Напарница - Авербух Наталья Владимировна - Страница 99

— Сударыня! — окликнул Дрон Перте, внимательно за мной наблюдавший. — Я вижу, вы догадываетесь о причинах случившегося. Не соблаговолите ли поделиться результатами своих размышлений?

Вместо ответа я покачала головой. Слишком многое пришлось бы сказать, и именно такого, чего не сумеет простить даже самый либерально настроенный остриец. Запястья словно жгло огнём; с каждым мгновением они выглядели всё хуже и хуже. Создаётся впечатление, будто вампиру сковали руки, и он умудрился каким-то образом передать мне свою боль. Всё это звучало настолько невероятно и фантастично, что полностью исключало сообщение подобных предположений постороннему человеку. Как, скажите на милость, я могу признаться в том, что напарник не только пил мою кровь, но и дал мне капельку своей, что он в любой момент может прочесть мои мысли или передать свои, фактически признать, что слова «послушное орудие» отношении меня теряет свой переносный смысл? С тем же успехом в Дейстрии девушка из хорошей семьи могла бы рассчитывать на снисхождение, сознавшись, что каждую ночь продаёт своё тело за полкроны.

— Не пытайтесь меня обмануть, сударыня, — настаивал Дрон Перте. — Я ведь вижу, что вам многое понятно в этой загадке.

— Мне очень жаль, — с искренним огорчением ответила я. Усиливающийся зуд превратился в мучительную боль, и я едва не застонала от невыносимых ощущений. Не выдержав подобающей приличной барышне сдержанности, я попыталась почесать запястья и, без сомнения, могла бы расчесать язвы до крови, но сын синдика взял мои руки в свои и сжал, не давая вырваться. Печальные мысли о судьбе напарника отступили перед жутким ощущением горящих в огне запястий, и я уже не могла больше сохранять присутствие духа, потеряв всё своё мужество перед свалившимся на меня испытанием. Умоляюще цепляясь за Дрона взглядом, я пыталась высвободиться и хныкала, едва осознавая, что говорю. — Я ничего не знаю. Пожалуйста, отпустите! Я всё равно ничего не знаю. Отпустите меня, я тихо уйду, и никогда вас не потревожу, только оставьте меня в покое. Возьмите себе мои деньги, возьмите что угодно, не трогайте меня! Боже мой, да что же это!..

— Тише, моя дорогая, тише! — успокоительно проговорил сын синдика, не собираясь даже прислушиваться к моим «заманчивым» предложениям. — Тише. Не плачьте, сейчас вам позовут врача, он пропишет лечебные примочки, и станет легче. Потерпите немного, и…

— Пустите! — уже решительно потребовала я, немного придя в себя и осознав, как смешно смотрится это сцена, когда ещё вчера угрожавший мне разоблачением человек сегодня то ли под влиянием ситуации, то ли по ещё не вполне стёршемуся природному добродушию пытается меня ободрить и утешить. Мучительная боль немного ослабла, и я попыталась подняться на ноги, чего Дрон Перте, к моему возмущению, не дал мне сделать. — Прошу вас, пустите меня, и не надо врача. Здесь ничего нельзя сделать, и…

— Значит, вы всё-таки знаете, что с вами происходит, сударыня? — хмыкнул сын синдика и поднялся на ноги, бесцеремонно велел мне не двигаться с места, пока он не вернётся, и покинул комнату.

Оставшись одна, я первым делом разрыдалась — от боли, от жалости к себе, от ужаса сложившейся ситуации, от надвигающегося одиночества и от страха за напарника. Самый очевидный выход, приходивший мне в голову, был броситься с какой-нибудь прибрежной скалы в море, и тем покончить со всеми страданиями этой жизни, когда меня — пусть и не по своей воле — покинул единственный друг и защитник. Вот только я сомневалась, что у меня хватит духу… да и есть ли в округе подходящие скалы?

Вернувшийся Дрон Перте привёл свою мать и какого-то незнакомого мужчину, отрекомендовавшего себя как ведущего городского врача, во что я даже в том состоянии, в котором находилась, ничуть не поверила: где это видано, чтобы ведущие врачи прибывали к больным через каких-нибудь полчаса после обещания их позвать?

Однако, каким бы ни был приведённый лекарь, отказаться от его помощи мне не удалось, он бегло осмотрел мои руки, спросил — почему-то госпожу Перте о том, бывали ли подобные приступы прежде, причём на его вопрос, не дав мне и слова вставить, ответил Дрон Перте. После чего врач нащупал пульс, неодобрительно покачал головой, незаметно — как ему казалось — поискал следы укусов на шее, задал вопрос относительно вчерашних событий, принятых мерах, категорически осудил саму идею пить вино после потрясений, назначил лавандовые капли и компрессы из ромашкового чая, после чего ушёл, бормоча что-то под нос относительно изнеженных барышень, самовнушения и истеричек.

Весь визит не продлился и четверти часа, и по его окончании я была готова поверить в то, что перепуганные Перте вызвали ко мне лучшего врача города — разве что в Острихе краткие визиты считаются обязательными для всех лекарей. Хозяйка категорически велела мне раздеться и лечь в постель, обещав с минуты на минуту прислать служанок, которые мне помогут и наложат компрессы, после чего вышла за дверь. Дрон Перте, кивающий на все распоряжения сначала врача, потом своей матери, остался в комнате, как будто так и надо.

— Ну-с, — неумолимо произнёс сын синдика, — господин Тегуль считает всё последствиями вчерашнего потрясения. Забавно…

— А вы так не считаете? — спросила я, украдкой почёсывая запястье: приступ практически унялся, хотя с минуты на минуту можно было ожидать его возвращения.

Сын синдика неприятно улыбнулся.

— Ивона, скажите мне откровенно — неужели вы в первый раз попадаете в подобные передряги?

— Смотря как считать, — ответила я, чувствуя подвох. — Мешок на голову мне ещё не набрасывали.

— А руки вам связывали? — немедленно уточнил Дрон Перте. Я покачала головой, вспоминая своё первое столкновение с контрабандистами.

— Зачем? По голове стукнуть — быстрее и надёжнее.

— Это не слишком вежливо по отношению к даме, — засмеялся сын синдика.

— А угрожать ножом и называть дурой — вежливо? — огрызнулась я, враз растеряв всю свою воспитанность. Стоило Дрону Перте замолчать, как становились слышны осторожные шепотки служанок, не решающихся войти и прервать тет-а-тет господ, а ведь следовало поторопиться с принятием мер против возобновления зуда. Увы, резкость не возымела никакого воздействия. Сын синдика одобрительно рассмеялся и подсел ближе.

— Вот теперь вы заговорили на своём родном языке, моя милая, — отметил он. — Я всё ждал, когда вам надоесть изображать из себя благородную барышню. Итак, Ивона, давайте разговаривать прямо: если у вас не истерика, то остаются два варианта. Или верёвки были чем-то отравлены, хотя я не вижу смысла в подобном приёме, это уже даже не подлость, это какое-то фантастическое расточительство!

— Каков же второй вариант? — хмуро спросила я, весьма обиженная инсинуациями собеседника. Ни в одной из прежних жизней мне не приходилось разговаривать грубо и резко — во всяком случае, продолжительное время; что же до моего воспитания, то в шляпной лавке хорошие манеры нужны намного больше, чем в гостиной.

— Второй… — потянул сын синдика. — Второй вариант звучит странно… однако, судя по вашему огорчённому лицу, он ближе всего к истине.

— О чём вы? — испуганно спросила я, дивясь дьявольской проницательности Дрона Перте и пытаясь своим вопросом отсрочить неизбежное.

— Ивона, девочка, — покровительственно начал сын синдика, беря меня за руку, — тебе не приходило в голову, что твой друг попал в беду?

— Мне приходило в голову, сударь, что вы непозволительно вольно себя ведёте! — воскликнула я, вырывая у наглеца руку. Сын синдика этому не препятствовал, только досадливо поморщился.

— Если тебе непременно хочется строить из себя знатную особу, — скучающе произнёс он. — Конечно, для такой девчонки, как ты, это может быть пределом мечтаний… Вот что, моя милая, — поднял руку сын синдика, не давая мне возмутиться и продолжил тихим шёпотом. — Я передумал. Спи спокойно в моём доме, и, клянусь честью, ни отец, ни кровники, ни мои «друзья» тебе здесь не будут угрожать. Отдыхай, набирайся сил… и ни в коем случае не выходи на улицу одна, это слишком опасно для таких девочек, как ты. Я пришлю служанок.