Вскрытые вены Латинской Америки - Галеано Эдуардо - Страница 36

«Виоленсия» началась как столкновение между либералами и консерваторами, но нарастание классовой ненависти все более придавало ей характер классовой борьбы. Вождь из либералов, Хорхе Элиесер Гайтан, которого олигархия его собственной партии называла — полупрезрительно, полубоязливо — Волком или Бадулаке, пользовался огромным уважением в народе и представлял собой угрозу существующему режиму, и, когда он был убит, разразилась настоящая буря. Сначала безудержные людские массы стихийно хлынули на улицы столицы, буйствуя в Боготе несколько дней, а затем «виоленсия» охватила сельскую местность, где задолго до этого созданные консерваторами банды терроризировали население. Давно сдерживаемая ненависть крестьян вырвалась наружу. И в то время, когда правительство посылало полицейских и солдат кастрировать мужчин, вспарывать животы беременным женщинам или, подбрасывая в воздух детей, насаживать их затем на штык, дабы «изничтожить само семя», уважаемые доктора из либеральной партии закрылись в своих домах, продолжая жить, как живут добропорядочные люди, писать свои велеречивые манифесты, или в крайнем случае отправлялись в эмиграцию. А крестьяне гибли. Это была война, невероятная по своей жестокости, подогреваемой жаждой мести. Появлялись новые виды казни, например «вырви-галстук», когда вырывали язык и прикрепляли его к затылку. Происходили нескончаемые насилия, поджоги, грабежи; людей четвертовали или сжигали живыми, отрубали голову или по очереди отсекали одну часть тела за другой; армейские части сравнивали с землей деревни и плантации; реки были окрашены кровью, разбойники даровали жизнь в обмен на денежный выкуп или мешки кофе, а карательные отряды выгоняли из дому и /149/ преследовали бесчисленные крестьянские семьи, бежавшие в горы в поисках убежища; женщины там рожали прямо в лесу. Первые партизанские вожди, горевшие жаждой справедливой мести, но не очень-то разбиравшиеся в политических тонкостях, прибегали к отмщению, разрушая ради разрушения, все уничтожая огнем и мечом. Главные действующие лица «виоленсии» (лейтенант Горилла, Дурная Тень, Кондор, Краснокожий, Вампир, Черная Птица, Ужас Степей) вовсе не творили революционную эпопею. Однако социальная суть восстания проявлялась даже в куплетах, которые тогда распевали:

Такой же кровавый террор, сопровождаемый требованиями социальной справедливости, творился и в годы мексиканской революции, — достаточно вспомнить Эмилиано Сапату и Панчо Вилью. Колумбия взрывалась народной яростью и в прошлые времена, но не случайно десятилетие «виоленсии» породило затем ряд партизанских движений с четкой политической окраской, выступавших уже под знаменами социальной революции и распространявшихся на обширные районы страны. Уставшие от репрессий крестьяне бежали в горы, занимались там сельским хозяйством, организовывали самооборону. Так называемые «независимые республики» предоставляли убежище преследуемым еще задолго до того, как консерваторы и либералы наконец-то подписали в Мадриде мирный договор. Руководители обеих партий, провозглашая тосты за здравие друг друга и обмениваясь сердечными улыбками, постановили впредь поочередно пребывать у власти во имя национального согласия и тут же объявили о проведении — уже совместными усилиями — кампании «по очистке» страны от подрывных элементов. Только в одной из операций — против мятежников Маркеталии — участвовало 16 тыс. солдат, было выпущено 1,5 млн. снарядов, сброшено 20 тыс. бомб[81].

В разгар «виоленсии» один офицер заявил: «Вы мне сказки не рассказывайте, вы мне уши приносите». Следует ли считать патологическим явлением садизм репрессивных /150/ сил и зверства повстанцев? Один человек отрезал священнику руки, бросил его тело в огонь, поджег его дом, разметал пепелище, а потом, когда война кончилась, кричал: «Я ни в чем не виноват! Я не виноват! Оставьте меня!» Он явно потерял рассудок и в то же время в известной степени был прав: ужасы «виоленсии» всего-навсего отражали ужасы системы. Кофе отнюдь не принес с собой счастье и гармонию, как проповедовал Пието Артета. Верно, что благодаря кофе активизировалось судоходство на реке Магдалене, были построены новые железнодорожные линии и шоссе, накоплены капиталы, которые стимулировали развитие некоторых отраслей промышленности, но внутренний олигархический режим и экономическая зависимость от иностранных центров власти не только не ослабли во времена кофейного бума, а, напротив, неизмеримо большим гнетом легли на плечи колумбийцев.

ООН опубликовала результаты своего исследования по вопросам питания в Колумбии, показывающие, что и к концу десятилетия «виоленсии» положение никоим образам не улучшилось: 88% школьников Боготы продолжали страдать от авитаминоза, 78% не получали достаточное количество рибофлавина и более половины детей имели вес ниже нормального; среди рабочих было больных авитаминозом 71%, среди крестьян долины Тенса — 78%[82]. Опрос выявил «явную нехватку основных продуктов питания — молока и молочных продуктов, яиц, мяса, рыбы и некоторых фруктов и овощей, — которые содержат протеины, витамины и минеральные соли». Не одни только вспышки винтовочных выстрелов делают зримыми социальные трагедии. Статистика отмечает, что количество самоубийств в Колумбии в семь раз больше, чем в Соединенных Штатах, и при этом указывает, что четвертая часть работоспособных колумбийцев заняты не полностью. Ежегодно 250 тыс. человек тщетно ищут работу; промышленность не создает новых рабочих мест, а в сельском хозяйстве латифундии и минифундии больше не требуют рабочих рук, напротив, беспрерывно поставляют в города новых безработных. В Колумбии более миллиона детей не ходят в школу. Но это не помеха тому, что система может себе позволить такую роскошь, как содержать более 40 /151/ государственных и частных университетов, в каждом из которых — самые разнообразные факультеты и отделения. Делается это для того, чтобы дети элиты и отдельные выходцы из средних слоев получали высшее образование[83].

Земли Центральноамериканского перешейка до половины прошлого века не страдали от особых неприятностей. Кроме продуктов потребления Центральная Америка производила кошениль и индиго, вкладывая не слишком много капиталов, используя минимум рабочей силы и не обременяя себя лишними заботами. Кошениль, насекомое, которое родилось и плодилось без всяких хлопот на колючих лапах кактуса нопаля, пользовалось, как и индиго, постоянным спросом европейской текстильной индустрии. Оба этих естественных красителя умерли насильственной смертью, когда в 1850 г. немецкие химики изобрели анилиновые краски и другие более дешевые вещества для окрашивания тканей. Через 30 лет после этой победы лаборатории над природой в Центральную Америку ворвался кофе, и она преобразилась. Ее новоиспеченные плантации давали в 1880 г. чуть ли не шестую часть мировых поставок кофе. Именно этот продукт открыл региону широкий доступ на международные рынки. К английским импортерам присоединились импортеры немецкие и североамериканские. Зарубежные потребители способствовали появлению на свет местной кофейной буржуазии, которая встала у кормила политической власти, совершив в начале семидесятых годов либеральную революцию во главе с Хусто Руфино Барриосом. Развитие специализированной аграрной экономики, навязанной извне, пробудило неистовое желание приобретать земли и людей, хотя существующая и в наши дни латифундия родилась в Центральной Америке под флагом свободы труда.

Таким образом, в частные руки перешли огромные неосвоенные площади, бесхозные или принадлежавшие церкви либо государству, и начался безудержный грабеж /152/ индейских общин. Крестьян, которые отказывались продавать свою землю, силой угоняли в армию, плантации превращались в кладбища для индейцев, воскрешались указы колониальных времен, насильственная вербовка работников и законы против бродяжничества. При попытке к бегству батраков убивали. Либеральные правительства модернизировали трудовые отношения, вводя заработную плату, но наемные работники тем не менее превращались в собственность новоиспеченных кофейных предпринимателей. Ни разу в течение всего прошлого века повышение цен на кофе не отражалось на заработках поденщиков, которые жили впроголодь. Это было одним из факторов, препятствовавших расширению внутренних рынков в центральноамериканских странах[84]. Как и везде, безудержная экспансия кофе подавила развитие производства продуктов сельского хозяйства, предназначенных для внутреннего потребления. Страны региона были обречены на хроническую нехватку риса, фасоли, маиса, пшеницы и мяса. Сумело выжить лишь сельское хозяйство подсобного типа в горных районах, куда латифундия загнала индейцев, отняв у них более плодородные земли на побережье. В горах, выращивая на своих крохотных участках кукурузу и фасоль, чтобы не умереть с голоду, живут часть года индейцы, нанимающиеся на время сбора урожая кофе на плантации. Ситуация не изменилась и поныне: латифундия и минифундия существуют бок о бок, составляя единство системы, которая держится на нещадной эксплуатации труда местного населения. И в целом, в регионе, и в конкретных условиях Гватемалы такая форма присвоения результатов чужого труда вполне отвечает всем требованиям системы расового угнетения: индейцы так же страдают от внутреннего колониализма белых и метисов, идеологически освященного господствующей культурой, как сами центрально-американские страны страдают от колониализма иностранного[85].