Искатель. 1965. Выпуск №5 - Пушкарь А. - Страница 26

• Предыдущая
• 26/46
• Следующая

Но я, наверное, здорово устал. Огонек индикатора начинал временами плыть, и я вдруг не улавливал момент, когда рубка переставала крениться, — мне казалось, что она кружится безостановочно, все быстрей и проваливается… Тогда, помотав головой, я изо всех сил начинал вглядываться в спину командира. Капитан-лейтенант стоял неподвижно.

Прошло пять минут.

Я вызвал все катера, предупредив, чтобы отвечали поочередно, и слышал голос свой, как со стороны, — сейчас он принадлежал не мне, а капитан-лейтенанту, который командовал всей группой.

Корабли — пятеро радистов, пять разных голосов — один за другим ответили.

И тогда, закончив на время связь, я словно вернулся издалека, — опять увидел рубку в полумраке, опять услышал рев океана за ее стенами и удивленно взглянул на зеленый глазок индикатора. Захотелось тут же, немедленно вызвать катера, чтобы еще раз услышать их, узнать голоса радистов, убедиться, что они все-таки живы.

Когда-то я первый раз в жизни стоял часовым у склада боепитания, ночью, в лесу. В соснах протяжно стонал ветер, кроны шумели безысходно; в такие часы думаешь, что ведь не зря люди строят дома, живут в них, среди тепла и света, в тишине…

Сейчас тот лесной гул показался бы ласковым шелестом.

За стенами рубки собрались все грозы, что не успели еще отгреметь над землей; они взрывались в глубинах, вывороченных к небу, и в небе, которое упало, наверное, до этих глубин, — перевернулось все. И ни зги не было видно, только когда проскальзывали, непонятно откуда — сверху ли, снизу — слабые призрачные молнии, на одно мгновение вырастали впереди антрацитовые движущиеся горы и пропасти.

Океану и то становилось невмоготу: временами где-то возникал почти живой, почти человеческий стон и замирал; и тогда я уже ничего не мог с собой поделать — только ждал, что мурашки на спине исчезнут сами.

Я стоял у рации, напрягшись, чтобы не падать, и всем телом ощущал, как борется корабль, живой корабль — маленький сгусток шпангоутов, заклепок, машин и человеческих нервов. А самому мне все труднее было справляться с тупой, тоскливой усталостью: нельзя ведь бесконечно ждать последнего удара, если они сыплются один за другим, нельзя смаковать свой страх.

Временами я переставал понимать, что происходит.

— У меня… люди задыхаются… выхлопные газы… — услышал я голос старшего механика.

Командир что-то ответил ему.

Они говорили громко, но я разбирал только отдельные слова:

— Вахту… по два часа…

— Хорошо… самому…

— Там боцман… он… машинное отделение…

— У нас ведь самая легкая вахта, — сказал я негромко зеленому глазку, медленно избавляясь от одиночества и отупения. — Нам легче всех. Там, в машинном, жара, грохот, да еще скапливаются выхлопные газы — не пробиваются… Боцман там…

Потом я вспомнил, как Андрей застонал, потряхивая повисшими руками, и стал смотреть на штурвальных.

Их почти не было видно — теперь я стоял так, что они заслонили от меня нактоуз.

А левое плечо и спину командира можно было различить хорошо. И, глядя на него, я подумал, что ему труднее всех: он стоит впереди.

Он впереди, а мы все — за ним…

Все несут свои вахты, и ты неси. Единственная возможность не свихнуться. Понял теперь, зачем командир гонял тебя туда и обратно с портфелем во время того, первого шторма?

Понял.

Но это было давно. А каждый день живешь сначала…

— Вот так, — сказал я зеленому глазку. — Прайс — коммодор, а не понял. Он, видишь ли, снял с себя ответственность за жизнь команды. За мою жизнь! И за возмещение убытков…

— Юнга?

— Есть!

— Вы о чем-то говорили?

— Нет, — сказал я. — Все в порядке, товарищ командир!

И, поглядев на зеленый глазок, закончил почти шепотом:

— У нас корни в земле. Ясно?

Потом взглянул на часы: пора…

«Вымпел-три» мой вызов прохлопал — пропустил свою очередь отвечать.

— Сапог! — тихо сказал я. Не в микрофон, конечно…

«Вымпел-четыре» вылез в эфир, немного подождав, за «Вымпелом-два». Потом ответили пятый и шестой.

Когда шестой сказал последнее слово: «прием», я стал ждать. Сейчас «Вымпел-три» должен был отозваться.

Но в наушниках было пусто, только треск и шипение.

— Вымпел-три, Вымпел-три, Вымпел-три, — раздельно выговорил я в микрофон. — Как меня слышите? Я — Вымпел-один. Не слышу вас, не слышу. Отвечайте. Прием…

У меня отлегло от сердца, когда раздался вдруг щелчок — кто-то включился, кашлянул.

— Вымпел-три, Вымпел-три, Вымпел-три! — забубнил монотонно. — Я — Вымпел-пять. Как меня слышите? Вас вызывает Вымпел-один. Первый зовет! Почему не отвечаете? Прием…

Пусто.

Я проверил настройку, пощелкал выключателями, хотя точно знал, что рация у, меня в порядке. И другие ведь ответили. Но мне нужно было все проверить, чтобы убедиться: сейчас — уж на этот раз обязательно — третий услышит меня и ответит тоже.

— Вымпел-три! Вымпел-три! — сказал я в микрофон, просительно глядя на пульсирующий огонек индикатора. — Вымпел-три! Я — Вымпел-один. Как меня слышите? Не слышу вас, не слышу. Прием.

Треск и шипение в наушниках стали другими; теперь это была пустота, неудержимо наполнявшаяся тревогой, пустота, в которую напряженно вслушивались вместе со мной радисты на всех наших катерах. Когда я замолкал, они ждали. Но кто-то не выдерживал первый, и за ним по очереди — начинали звать остальные. Разные голоса, я знал их все, но одного голоса не было.

Я звал, глядя в равнодушный глазок индикатора, переставая его видеть, и против воли все сильнее чувствовал каждый удар по кораблю, все напряженнее ловил каждое его движение. И уже не мог простить себе, что обозвал замолкнувшего радиста «сапогом».

— Вымпел-три, Вымпел-три…

Пустота росла, пухла. Она захватывала все и проникала всюду. В ней надежнее, чем в океане, исчезали голоса, люди и корабли, с ней нельзя было бороться.

Командир шагнул ко мне:

— Дайте микрофон.

Я поверил, что чудеса бывают. На голос командира исчезнувший катер отзовется.

— Вымпел-три, — спокойно сказал капитан-лейтенант. — Я — Вымпел-один. Попробую вызвать вас на ключе. Переходите на радиотелеграфную связь. Волна — сто восемь. Повторяю…

— Есть, понял! — сказал я, бросаясь к люку в радиорубку.

Передатчик нагревался долго. Я нажал на ключ, настраиваясь на волну сто восемь, — ив наушниках, наконец, возник свист, мгновенно усилился до предела, оглушил.

Ответит…

Я был уверен, что теперь «Вымпел-три» ответит. Стал выстукивать его радиотелеграфные позывные.

И никаких чудес!

Океан сошел с ума, но «Вымпел-три» ответит. И все это сумасшествие кончится. Шторм выдохнется, ветер, наконец, сорвет себе глотку, а если нет — и не надо! Мне-то в конце концов нужен только ответ на вызов.

Я услышал его. Едва выключил передатчик и повернул верньер настройки приемника, в наушниках поскакала, радостно захлебываясь, морзянка — радиотелеграфные позывные «Вымпела-три».

— Есть! — заорал я в открытый верхний люк. — Есть, товарищ командир! Отвечает!.. Радиограмма, сейчас…

Потом выбрался с принятой радиограммой наверх.

Потом смотрел в зеленый глазок и вызывал по микрофону всех:

— Я — Вымпел-один. Я — Вымпел-один! У третьего вышла из строя рация УКВ. Все в порядке в общем. Пока не исправят, связь с Вымпелом-три — на ключе, волна — сто восемь. Как поняли? Прием…

— Вот вам аппаратура! — вырвался голос. — Виноват… Вымпел-один, Вымпел-один. Я — Вымпел-два. Вас понял. Волна — сто восемь. Понял вас, прием.

— Вас понял. Порядок. Прием.

— …Я — Вьмпел-четыре, вас понял. Прием…

— …Испугался? Я тоже. Я — Вымпел-шесть.

— Вымпел-шесть! — сказал я. — Разговоры в эфире!

Кто-то хохотнул в микрофон.

Зеленый глазок стал расплываться, превращаясь в звездочку с длинными дрожащими лучами…

Я вытер глаза.

Спать… Еще немного, и я буду спать. Раздетый, под одеялом, — по-настоящему спать! И во сне не надо будет ни во что вслушиваться, а если и вздрогну, то сразу вспомню, что нет никакого шторма и корабль стоит, опираясь бортом о берег.

• Предыдущая
• 26/46
• Следующая