Последнее небо - Игнатова Наталья Владимировна - Страница 18

• Предыдущая
• 18/109
• Следующая

Положа руку на сердце, звание свое Отто заслужил, и следовало бы за него порадоваться, но не получалось. Да и как прикажете радоваться за человека, который относится к тебе с брезгливым высокомерием и даже не пытается это отношение скрыть или хотя бы как-то смягчить.

Айрат постукивал пальцами по клавиатуре «секретаря».

Что написать?

Что присвоили звание сержанта? Так уже! Сразу после «Здравствуй, Леночек!». Ох, до чего же все письма из армии похожи одно на другое!

Рассказать, как отстреливали голообезьян?

Но Ленка видела их только в зоопарке, там они симпатичные, пушистые, со светящейся шерсткой. И хоть написано на вольерах: «Осторожно. Хищник», верится в это с трудом…

Вообще, не хочется вспоминать. Пушистые. Симпатичные. Шерсть белая. Ведь они остановились. Они сидели и смотрели своими глазищами. А в них стреляли. Зачем стреляли-то? Если бы Фюрер не скомандовал, если бы Тихий не начал первым… А, да что уж сейчас?

Азат сидел на соседней койке, поглядывал на мучения Айрата и знай надраивал и без того сияющие ботинки. Он был очень щепетилен во всем, что касалось внешнего вида Это раздражало. Азата даже бить пытались за постоянную щеголеватость.

Куда там!

Айрат был начеку и вразумлял буянов по-своему, а если не хватало его, к делу подключался даже незаметный обычно

Азамат.

– Ну чего ты маешься?! – не выдержал Азат. – Первый раз, что ли, письмо пишешь?

– Да все не то получается. – Айрат столкнул «секретарь» с колен на койку. – Надоело уже писать, как я по ней скучаю и что скоро у меня будет отпуск. Ленка и так это знает. Хочу про службу написать. Но чтобы ей не скучно было.

– Напиши, что нам сержантов дали.

– Да? – странным тоном произнес Айрат. – Ты такой умный. Хочешь, я тебя пну?

– За что? – не понял Азат.

– За все. Я про Весту написать хочу.

– Ну так и напиши. Про обезьян… Хотя нет, про обезьян нельзя. Ну их. О1 Придумал! Напиши, из-за чего нас в командировку отправили. Мол, на Весте начались беспорядки, нужно было усилить тамошний гарнизон, и для усиления отправили десантников. Беспорядки, главное, распиши по-кровавей. Сколько там трупов поселенцев было?

– Один.

– Напиши, что десять. Журналисты, напиши, правду умалчивают. Пиши, пиши. Неожиданные, внесезонные миграции животного мира южной части Весты стали угрозой для жизни мирных жителей планеты. Поселки колонистов оказались на пути двигающихся стай хищников и бесчисленных табунов копытных и парнокопытных травоядных животных… Как тебе?

– Жизнь жителей? А еще на журфаке учился!

– Ты не умничай. Сам-то придумал что-нибудь?

– Что нам сержантов дали.

– Гений! Творец! Светило татарской стилистики!

– Я на русском пишу. Ленка татарского не знает.

– Тем более, – непонятно к чему заявил Азат. Айрат вздохнул, подтянул к себе «секретарь» и застучал пальцами по клавиатуре Пижон заглянул через плечо.

«Здравствуй, Леночек! – черным по белому экрану, – Можешь поздравить: нам троим – мне, Азаматке и Азату присвоили звания сержантов. У нас все хорошо. Служба идет как всегда. Недавно посылали на Весту, ты, наверное, знаешь, что там были беспорядки. Все закончилось хорошо. Я очень люблю тебя и скучаю. Но скоро выпуск. И мне дадут целых две недели увольнительной. Тогда я наконец-то увижу тебя. Целую. Айрат Нигматуллин».

– Гений, – снова хмыкнул Азат. И едва успел увернуться от легкого, но твердого «секретаря». – Между прочим, ты знаешь, что сегодня ночью боевая тревога будет? С выбросом в одиночный рейд. Типа, базу разнесли, и нужно добраться до ближайшего передатчика, доложить о ситуации, сообщить координаты и запросить помощь, сообразно оценке ситуации.

– Не в первый раз, – отмахнулся Айрат. – Нам-то с Тихим все по пояс. А ты, н-тилигент, тебе страдать полезно.

– Это почему?

– Мозги стимулируются. Так уж вы, н-тилигенты, устроены.

Здесь была Земля.

Здесь был север. Снова север после двух месяцев задыхающихся в дождях и солнце тропиков. Здесь долго тянулись сумерки, солнце неспешно опускалось за холмы, поросшие соснами, а когда по небу расплывалась чернилами темнота, феерическим облаком поднимался над спящим городом подсвеченный огнями летящий белый кремль.

Середина лета. Долгие жаркие дни. Долгие звездные ночи. Взвесь Млечного Пути в высоком небе.

– Тебе не хватало наших звезд?

Не хватало? Да, пожалуй, этих звезд не хватало. На Веронике было другое небо.

Тепло. Пахнет соснами и рекой. Идиллия настолько полная, что хочется в нее поверить.

Русые волосы женщины чуть светятся в темноте, а глаз ее не видно, лишь глубокие тени, и редко-редко отражаются в этой глубине влажные блики не то от звезд, не то от огней города, что дремлет под звездами.

Женщина и радуется, и грустит. Как можно совмещать эти два чувства? Она рада быть с ним сейчас. Ей грустно оттого, что осталось всего три дня, три дня до конца его короткого отпуска. Когда он уходил, ей казалось, что полтора года срок не столь уж страшный, что нужно только ждать, ждать и дождаться. Но вот он вернулся, вернулся всего лишь через шесть месяцев, и последние часы перед встречей казались ей вечностью.

Она ждала его.

Его?

Господи, да нет, конечно! И личность сбрасывает личину, с треском разрывает надоевшую донельзя чужую шкуру… Стоп! Не торопись, не испорти то, что создавалось долго, тщательно, немалым трудом, твоим и чужим. Тебе еще понадобится эта маска, тебе еще нужна будет эта душа, синтетический человек, копия того, кто не так давно и вправду жил, копия настолько искусная, что даже самые близкие люди того, умершего, не заметили подмены.

Не торопись.

Глаза мужчины ловят взгляд женщины, глаза – омуты, провалы, уходящие в бесконечность. И женщина замирает, как маленькая птица в страшных человеческих руках. И птичьим ужасом полон ее взгляд сейчас, когда ущербная луна заглянула ей в лицо.

– Я был с тобой все время отпуска, – мягко говорит мужчина. Ему очень хочется сдавить покрепче тонкие запястья, чтобы хрустнули косточки, чтобы из птицы, пойманной в ладони, превратилась женщина в птицу раненую, а потом – мертвую. Мужчина вздыхает. Нельзя. – Я был с тобой две недели. Ты закроешь за мной дверь и будешь знать лишь то, что три следующих дня мы провели вдвоем. Только вдвоем. Если тебя когда-нибудь спросят, ты скажешь, что видела меня все время, что я все время был рядом, если будут настаивать, ты расскажешь, что мы делали. Ты будешь знать, что через три дня я ушел и ты не провожала меня. Тебе все понятно?

– Да.

– Хорошо.

Вот и все. До Москвы лучше, конечно, добираться на самолете, но связываться с Казанским аэропортом себе дороже. Эта жуткая дыра была наглядным свидетельством полной бесполезности традиционного тоста: «За татарскую авиацию».

Уж лучше автомобиль. Новая, не разбуженная еще малышка. Она поймет, что она есть, по дороге до столицы. Жаль, конечно, будить машину, чтобы потом снова усыпить ее, но нужно спешить. А спящая машина не знает настоящей скорости.

Болид был бы идеальным вариантом. Единственная правильная дорога – это небо, свое небо. Но болид навсегда потерян. Танцевавший когда-то с молниями, он одиноко пылится сейчас в каком-нибудь ангаре и медленно засыпает. Хочется верить, что засыпает, что его душа не мечется потерявшейся собакой в поисках кого-нибудь, хоть кого-нибудь, кто услышит ее.

Ты предал всех, кто верил тебе, Зверь. И сделал это только потому, что тот, кому верил ты, оказался недостоин доверия.

Стыдно?

Нет. Совесть – прерогатива людей, животные и машины ее не знают. А вот небо тянет. Тот, чью личину пришлось носить полгода, не знал неба. И летать не умел. Он умел «водить летательные аппараты». Зато ему и не нужно было ничего. И Зверю ничего было не нужно, потому что дремал Зверь до поры до времени, лишь глаз иногда приоткрывал лениво. На Весте вскинуться пришлось, и трудно было заставить себя самого в себя же спрятаться, а сейчас проснулся окончательно, на беду себе или на радость, и не может отвести взгляда от россыпи звезд над ночной трассой.

• Предыдущая
• 18/109
• Следующая