С кем бы побегать - Гроссман Давид - Страница 39

Но цель, ради которой она проникла сюда, оставалась недостижимой — как в самый первый день.

В своей прошлой домашней жизни, планируя эту экспедицию, Тамар ни капельки не сомневалась, что каждую свободную минуту будет думать, разгадывать, ловить намеки. Но с той минуты, как она попала в общежитие, ее сознание замедлилось, затуманилось, отяжелело. Настолько отяжелело, что порой Тамар захлестывал страх, что она останется здесь навсегда, затянутая в круговорот уличных выступлений и сна, что постепенно забудет, ради чего сюда явилась.

Ей приходилось силой стряхивать с себя эти мрачные гипнотические чары. Постепенно, с великим трудом, она складывала воедино элементы мозаики. В общежитии обитало двадцать человек, или тридцать, или пятьдесят. Понять это было невозможно. Парни и девчонки появлялись и исчезали, пропадали надолго и вдруг возникали снова. Иногда Тамар чувствовала себя как на людном вокзале или в лагере беженцев. Она не знала, каким путем все остальные попали в это общежитие. Из разговоров удалось выяснить, что, подобно ей, все краем уха слышали о таком заведении и мечтали, чтобы Пейсаховы «охотники за талантами» их обнаружили. К ее изумлению, оказалось, что в самых разных местах, во всех уголках страны шепчутся об этом уникальном общежитии, что оно окружено романтическим ореолом. И в Тверии, и в Эйлате, и в Гуш Эционе, и в Кфар Гильади, и в Тайбе, и в Назарете слыхали, что есть такое место, что, если тебя туда примут, ты будешь выступать на улицах, по всей стране, набираясь опыта и уверенности, и выйдешь оттуда куда более закаленным мастером сцены, чем после четырех лет в какой-нибудь стерильной школе искусств. Никто из ребят и словом не упоминал Мико, его дружков и их занятия. Артисты жили бок о бок с преступниками, проводили с ними многие часы ежедневно, ели с ними и ездили, выступали с ними рядом, но будто и не видели, не слышали ничего. Тамар чувствовала, как сама погружается в такое же равнодушие, как приучает себя к мудрости трех обезьянок — «ничего не вижу, ничего не слышу, ничего не скажу». Однажды, возвращаясь ночью из Нес-Ционы, скорчившись на заднем сиденье автомобиля, измученная и голодная, Тамар думала, что теперь понимает, как люди живут под властью тиранов и деспотов, совершенно отключившись от творящейся вокруг жути. Ведь если бы они разомкнули глаза и уши, то мигом бы умерли от стыда.

Не будучи в силах противостоять делам Мико и компании, Тамар научилась замечать только артистов. Там были мимы, фокусники, скрипачи и флейтисты. Даже угрюмая очкастая виолончелистка, в неизменной красной шляпке с закругленными полями, которую она никогда не снимала. Тамар подивилась, как ей удалось сбежать из дома с виолончелью. Был русский паренек, настоящий цирковой ас — он мастерски раскатывал на огромном одноколесном велосипеде, Тамар вспомнила, что как-то видела его на Бен-Йегуде. Два брата из Назарета поражали трюками на высоких ходулях, а эфиопский парнишка рисовал на асфальте волшебные картины — сплошь чернокожие ангелы и золотые единороги. Американский юноша, бросивший ешиву,[33] набрасывал пером злые и стильные карикатуры на прохожих, да и на обитателей общежития тоже, — к нервному снованию его карандаша все давно уже привыкли. Рыжий религиозный парень из Гуш Эциона, совершенно сбитый с толку, с потухшим взглядом, оказался огнеглотателем. Две девушки из Беэр-Шевы, показавшиеся Тамар сестрами или даже близняшками, умели читать мысли, по крайней мере уверяли, что умеют, и Тамар старалась держаться от них подальше. Было еще не менее десятка жонглеров, которые работали с мячами, палочками, кеглями, яблоками, факелами и ножами. Один высокий парень с лживыми глазами изобрел даже собственный вид искусства. Он подражал жестам, движениям и походке прохожих и, когда они, ничего не подозревая, пересекали воображаемый круг, в котором он находился, следовал за ними по пятам, передразнивая их под восторженный хохот зрителей. Как-то за ужином Тамар обнаружила, что напротив нее сидит девушка, которую она видела у «Кошачьей площади», — та самая, что жонглировала двумя горящими веревками. Была еще гуттаперчевая девочка со злым лицом из какого-то киббуца на севере, которая после субботнего ужина поразила всех, свернув свое длинное тело в картонной коробке из-под бутылок с кока-колой. Совсем мелкий паренек, почти ребенок, немного напоминавший Эфи из программы «Где Эфи?», был мастером пускать пузыри любых форм и размеров. А очень бледный иерусалимец с черными напомаженными волосами именовал себя «уличным поэтом», он мог за несколько секунд сочинить рифмованный стишок на заказ — для каждого, кто готов раскошелиться. Ну и конечно, имелись певцы и певицы вроде нее, и с одной из них Тамар как-то раз перекинулась несколькими словами по дороге в Ашкелон, и оказалось, что они поют одни и те же песни на иврите. Еще были рэперы. И музыканты, игравшие на пустых банках из-под краски. Один музицировал даже на пиле, а другой исполнял целые пьесы на бокалах, кончиками пальцев водя по краю стекла. Среди обитателей общежития Тамар насчитала по крайней мере пять гитаристов, но, насколько она смогла расслышать, проходя мимо комнат, никто из них не играл так, как Шай. Но его имя иногда упоминалось — с восхищением и каким-то траурным оттенком, словно говорили об умершем.

Самого Шая она так и не встретила.

Однажды ночью Тамар разбудили крики. С минуту она лежала, думая, что находится дома. Пыталась связать тени со знакомыми ей предметами. Крики усилились. Тревога захлестнула ее. Тамар взглянула на часы: полтретьего. Внезапно она все вспомнила. Вскочила с кровати. Подбежала к окну. Внизу стояла машина, и трое мужчин пытались вытащить из нее сопротивлявшегося человека. Он цеплялся руками за дверцу, а троица тянула его наружу, била по рукам. Тамар узнала Мико и другого — Шишако, скелета с бачками, косящего под Элвиса. Она прижалась лбом к стеклу, пытаясь разглядеть человека в машине, но охранники окружили машину, загораживая собой происходящее, громко матерились и время от времени молотили кулаками в открытые окна, видимо стараясь оглушить беднягу. Тамар закричала и до крови укусила кулак, но боли не почувствовала. Потом на улицу выбежал Пейсах. Бросил встревоженный взгляд вверх, на окна. Вернулся в подъезд и погасил лампочку над входом. Теперь стало еще труднее различать, что происходит. Пейсах подошел к машине, постоял перед открытой дверцей, прижавшись лбом к крыше, и Тамар в надежде подумала, что он хочет уговорить человека выйти по-хорошему. И тут медленным, почти ленивым движением локоть Пейсаха отодвинулся назад и огромный кулак нанес один-единственный удар внутрь машины. Мгновенно наступила тишина. Тамар стояла перед окном, дрожа всем телом. Мико что-то вытащил из машины. Что-то, напоминающее свернутый ковер. Закинув сверток на спину, он скрылся в здании. На краткий миг, когда он помешкал у входа, Тамар увидела безвольно свисающие руки. Такие длинные пальцы были только у одного знакомого ей человека.

Прошло несколько дней. Кто знает, куда уже успел заехать восседающий на верблюде паренек из Сахары, выдуманный Асафом. Сам Асаф в те жаркие дни на исходе июля трудился в мэрии. По восемь часов он, скучая, высиживал в пустой комнате возле отдела водоснабжения, отвечал на телефонные звонки, сообщал ту скудную информацию, которой обладал, развлекался составлением собственной футбольной сборной мира и не знал, что уже очень скоро в его жизнь ворвется большая собака, потерявшаяся на городских улицах, а по ее следам туда же проникнет девушка, тоже слегка заблудшая, и что с той самой минуты он больше не станет больше гадать, что сейчас поделывает юнга на корабле, отплывающем в Северное море, а будет непрерывно спрашивать себя, где же Тамар.

В один из тех вечеров, когда Асаф все еще плелся рядом с Дафи Каплан, вяло улыбаясь скабрезным анекдотам Рои и с нетерпением думая, когда же можно уйти, Тамар вернулась в общежитие, где уже шел своим чередом ужин. Она приехала из Бат-Яма или из Натании — она точно не помнила, — поспешила в комнату переодеться и, как всегда, на всякий случай оставила там Динку — лучше, если Шай появится за ужином, чтобы собака не оказалась рядом и не кинулась к нему у всех на глазах.