Королева-распутница - Холт Виктория - Страница 5

• Предыдущая
• 5/86
• Следующая

Но над столом разнеслось бормотание. При дворе находится итальянка. Как можно доверять ей? Адмирал, видно, забыл, как она отправила одного из своих отравителей в военный лагерь, где он жил тогда. Колиньи мог погибнуть. Адмирал слишком легко прощал людей, слишком легко доверял им. Нельзя прощать змею и доверять ей.

Этьенн, один из конюхов Колиньи, заплакал.

— Если адмирал покинет замок, — сказал этот человек, — он больше не вернется к нам.

Товарищи Этьенна испуганно уставились на него, но он настаивал на своих мрачных пророчествах.

— На сей раз королева-мать осуществит свой дьявольский замысел; зло одержит победу над добром.

Замолчав, он уронил слезу в чашку.

Когда убрали скатерть, священник — за столом адмирала всегда сидели один или два священника — благословил его. Колиньи заперся с зятем, чтобы обсудить планы и составить письмо с уведомлением об их скором прибытии ко двору.

Через несколько дней, когда они собрались покинуть замок, Этьенн встретил их в конюшне. Он ждал там с раннего утра; когда адмирал сел на коня, Этьенн бросился на колени и завыл, точно одержимый.

— Месье, мой добрый господин, — взмолился конюх, — не спешите к своей погибели, которая ждет вас в Париже. Вы умрете там… и все, кто поедет с вами, — тоже.

Адмирал слез с коня и обнял плачущего человека.

— Мой друг, ты позволил недобрым слухам разволновать тебя. Посмотри на мою сильную руку. Взгляни на моих спутников. Знай, что мы можем постоять за себя. Ступай на кухню и скажи, чтобы тебе дали чарку вина. Выпей за мое здоровье и успокойся.

Этьенна увели, но он продолжал оплакивать еще живого адмирала; приближаясь со своим зятем к Парижу, Колиньи не мог забыть эту сцену.

Отпустив Шарлотту де Сов, Катрин де Медичи предалась размышлениям. У нее еще не было определенных планов в отношении молодого короля Наварры, но она считала, что будет полезным, если Шарлотта займется им, как только он прибудет ко двору. Катрин не хотела, чтобы он вступил в какую-нибудь связь, которая могла оказаться более порочной, чем та, которую она уготовила ему. Она была уверена, что Генрих Наваррский похож на своего отца, Антуана де Бурбона — человека, которым всегда управляли женщины. Она хотела, чтобы действиями будущего зятя руководила ее шпионка. Нельзя допустить, чтобы он влюбился в невесту. Это было маловероятно, поскольку Марго умела держаться весьма нелюбезно; Генрих Наваррский, всегда имевший массу поклонниц, вряд ли влюбится в жену, которая будет отталкивать его от себя. Но Катрин не могла положиться на Марго. Эта юная интриганка будет охотнее действовать в интересах любовника, нежели своей семьи.

Появившийся в комнате сын Катрин — Генрих — прервал ее размышления. Он вошел без предупреждения, забыв об этикете. Он был единственным человеком при дворе, который смел поступать так.

Подняв голову, Катрин улыбнулась. Нежное выражение выглядело на ее лице странно. Выпученные глаза женщины смягчились, бледная кожа порозовела. Генрих был ее любимым сыном; каждый раз, глядя на него, она сожалела о том, что он не стал ее первенцем; она желала забрать корону у его брата и положить ее на эту красивую голову.

Она любила своего мужа Генриха в течение долгих лет, когда он пренебрегал ею, и назвала этого сына в честь короля. При крещении Генрих получил другое имя — Эдуард Александр. Но он стал ее Генрихом; Катрин верила, что он станет Генрихом Третьим Французским.

Франциск, ее первенец, умер; когда это случилось, Катрин очень хотелось, чтобы корона перешла к Генриху, а не безумному десятилетнему Карлу. Особенно сильно ее раздражал тот факт, что братьев разделял всего один год. Почему, часто спрашивала себя Катрин, она не родила Генриха тем июньским днем 1550 года! Тогда она избежала бы многих волнений.

— Мой дорогой, — сказала она, взяв Генриха за руку — одну из самых красивых во Франции и весьма похожую на ее собственную — и поцеловав ее. Она ощутила аромат мускуса и фиалковой пудры, который он принес с собой в комнату. Он казался самым красивым созданием, какое ей доводилось видеть; из-под его расстегнутого экстравагантного бархатного камзола выглядывала атласная блуза перламутрового оттенка, края которой были расшиты драгоценными камнями разных цветов. Завитые волосы юноши кокетливо торчали из-под маленькой шапочки, украшенной бриллиантами. Длинные белые пальцы Генриха были унизаны перстнями. В его ушах сверкали бриллианты, на запястьях висели браслеты.

— Подойди сюда, — сказала она, — сядь рядом со мной. У тебя взволнованный вид, мой дорогой. Что тебя беспокоит? Ты выглядишь уставшим. Не утомил ли ты себя, занимаясь любовью с мадемуазель де Шатонёф?

Генрих вяло махнул рукой.

— Нет, дело не в этом.

Она похлопала рукой по его кисти. Катрин радовалась тому, что он наконец завел любовницу; народ ждал от него этого. Женщина не могла влиять на Генриха так, как это делали надушенные и завитые молодые люди, которыми он окружал себя. Рене де Шатонёф не вмешивалась в дела, которые ее не касались. Именно такую женщину хотела видеть возле своего сына Катрин. Однако она была немного обеспокоена любовными радениями Генриха, утомлявшими его; после них истощенный молодой человек проводил день или два в постели, его друзья мужского пола ждали его, завивали ему волосы, угощали во дворце сладостями, декламировали стихи, заставляли его собак и попугаев развлекать принца своими фокусами.

Ее сын был странным молодым человеком. Наполовину Медичи, наполовину Валуа, он был болен душой и телом, как все дети Генриха Второго и Катрин. Они с детства имели мало шансов прожить долго; они расплачивались за грехи дедов — отцов Катрин и Генриха.

Люди находили странным, что Генрих, герцог Анжуйский, проявил себя отважным генералом под Ярнаком и Монтконтуром. Казалось невероятным, что этот томный, женственный щеголь, красивший свое лицо и завивавший волосы, в возрасте двадцати одного года долго отдыхавший в постели после занятий любовью, смог одержать победу в сражении над Луи де Бурбоном, принцем Конде. А Катрин, будучи peaлисткой, говорила себе, что под Ярнаком и Монтконтуром Генрих командовал превосходной армией и располагал великолепными советниками. Как и все ее сыновья, он рано созрел и быстро начал стареть. В двадцать один год он уже был не тем, что в семнадцать. Его остроумие всегда останется при нем; он не утратит художественного вкуса; но любовь к удовольствиям, порой извращенным, которым он постоянно предавался, отнимали у него силы. Сейчас перед Катрин стоял отнюдь не мужественный полководец. Губы Генриха были печально изогнуты; Катрин показалось, что она знает причину этого.

— Тебе не следует беспокоиться из-за беременности королевы, сын мой, — сказала королева-мать. — Ребенок Карла не выживет.

— Прежде ты говорила, что у него никогда не будет сына.

— Пока что он его не имеет. Нам неизвестен пол ребенка.

— Какое это имеет значение? Если родится девочка, они смогут завести других детей.

Катрин поиграла браслетом из разноцветных камней, на которых были выгравированы таинственные знаки: замок браслета был сделан из частей человеческого черепа. Это украшение внушало страх всем видевшим его — этого и добивалась Катрин. Оно было изготовлено ее магами; она верила, что вещица обладает волшебными свойствами.

Наблюдая за тем, как пальцы матери теребят браслет, герцог Анжуйский испытал облегчение. Он знал, что мать не позволит никому стать на его пути к трону. Однако он считал, что она поступила легкомысленно, разрешив Карлу жениться. Он собирался сказать ей об этом.

— Они не будут жить, — заявила Катрин.

— Ты уверена в этом, мама?

Она, казалось, сосредоточенно разглядывала браслет.

— Они не будут жить, — повторила королева-мать. — Мой сын, скоро ты наденешь корону Франции. Я убеждена в этом. Когда это произойдет, ты не забудешь о том, кто помог тебе сесть на трон, мой дорогой?

— Никогда, мама, — сказал Генрих. — Но есть еще известие из Польши.

• Предыдущая
• 5/86
• Следующая