Сын цирка - Ирвинг Джон - Страница 25

• Предыдущая
• 25/183
• Следующая

Пока Фарук Дарувалла сидел в Дамском саду клуба Дакуорт, прошлое навалилось на него с такой ужасающей силой, что он забыл даже о бокале пива, которое стало теплым и противным. Такое длительное пребывание в прошлом не было для него редкостью.

Фарук думал, что следует встать из-за стола и позвонить жене. Надо сообщить ей о бедном мистере Лале и об угрозе их любимому Дхару: ЧЛЕНЫ КЛУБА УМРУТ, ЕСЛИ ДХАР ОСТАНЕТСЯ ТАМ. Ее следует предупредить, что Инспектор Дхар придет к ним на ужин. Кроме того, он струсил и так и не осмелился довести до Дхара неприятное известие. Дарувалла понимал, что в любое время можно ожидать приезда брата-близнеца в Бомбей. Думая обо всем этом, он оставался сидеть на месте, не имея сил ни встать из-за стола, ни допить пиво. Такое впечатление, что ему тоже досталось клюшкой по голове. Клюшкой для игры в гольф. Совсем как бедному мистеру Лалу.

Все это время Сетна не спускал глаз с доктора, переживая за него, видя, что впервые Дарувалла не может выпить кружку пива. Младшие официанты, перешептываясь, меняли скатерти на столах в Дамском саду. Вместо багряных скатертей, положенных для ленча, они стелили обеденные скатерти шафранного цвета. Пожилой Сетна не позволит младшим официантам потревожить доктора Даруваллу, пусть он и не походит на своего отца. Мистер Сетна признает это, но его лояльность распространяется на всех членов этой семьи. Он лоялен не только к детям старого Ловджи, но даже к этому загадочному пареньку со светлой кожей. Своими ушами Сетна не раз слышал, как старый Дарувалла называл его «мой внучок».

Лояльность пожилого Сетны к их семье настолько велика, что он не переносит сплетен на кухне, где пожилой повар клянется, что «внучок» не кто иной, как светлокожий актер, дефилирующий милю них как Инспектор Дхар. Хотя в глубине души Сетна и верил этому, однако он яростно убеждал работников кухни, что они ошибаются. Старшему официанту достаточно было клятвенного заверения доктора Фарука Даруваллы в том, что Дхар не его племянник, а также не его сын.

— Мы видели какого-то другого парня вместе со старым Ловджи, — проникновенно объявил Сетна работникам кухни, официантам и младшим официантам.

Теперь с десяток младших официантов бесшумно устремились в Дамский сад, повинуясь сигналам руки мистера Сетны и приказам его пронзительных глаз. На столе перед доктором стояло несколько тарелок, пепельница, ваза с цветами и недопитый бокал теплого пива. Каждый из мальчиков знал свою задачу. Один берет пепельницу, другой убирает скатерть в ту же секунду, как мистер Сетна поднимает со стола кружку пива. Три официанта покрывают стол шафрановой скатертью, ставят на него вазу с цветами и чистую пепельницу. Вначале Фарук даже не заметил, что пожилой официант поставил ему холодное пиво «Кинг-фишер» вместо недопитого бокала.

Официанты отошли, и доктор с удивлением заметил, что сумерки в Дамском саду смягчили красный и белый цвет бугенвиллей, а стенки его бокала с пивом запотели. Бокал оказался холодным и мокрым и словно сам тянулся к руке. Пиво было прохладным и терпким, поэтому Фарук один за другим сделал несколько глотков. Но и выпив пиво, он продолжал сидеть за столом, будто ждал чего-то, хотя на самом деле ждала его дома жена.

Какое-то время бокал его оставался пустым, но потом доктор снова наполнил его пивом из бутылки емкостью 0, 7 литра, которая, как он уже знает, слишком велика для одною карлика. Лицо его стало печальным, словно пиво оказалось горьким на вкус.

Пожилой мистер Сетна понимает, что означает печаль на лице доктора: это воспоминания, неприятные воспоминания, он снова попал к ним в плен. Сетна догадывается, о чем они. Судя по горькой складке на губах, в памяти Даруваллы снова возникли люди из мира кинобизнеса. Они снова вернулись.

Гордон Хэтэвей, режиссер фильма, погибнет потом на автостраде Санта-Моника, но летом 1949 года, после выхода фильма о частном детективе, популярность его стремительно падала. Как это часто бывает, неудача вызвала у него тщеславное желание сделать «качественную» ленту, как говорят киношники. Но мечта остается мечтой. Преодолевая превратности судьбы, режиссер сможет отснять другой фильм, но эта лента так и не выйдет на экран.

Обжегшись на недосягаемом «качестве», Хэтэвей с ненавистью возвратился к фильмам о частных детективах, которые имели средний успех. В 1960 году он перейдет работать на телевидение, и тут его карьере придет внезапный конец.

Этот человек запомнился тем, что любого актера или актрису он называл только по имени, даже если видел их впервые. Вообще-то такое обращение к людям не редкость для киношников, однако Гордон, прощаясь с собеседником, целовал каждого мужчину или женщину в обе щеки, не делая исключения для новых знакомых.

Режиссер был женат четыре раза. Как хороший козел-производитель, он наплодил много детей, которые будут проклинать его до достижения совершеннолетия. В каждой семье дети вполне закономерно считали Гордона негодяем, а каждая из бывших жен представлялась святой женщиной, которая отдавала все, чтобы сохранить семью.

От него рождались только дочери, Хэтэвей говорил, что это проклятье его жизни. Сыновья бы приняли его сторону в конфликте. По крайней мере, ему казалось, что «хотя бы один из четырех подонков поддержал папочку».

Одевался режиссер всегда броско и непривычно, особенно по мере того, как он старел и все больше привыкал к необходимости искать со всеми компромисс. Словно одежда оставалась той единственной областью, где он был творцом. Иногда он носил женские кофточки с вырезом до талии и свои длинные волосы завязывал в виде конского хвоста, что стало его фирменным знаком. Этот экстравагантный стиль он утверждал в повседневной жизни. Ни в один из его многочисленных кино — и телефильмов он не попал.

При любом удобном случае Гордон поносил продюсеров картины, называя их «пиджаками». Он говорил, что мысли этих людей подобны «долбаному костюму-тройке», что «они душили все талантливое в Голливуде». Такое обвинение звучало довольно странно в устах Хэтэвея, который сделал сравнительно успешную карьеру и немало времени провел в тесном общении с этими самыми «пиджаками». На самом деле продюсеры любили его, не придавая особого значения ни одной из этих малозапоминающихся подробностей.

Но одна черта его характера по-настоящему проявилась в Бомбее — он панически боялся индийской пиши, трепетал от одной мысли, что она может повредить его желудку. По этой причине режиссер ел только фрукты, которые ему подавали в номер. Их он собственноручно перемывал в своей раковине. Обслуживающий персонал отеля «Тадж Махал» не удивляло подобное поведение иностранцев. Зато следствием особой «диеты» для Гордона были сильные запоры и геморроидальные кровотечения.

К тому же теплый и влажный климат Бомбея усилил хроническую предрасположенность режиссера к грибковым заболеваниям. Хэтэвей помещал шарики из ваты между пальцами ног, однако непобедимый грибок все же нашел уязвимое место и поразил его уши. Старый Ловджи про себя съехидничал, что режиссер мог бы выращивать грибы на продажу. Уши у него чесались так, что это сводило его с ума. Оттого, что Хэтэвей капал в уши фунгицидные капли и вставлял ватные тампоны, он настолько оглох, что его общение с людьми походило на комедийный фильм, где все друг друга не понимают.

Фунгицидные капли готовились из фиолетовой горчавки, поэтому воротник и плечи рубашек Гордона покрывали яркие пятна, поскольку ватные тампоны частенько вываливались из ушей или сам Хэтэвей вынимал их, отчаявшись, что ничего не слышит, так что он в полном смысле слова оставлял свой след на земле, где бы ни появлялся, след был ярко-желтый. Иногда жидкость попадала ему на лицо, придавая вид раскрашенного дикаря или представителя какого-то религиозного культа. Из-за того, что Гордон постоянно теребил уши, кончики пальцев у него также были ярко-фиолетовыми.

• Предыдущая
• 25/183
• Следующая