Облава - Хомченко Василий Фёдорович - Страница 23

• Предыдущая
• 23/37
• Следующая

– Нету, тётя Катя? Не они?

– Не они, Ксенечка, не они, – ответила Катерина.

Сапежка и Иванчиков догадались, что это и есть дочь Булыги.

Ксения стояла неподвижно, словно застыла. Низенькая, плотная, крепенькая, как репка, с сильными загорелыми икрами. На ней промокший самотканый жакет, платочек, повязанный рожком.

Вышла из лодки Катерина, обняла Ксению.

– Вот, Ксенечка, эти люди их тоже ищут, – кивнула на Сапежку и Иванчикова.

Глаза у Ксении затуманились, сделались как две большие слезинки, что набежали, но не пролились.

– Может, папки давно в живых нет, – горько проронила она, но не заплакала и даже не всхлипнула.

Иванчиков попытался её утешить:

– Раз ходит с комиссаром, значит, жив. Помогает, значит, ему.

Пошли по скользкой дороге в деревню мимо крайней усадьбы, обсаженной вдоль всего забора калиной. Тяжёлые, мокрые гроздья ягод блестели, как пунцовая роса. Маленькая девчушка, накинув от дождя на голову мешок, срывала ягоды и клала в берестяной туесок.

– Зачем рвёшь? – сказал Иванчиков. – Ягоды сейчас горькие. Пускай бы на морозе побыли.

– Папка сказал нарвать на лекарство, – ответила девчушка и больше рвать не стала.

Она и показала, как пройти к сельсовету. Сельсовет помещался в простой крестьянской хате с печью и длинными скамьями вдоль стен. Хата была не заперта, но почему-то пустовала. Сели, стали ждать – должен же кто-нибудь подойти.

Сапежка время от времени зябко поводил плечами – пока переплывали реку да шли сюда, промокла спина. Был он раздражён, давала себя знать усталость. Две последние ночи спал мало, скверно, и теперь клонило в сон. Подмывало забраться на печь да хорошенько прогреться. И забрался бы, будь печь натоплена. Он сидел на скамье, смотрел через окно на улицу и молчал, хотя понимал, что Катерина и Ксения ждут от него каких-то расспросов, иначе зачем бы вёл сюда. Сидел-сидел, а стоило положить голову на стол, как тут же и уснул.

Иванчиков повесил свой плащ на гвоздь, помог раздеться Катерине. С плащей капало, капли шпокали по полу. Ксения присела на низенькую скамеечку, обхватила руками коленки.

С Катериной завёл разговор Иванчиков. Достал из брезентовой сумки тетрадку, химический карандаш и принялся записывать. Подробно записал приметы Сорокина и Булыги, во что были одеты. Писал медленно, аккуратно, как старательный ученик, выводил буквы, склонив набок голову… Рыжий, как медь, весь в веснушках, и на оттопыренных ушах густые веснушки.

– А что Сорокин делал в вашей церкви?

– Отец говорил: осмотрел её, описал, что его интересовало.

– А что интересовало?

– Иконы, книги, роспись на стенах. Крест…

– Крест?

– Ага, крест причащальный. Папа говорил, что он золотой и с бриллиантами.

– Это с такими блестящими стёклышками? – взглянул на Катерину Иванчиков.

– Не стёклышками, – улыбнулась Катерина. – Это драгоценные камни. Дороже золота.

– Ого, дороже золота! – с мальчишеской непосредственностью причмокнул языком Иванчиков. – А Сорокин этот крест не взял?

– Нет, не взял.

– Стоп! – оторвал Сапежка голову от стола, и его узкие глаза-треугольнички нацелились на Катерину. – А ведь креста нет в церкви.

– Сивак взял. Он зашёл к отцу, показал какую-то бумагу, которую составил Сорокин, и потребовал, чтобы отец отдал ему крест. Отец отдал.

– Это уже что-то новое. Для нас новое, – оживился Сапежка. – А где Сивак мог взять ту бумагу?

– Не знаю.

– Вы все время были в деревне, пока банда там находилась? Сорокина среди бандитов не видели? – допытывался Сапежка. – А когда банда покидала село, Сорокина с ними не было?

– Нет, не было его. А папку бандиты в сарае заперли, и комиссар из Москвы был там, – подала голос Ксения, и глаза её опять подёрнулись туманом и стали как две слезинки, готовые вот-вот пролиться.

Сапежка побарабанил пальцами по столу, сдвинул брови, задумался. Он в чем-то усомнился и высказал это своё сомнение:

– А Сорокин и Булыга не могли… пристать к банде?

– Боже правый! – воскликнула Катерина. – Что вы такое говорите! Какую напраслину на людей возводите!

– А мы, чекисты, и не с такими фактами встречались. Все могло быть: вынудили – они и присоединились.

– Не могло! – вскочила Ксения со скамеечки. – Не присоединились! – Теперь уже она заплакала, упала лицом в колени и вся вздрагивала от рыданий. – Сам ты бандит, сам!

Иванчиков поёрзал на скамье, осуждающе посмотрел на Сапежку:

– Ну, это уж вы того… ляпнули.

Сапежка и сам понимал, что сморозил глупость. Вылез из-за стола, потоптался по хате, тронул Ксению за плечо:

– Ну хватит реветь, я же не утверждаю, я просто спросил.

– Отстань! – дёрнула Ксения плечом, взглянула на него заплаканными глазами. – Противный!

Сапежка вышел, сказав, что идёт искать председателя.

– Он ваш начальник? – спросила Катерина у Иванчикова.

– Не начальник, но он из губчека. Вы простите его, он просто устал, замотался. Видите, спит на ходу.

Ксения перестала плакать, вытерла подолом глаза.

Лишь минут через тридцать вернулся в сельсовет Сапежка, ведя с собою седого, преклонных лет человека. Старик был настолько худ, что его широкие холщовые порты казались пустыми. Борода густая, маленькое личико утонуло в ней.

– Полюбуйтесь на этого фрукта, – сказал Сапежка, показывая пальцем на старика, – на этого председателя советской власти. Мы сидим, ждём его в пустом, стоящем нараспашку сельсовете…

– А от кого запирать? Печать у меня, – буркнул старик и сел за стол.

– Мы его ждём, – ещё больше распаляясь, продолжал Сапежка, – а он, видите ли, погреб чистит.

– А кто мне его почистит?

– Да замолчи ты! – Тонкие губы Сапежки сжались в ровную чёрточку. – Он погреб чистит, а те, кого мы поджидаем, церковь обшарили и очистили. Кто они такие, ты можешь сказать?

– Кто такие? – повторил старик Сапежкин вопрос. – Комиссары, начальники.

– Документы проверял?

– А то как же. Сами показали.

– Внимательно смотрел документы? Мандат читал?

– А что его читать?.. Без этих мандатов начальники сюда не едут. Попросили отвести к попу, я и отвёл. А уж с ним пошли в церковь.

– Во, видали? А? Ну и фрукт. – Чёрные глаза Сапежки вспыхнули гневом. – Откуда они тут объявились? Приехали или пришли?

– Не спрашивал. Может, и пришли. А может, приехали.

– Попа видел после этого?

– Он сам ко мне заходил, сказал, что церковь всю осмотрели и ничего не взяли. Да в нашей церкви и брать-то нечего. Что было, давно забрали комиссары из уезда и сами попы. За три года в приходе четвёртый поп. А у попа взяли золотые часы.

– В какое село они от вас пошли?

– Кто их знает. Я спрятался, чтоб подводу не попросили. А то каждому начальнику выделяй коня. Вот они и обошлись без подводы.

Сапежка резко крутнулся на каблуках, шагнул к столу и грохнул кулаком:

– Да тебя же гнать надо в шею с этой должности! Ты же пустое место, дырка от бублика.

Старик ощетинился. Достал из кармана печать в просиненном чернилами мешочке, швырнул на стол:

– И гоните. Я не по своей воле ношу её. Денег за это не получаю. Мой черёд был. Три дня осталось, чтоб отбыть.

– Какой ещё черёд? Тебя выбрали председателем?

– Никто меня не выбирал – просто черёд подошёл. Нема охотников выбираться.

– Не понимаю, что ты плетёшь!

Сапежка умолк, в отчаянье безвольно махнул рукой, сел на скамью. Тут старик и рассказал про эту председательскую очередь, как он говорил, – черёд. Прежде в селе были председатели сельсовета выборные. Но одного повесили легионеры из корпуса Довбор-Мусницкого, второго застрелили дезертиры. Тогда выбрали председателем женщину, вдову, она сколько-то в городе на фабрике проработала. Думали, женщину пожалеют, не тронут. Однако и её не миновала беда: бандиты отняли корову, лошадь, припугнули, что убьют, если не бросит председательство. Женщина струхнула – двое детей малых – и отказалась. Вот после этого на сходе крестьяне и постановили: исполнять обязанности председателя будут по очереди все грамотные мужчины. Срок такого дежурства – две недели.

• Предыдущая
• 23/37
• Следующая