден: темные холмы, похожие на наши североморские сопки, под ними приземистые, вытянувшиеся цепочкой здания, какая-то башня, длинный серп мола. Он появляется и пропадает, его то и дело скрывает волна — зыбь идет крупная, — но там, за молом, наверное, совсем не качает, и мы спокойно будем спать в своих кубриках.

А пока я стою на баке, готовлю, как всегда по авралу, носовой конец. Особое расположение ко мне товарища боцмана: ведь подавать носовой должен кто-то из матросов боцманской команды, а не второй радист.

Вот уж сколько раз я выходил по авралу на бак и готовил к отдаче носовой конец, а берег приближался… Впервые это было дома, когда мы вернулись после гибели «Джесси Смит». Суровая и светлая земля, холодок, наплывали запах солярки, настороженные корабли в военной гавани. В Майами все было по-другому, краски ярче и запахи резче, и назойливо лезли в глаза большие белые буквы на стенах складов, а в гавани не было спасения от жары.

Потом — Нью-Йорк, такой громадный, что я стоял на баке и сомневался, найдется ли здесь простой, обычного размера причал, чтобы принять наши небольшие корабли.

А теперь вот Исландия. Военно-морская база северо-восточнее Рейкьявика. Холмы, похожие на наши североморские сопки. И небо на паше похоже, светлое от облаков, низкое и мягкое.

Порывами дует ветер, на лицо мне временами падают холодные брызги, а глаза слипаются.

Ничего, теперь скоро…

На башне замигал прожектор — наверное, нам. Сигнальщик читает, о чем-то докладывает командиру, я не слышу: они оба стоят на мостике.

Потом вижу, что боцман идет ко мне.

Катер начинает разворачиваться, теперь мне видны остальные пять, они качаются на зыби.

— Иди в кубрик, — говорит, подойдя, боцман.

— Почему?

Пустошный, моргнув, отворачивается.

— Давай по кубрикам! — кричит он своей команде. — Побриться, принять вид советских моряков…

Потом пытается взять у меня из рук носовой, но я не выпускаю, тяну к себе.

— А на берегу побриться нельзя?

— Спать иди.

— Не пойду! Отдайте.

— Ты очумел?

— Мне не надо бриться! Я еще не бреюсь!

Это сбивает его с толку. Он выпускает канат.

Опомнившись, я вижу воспаленно моргающие глаза, широкое, серое от усталости лицо. Оно вдруг передергивается — боцман начинает судорожно зевать. Глядя на него, я тоже не могу удержаться, зеваю так, что на глаза выжимает слезы, а скулы вот-вот вывихнутся.

С минуту мы молча смотрим друг на друга.

— Не дают нам «добро» на вход, — говорит боцман. — Секретная база… Понятно?

— Как же так?

— Спать иди.

— Есть…

В кубрике одетый заваливаюсь в койку, но сначала то и дело просыпаюсь и слышу обрывки каких-то разговоров. Потом как проваливаюсь куда-то, успев только подумать: «Когда проснусь, мы будем стоять у берега. Обойдутся на баке и без меня».

Гошин расталкивает — обедать.

Ничего не могу понять: качает. Качается суп в бачке, выплескивается из миски.

Качает, качает, качает…

Едим молча. Но время от времени кто-нибудь начинает говорить — и все о том же.

В этой базе нас должен был встретить коммодор Прайс. Он вылетел сюда из Майами в тот день, когда мы вышли оттуда. А мы ведь были еще в Нью-Йорке, Сен-Джонсе, и шторм задержал нас на неделю. Прайс давным-давно должен быть здесь, где же он?

Командир базы просигналил только, что послал запрос командованию — четыре часа назад послал.

Идти в Рейкьявик — не хватит горючего.

Нужен врач — на одном из наших катеров во время шторма матрос сломал руку. Врача не присылают.

Где Прайс? Он должен был сформировать здесь конвой, который пойдет в Англию, и мы с ними. Может быть, не дождался, ушел? Решил, что мы из такого шторма не выберемся?

Прошло еще два часа, и нам дали «добро» на вход в базу.

В самой пустынной части пирса, на отшибе, там, где начиналось основание мола, стояли две машины. Одна, кажется, санитарная, другая «джип».

Долговязого Прайса я узнал издали.

Едва ошвартовались, он отделился от «джипа», быстро зашагал к нашему катеру. Потом стоял, нахохлившись, в своем сером плаще и фуражке с высокой тульей, сосал сигарету, глядя, как мы перекидываем на берег сходни.

Командир вышел из рубки, прикрыл за собой дверь и встал, молча глядя на Прайса.

Так они стояли минуты две-три.

Прайс выбросил сигарету, сплюнул.

— I'm sorry! — сказал он.

Капитан-лейтенант посмотрел, как швартуются другие катера.

Двое в белых халатах шли от санитарной машины к одному из наших катеров.

Командир взглянул на Прайса.

— Прошу, господин коммодор…

Прайс шагнул на трап и козырнул нашему флагу.

Они ушли в каюту командира.

А мы — на пирс, на твердую землю. Ходили около катера, ощупывали ее ногами — она, конечно, покачивалась. Казалось так. И было приятно сознавать, что это только кажется.

Минут через десять капитан-лейтенант приказал вызвать к нему всех командиров катеров.

Они совещались недолго.

Потом я опять увидел Прайса. Он вышел из рубки, за ним — наш капитан-лейтенант. Прайс что-то сказал. Командир четко козырнул ему:

— Есть.

Прайс отдал честь, сошел на причал и зашагал к своему «джипу». Раза два оглянулся.

— Боцман, — сказал командир. — Постройте команду.

Наши офицеры разошлись по катерам.

Мы выстроились.

Накрапывал дождь, за молом протяжно, отдаленно шипели волны.

Мы стояли, смотрели в светлое лицо командира.

— Коммодор Прайс принес извинения, — говорил он. — Был по делам на дальнем аэродроме, у летчиков. Далеко отсюда. На командира базы за проволочку наложил взыскание. По крайней мере он так сказал…

Строй шевельнулся.

— Дальше, — сказал капитан-лейтенант. — Выход конвоя назначен на сегодня, на семнадцать ноль-ноль. Пять транспортов «Либерти», два английских эсминца, одни американский и шесть наших катеров. Командует Прайс. Коммодор предложил задержаться на сутки, может быть, на двое, чтобы погрузить катера на «Либерти». На таких условиях и нам давали отдых.

Командир помолчал.

— Я отказался. Выходим в семнадцать ноль-ноль. Через два с половиной часа. Все ясно?

— Ясно, — сказал боцман.

— За это время надо погрузить горючее, продукты и привести корабль в порядок.

…Потом я таскал продукты. Мелькали ящики, мешки, пакеты — каменные плиты пирса, трап, непросохшая палуба, и опять — мешки, ящики… И на всех эти три буквы «USN», и все время всплывало перед глазами: Прайс, нахохлившийся на пирсе, командир на палубе, их скрестившиеся взгляды. Все тот же спор — и не только о том, как доставлять катера…

Рассказать бы тебе, коммодор, хотя бы про «Джесси Смит»! Может, понял бы тогда, что мы по-разному воюем!

Ни черта он не поймет — не так воспитан.

На рассвете, в Норвежском море, возвращаясь с вахты — два шага оставалось до люка в кубрик, — я услышал взрыв.

Пока бежал к орудию, раздался еще один. Зарядами шел туман, иногда такими плотными, что леерные стойки на краю борта исчезали. Я прикинул, где громыхнуло первый и второй раз. Выходило, что атакованы корабли в хвосте и в начале конвоя.

До «бофорса» добежал первым — был ведь на палубе.

Полминуты, не больше, стоял у орудия один.

Еще не смолк раскат второго взрыва, не оборвался звонок боевой тревоги; мы опять оказались в сплошном тумане, я никого не видел, только слышал топот. Такие полминуты…

— Подлодки?

Рядом уже стоял Кравченко.

Я пожал плечами:

— Шел с вахты, слышу — взрывы. В той стороне и там…

— Подлодки.

Голос у него был чересчур спокойный, даже скучный.

Я смотрел на него и ждал третьего взрыва.

Невысокий, крепкий Кравченко подобрался, тоже ждал. Он в последние дни все писал письма, чтобы сразу, как придем, отправить — узнать, что с матерью.

Весь расчет занял свои места.

— Боевой пост два к бою готов! — доложил Кравченко, повернув голову к мостику.

• Предыдущая
• 27/46
• Следующая