Напарница - Авербух Наталья Владимировна - Страница 132

— Ты, что же, сам собираешься лошадьми править? — уточнила я.

— И никак иначе! — энергично подтвердил напарник. — Ещё не хватало доверять тебя посторонним. Доверились одному такому… насилу избавились.

— Не говори о нём! — потребовала я, и вампир, усмехаясь, растрепал мои волосы.

— Не буду, моя девочка. Итак, жди письма и будь готова ехать.

— Но, постой! — спохватилась я. — Куда мы едем, и почему? Откуда такая спешка? Неужели только из-за моего желания?

— Нельзя быть такой умненькой девочкой, — засмеялся вампир. — Я-то надеялся доставить тебя удовольствие своей отзывчивостью и готовностью помочь…

— Не кривляйся! — раздражённо потребовала я.

— А ты не будь дурочкой, — немедленно отозвался напарник. — Если вдруг забыла: я не обязан тебе отчётом. Велю ехать — поедешь, велю остаться — останешься, и не задавай дурацкий вопросов о том, что тебя не касается!

— Ах, так?! — рассердилась я, выдёргивая руку, которую напарник держал в своей, пока мы — резко медленнее, чем это необходимо, — шли от Беаты к дому синдика. — Ну, в таком случае я предпочитаю сохранять с вами предписанные бюро служебные отношения… сударь!

— Глупенькая! — нисколько не обиделся не-мёртвый и обнял меня за плечи. — Мы едем в столицу, моя дорогая, мне передали, что Мастер хочет нас там видеть, а мы, если помнишь, весьма ему обязаны.

— Да, но как же Дрон Перте? — изумилась я. — И те сведения, которые мы у него так и не купили?

— Не переживай, хорошая моя, — оскалился напарник. — Коль скоро вы с ним так узнали друг друга, нет больше необходимости хитрить с этим обманщиком. Перед отъездом с ним поговорю я, и посмотрим, поможет ли ему хитрость на этот раз.

Письмо и правда не заставило себя ждать, и по нему выходило, что карета приедет утром в день концерта. Не передать словами огорчение синдика и его жены, когда они услышали, что их дорогая гостья не сможет почтить своим присутствием столь любовно приготавливаемый ими праздник. Что касается Дрон Перте, то он был в отчаянии, а Аманда едва сдерживала слёзы. Притворяясь расстроенной и обескураженной, я попадала в тон собравшимся гораздо лучше, чем если бы в самом деле испытывала подобные чувства, и ежеминутно сетовала на злую судьбу, вырывающую меня из дружественных рук в самом начале знакомства, сулившего мне так много приятного. Однако, когда наступило роковое утро, карета не приехала и, напрасно прождав её час, я сдалась на уговоры Августы Перте пойти с ними в ратушу, где будет выступать «наша дорогая Аманда» (моя барышня быстро завела самые нежные отношения со всеми обитателями дома). Вещи мои были собраны уже с ночи и, как только подъедет карета, мне непременно дадут знать. Для вида посомневавшись, я надела самое нарядное своё платье и поехала в ратушу, чтобы занять там место между Дроном Перте и его матерью. Сам синдик, как человек занятый, не смог почтить концерт своим присутствием.

Ровно в назначенное время по залу разнеслись звуки кларнета, и публика (почтенные господа на стульях перед сценой, простые люди на табуретах и стоя вдоль стен) устроилась на своих местах, затихла и приготовилась наслаждаться обещанным зрелищем. Раздвинулся импровизированный занавес, и нашим глазам предстал глава городского совета — должность не самая почётная в Острихе, ибо на этого бедолагу обычно валятся самые неприятные обязанности и поручения, от которых все были бы рады отказаться. Он откашлялся и произнёс трогательную речь о бедных сиротках, изнывающих от голода и холода в устроенном для них приюте. Слушая его, невольно думалось, что попечители поступили бы куда милосерднее, дав бедняжкам умереть на улице, чем заставлять их длить столь горькую жизнь. Однако, сидящие в зале дамы были весьма растроганы, и красивыми жестами подносили к глазам платочки. Мужчины ненатурально кашляли, показывая, как глубоко они огорчены участью сироток и как много усилий приходится прилагать, чтобы не заплакать. Поклонившись, глава совета уступил сцену дочери почтальмейстера, которая вышла в чуть более коротком и открытом платье, чем это сообразовывалось с её положением в обществе.

Выйдя на середину сцены, эта девушка сложила руки на животе и, разика два кашлянув, прочитала звонким и ясным голосом, каким дети доказывают свою память перед родительскими гостями:

Все зааплодировали, а наиболее почтенные дамы поднесли к глазам платочки всё тем же красивым жестом, но дочка почтальмейстера ещё не закончила своё выступление. Я недоуменно огляделась: на мгновение мне показалось, что я перестала понимать острийский, выученный благодаря помощи моего напарника. Увидев на губах Дрона Перте тонкую усмешку я, не удержавшись, наклонилась к нему и прошептала по-дейстрийски:

— Сударь… умоляю, ответьте! Эти… стихи… Она издевается над нами?

— Ш-ш-ш! Не так громко, сударыня! — шёпотом предостерёг меня сын синдика. — Всё дело в том, что в приюте живут дети людей, осуждённых канцелярией крови на смерть или пребывание в карантине. Вон, посмотрите в ту сторону, видите? Только осторожно, постарайтесь не дать заметить свой интерес.

Я покосилась в указанную сторону, и увидела четверых мужчин в тёмной одежде совершенно другого покроя, чем тот, к которому я уже привыкла в Острихе. Прежде всего, он не оставлял никакой возможности увидеть хотя бы восьмую часть квадратного хэнда[25] открытой кожи, не считая, разумеется, лица. Во вторую очередь следует добавить предпочтение, отдаваемое самым тёмным оттенкам красного и общую громоздкость одежды.

— Так одевались в те времена, когда канцелярия крови впервые высказала свои требования к чужим костюмам, — пояснил Дрон Перте, заметив мой взгляд. — Тогда это была обычная одежда, но превратилась в отличительный знак их… корпорации.

— Но что они делают на концерте в пользу тех детей, которых сами же и обездолили?! — поразилась я.

— Вы принимаете всё слишком близко к сердцу, — усмехнулся сын синдика. — Посудите сами, как можно было не позвать этих людей, коль скоро концерт устроен в их честь?

— Если бы Аманда знала, кто придёт её слушать, она никогда не согласилась бы играть перед подобными людьми! — яростно прошипела я.

— Вот поэтому-то я и не стал её огорчать, — совершенно серьёзно ответил сын синдика. — Вполне достаточно, что она шокирует всех своей бледностью и закрытой одеждой, не хватало ещё отказаться от участия в концерте.

— О! — воскликнула я, стараясь этим возгласом выразить всё своё отношение к подобной деликатности. Между тем ужасная пародия на стихотворение подошла к концу, и дочке почтальмейстера аплодировали ещё громче, чем в первый раз. Она сошла со сцены, уступая место бродячим актёрам, которых ещё можно увидеть в Острихе. Перед нашими взглядами разыгралась пантомима, грубая, но выразительная и пугающая.

Вот две девушки, одна одетая в светлое, другая в тёмное платье, беспечно прогуливаются по улице. Вот они возвращаются домой и укладываются спать. Вот появляются две фигуры, закутанные в чёрные плащи. Они подходят к самому краю сцены и улыбаются, чтобы мы могли разглядеть уродливые накладные клыки. Пояснив для нас, кем они являются, вампиры подкрадываются к спящим девушкам и, обнимая, кусают каждую в шею. Течёт кровь, до дрожи убедительно изображённая. Вампиры скрываются за кулисами, поклонившись на прощание перед публикой — как мне показалось, весьма издевательски. Вот наступает утро. Девушки просыпаются и обнаруживают страшную правду. Изображённый ими ужас заставляет зарыдать кого-то из детей, сидящих в зале. Девушки замирают, потом одинаковыми жестами поднимают руки к небу, как бы вопрошая совета. Потом одна из них, одетая в тёмное, кутается в плащ и скрывается в глубине сцены. Вторая кидается в другую сторону, чтобы упасть в ноги людям, одетым точно так же, как и сидящие в зале кровники. Они поднимают несчастную и, нисколько не смущаясь нашим присутствием, принимаются её раздевать, медленно снимая верхнюю одежду — корсет и юбку, под которыми надета только тоненькая сорочка, едва прикрывавшая бёдра. Один из изображаемых на сцене кровников непонятно откуда выхватывает плащ и заслоняет девушку и напарника от публики. Доносится громкое сопение весьма занятого своим делом мужчины. Девушка вскрикивает. После «кровник» выходит из-за плаща, который немедленно набрасывают «жертве вампира» на плечи и волокут её в отгороженный решёткой угол. Падает занавес, и в зале раздаются аплодисменты.