Римский карнавал - Холт Виктория - Страница 43

• Предыдущая
• 43/71
• Следующая

Уже сейчас она менялась. Она по-прежнему оставалась юной девушкой, — но она — Борджиа, и они решили поставить на ней клеймо Борджиа. Через несколько лет она станет такой же, как они, — исчезнет очаровательная наивность, она станет более чувственной, что сделает ее неразборчивой в связях; они отнимут у нее нежную душу и заразят своим равнодушием.

Ему хотелось вернуться, ворваться во дворец, заставить ее оставить их и уехать вместе с ним обратно в Пезаро, где они смогут мирно жить вдали от политических конфликтов и коварной и неразборчивой в средствах ее семьи.

Но кто он такой, чтобы мечтать обо всем этом? Он — маленький человек, трус, который всегда кого-то или чего-то боится, стараясь забыть о своем унижении.

Нет. Слишком поздно. Они забрали ее и уже успели внушить ей, что он чужой. Он потерял ее навсегда.

От гнева он едва видел дорогу под ногами.

— Вас огорчает, — сказал Гонзага, повернувшись к нему, — что вы покидаете госпожу Лукрецию?

— Она вполне довольна, что сумела остаться около отца. Ее не печалит разлука со мной, — ответил Джованни.

Франческо с удивлением смотрел на него. Сфорца, вспомнив пережитое им унижение и то презрение, с которым к нему относились родные Лукреции, не мог остановиться, продолжая выкрикивать:

— Его святейшество жаждет от меня избавиться. Он хочет полностью подчинить себе дочь… Он хочет быть мужем и отцом одновременно.

Стало тихо. Франческо опустил глаза на дорогу, кавалькада двигалась вперед.

На балконе папа нежно посмотрел на свою дочь.

— Ну вот, Гонзага уехал, — сказал он. — Теперь, моя дорогая, ты должна подготовиться к приезду своего брата Гоффредо и его жены Санчии. Нам недолго осталось их ждать.

Сладострастная Санчия лежала на кровати, посасывая леденцы. Раскинувшись рядом с ней, конфетами с блюда лакомились три ее любимые фрейлины — Лойселла, Франческа и Бернандина.

Санчия рассказывала им о любовнике, с которым она провела минувшую ночь, поскольку ей очень нравилось воскрешать подробности своих многочисленных любовных связей. Она заявляла, что таким образом испытывает двойное удовольствие — сначала в действительности, потом мысленно.

Санчия была поразительно красива, самым привлекательным в ее внешности был контраст между темными волосами, темными бровями, смуглой кожей и удивительно голубыми глазами. У нее были резкие черты лица, на котором выделялся прямой нос прекрасной формы. Рот отличался чувственностью. Вид Санчии напоминал о плотских наслаждениях; откровенная чувственность ее улыбки наводила на мысль о том, что она уже совершила ряд открытий, которые еще не изведал тот, кому она улыбалась, и что она с радостью поделится своими секретами, лишь бы никто, кроме них, об этом не узнал.

Санчия имела любовников с тех пор, как себя помнила, и не сомневалась, что у нее будут появляться все новые и новые, пока она не умрет.

— Я не жду от предстоящего путешествия особого удовольствия, — говорила она. — Но будет очень забавно появиться в Риме. Я уже наполовину влюблена в Чезаре Борджиа, но ни разу не видела его. О, какая великая страсть нас ожидает!

— Вы заставите ревновать папу к собственному сыну, — предположила Франческа.

— Думаю, что нет. Конечно, нет. Я оставлю святого отца тебе, Лойселла, или тебе, Бернандина. Вместе вы, возможно, сможете заменить ему мадонну Джулию, от которой он устал, — ее прозвали Красоткой.

— Мадонна, вы не должны так говорить о папе, — возразила Лойселла.

— Он всего-навсего мужчина, детки. И не делайте такие удивленные лица, ведь я не предлагаю вам лечь в постель к этому сумасшедшему монаху Савонароле.

Лойселла содрогнулась, а глаза Санчии смотрели задумчиво.

— У меня никогда не было любовника монаха, — раздумывала она. — Возможно, по дороге в Рим нам будут встречаться какие-нибудь монастыри…

— Вы говорите опасные вещи, — со смешком проговорила Франческа. — Вы не боитесь так рисковать?

— Я ничего не боюсь, — возразила Санчия. — Я хожу к исповеди и получаю отпущение грехов. Когда я состарюсь, я пересмотрю свой образ жизни и, без сомнения, уйду в монахини.

— Для вас нужен будет особый монастырь, — сказала Лойселла.

— Нет, нет, если и пересплю с монахом, то только разок. Я же не прошу этого каждую ночь, каждый день.

— Тише! — прошептала Бернандина. — Если о нашем разговоре донесут…

— Неважно! Никто не пытается изменить меня. Мой отец король знает, как я люблю мужчин, и что он может сделать? Он говорит: она такая же, как мы, невозможно выращивать апельсины на грушевом дереве. Мои братья качают головами и соглашаются. Даже моя старенькая бабушка знает, что переделать меня невозможно.

— Его святейшество переделает. Именно потому он и послал за вами.

Санчия лукаво улыбнулась:

— Насколько я знаю, его святейшество пригласил меня в Рим вовсе не за тем, чтобы меня перевоспитывать.

Лойселла сделала вид, что не слушает, закрыв уши руками, потому что не желает слышать подобное богохульство. Но Санчия только посмеялась и заставила Франческу принести ожерелье из золота и рубинов, которое подарил ей ее последний возлюбленный.

Она вскочила на ноги и прошлась перед ними, надев ожерелье.

— Он сказал, что только самые изысканные драгоценности достойны украшать это совершенное тело.

Она состроила гримасу и взглянула на ожерелье.

— Надеюсь, оно достаточно красиво.

— Работа необыкновенно изысканная, — воскликнула Франческа, внимательно рассмотрев украшение.

— Можешь померить, — предложила Санчия. — И ты тоже. Да, — продолжала она, — прошлая ночь была чудесна. Следующая, возможно, будет волнительной, а может, вовсе нет. Мы отправимся в путешествие, во время которого нас ожидают открытия, что приводит меня в восторг. Вторая ночь подобна морю, которое уже однажды переплывал. Нет прежних неожиданностей, нет прежних открытий. Как я сожалею, что меня не было в Неаполе, когда французы захватили город!

Франческа сделала вид, будто эти слова повергли ее в трепет.

— Об этом такое рассказывают… Вам не удалось бы укрыться от них. Они бы не остановились ни перед чем.

— Это бы было просто захватывающе интересно! Говорят, французы великолепные любовники, такие любезные и обходительные. Только подумать, пока мы торчали на этом унылом острове, в Неаполе происходили такие волнующие вещи!

— Может, вражеские солдаты внушили бы вам отвращение, — предположила Бернандина. — Одна женщина, которую преследовали эти мерзавцы, покончила с собой, выбросившись из окна собственного дома.

— Я найду более подходящее место для отдыха, чем плиты двора, — ответила Санчия. — О да, я хотела бы встретить галантных французов. Я очень сердилась, когда мы поспешно отправлялись в изгнание. Теперь из-за этого мне приходится иметь так много любовников. Нужно наверстывать упущенное. Понимаете?

— Наша госпожа наверстывает упущенное с похвальной скоростью, — проворчала Лойселла.

— По крайней мере, — сказала Санчия, — слухи не солгали. Его святейшество пишет моему отцу, что он обеспокоен дошедшими до него известиями о моем поведении.

— Мадонна… Санчия, будьте осторожны! Будьте осторожны, когда доберетесь до Рима.

— Осторожничать? Лучше я займусь Чезаре.

— Я о нем много слышала, — заметила Лойселла.

— Много странного, — вставила Франческа.

— Говорят, — продолжала Лойсеяла, — что когда ему понравится женщина и он скажет ей: пошли со мной, — она не смеет ослушаться. Иначе ее возьмут силой и накажут за то, что не подчинилась кардиналу.

— Я слышала, что он рыщет по улицам, — добавила Бернандина, — высматривая подходящие жертвы, чтобы пополнить свой гарем. Что тот, кто встанет на его пути, загадочно умрет, никто не знает как.

Санчия захлопала в ладоши, откинула назад пышные черные волосы и рассмеялась.

— Судя по слухам, это самый волнующий мужчина, которого можно встретить. Я мечтаю скорее лично познакомиться с ним.

• Предыдущая
• 43/71
• Следующая