Чекисты. Книга вторая - Беляев Владимир - Страница 67
- Предыдущая
- 67/91
- Следующая
Сняли с должности. Хотели и из колхоза в три шеи. Да тут — война…
Вот когда развернулся кулацкий выкормыш во всю свою ширь: и колхоз разогнал, и прежний отцовский дом-пятистенок заграбастал, в котором деревенская школа была. “Я вам, — грозится, — теперь покажу, чья здесь сила, чья власть! Вы у меня поплачете кровавыми слезами!”
И верно, заплакали, да еще как…
Гитлеровцам такие пройдисветы — лучше не надо: они ж от Советской власти пострадали, будут служить “новому порядку” — дай бог! Приняли каина, как своего родного, хотели старостой, или, по-ихнему, бургомистром здешним назначить. Только Антонов другое замыслил. Бургомистр что? Выполняй приказания немецкого коменданта, и вся недолга, не выполнишь — тебе же по шее дадут. А вот в полиции служить, выслуживаться — это ты всей округе голова: чуть что — палец на курок, и нет человека.
Ох, и хитер же был! Умел, подлец, далеко вперед глядеть. Думаете, в начальники полиции пошел? Как бы не так: с начальника немцы за любую промашку в первую очередь спросят, и свои же, деревенские, могут в подходящую минуту голову снять, А попадись такой “начальник” партизанам — все, конец.
Выждал Антонов, пока нашли начальника полицаям, и только после этого отправился к нему на поклон. Сам же слух пустил: мол, не пойду, угонят и меня, и сына на каторгу фашистскую в Германию. Первое время все больше тишком наших людей предавал. А потом развернулся: числился рядовым, на самом же деле всеми головорезами верховодил. Даже Михайлов, и тот боялся каина!
Дальше — больше. Сына родного, Ивана, который до войны к кузнечному ремеслу приспособился, и того определил в полицию. Жену, совсем больную, как напьется, так либо из дому гонит, либо молотит кулачищами до полусмерти. Домордовал, гад, загнал бабу на тот свет. Ладно, что остальные дети успели еще до оккупации из дому уйти, а то бы и их не пощадил. А о чужих говорить нечего, над чужими лютовал хуже самого лютого зверя.
Осенью сорок второго года, после боя с карателями, пришел в наши Малью Луки, к матери, раненный в руку здешний парень из партизан. Мать укрыла его на сеновале. Только нашелся какой-то гад, сообщил в полицию, и в следующую ночь — облава. Антонов приказал своим нелюдям оцепить сарай, а сам к старухе: “Хочешь, чтобы сын жив остался? Зови, пусть добром выходит! Не послушается, и тебя вместе с ним порешим, и дом сожжем!”
Откуда старухе было знать, что просто боится он нарваться на партизанскую пулю? Поверила мать, полезла на сеновал: “Лучше выйди, сынок, обещают не трогать…” Вышел парень — шатается, чуть на ногах стоит. А они увидели, какой он, набросились, точно голодная стая, сапоги, свитер, ватник сорвали, на глазах у матери искровянили сына до немоты и потом полумертвого, полуголого, поволокли по мерзлой грязи за шесть километров в Порхов, в комендатуру. Там, слух прошел, и добили…
Не с одним тем парнем так было. Встали бы все, загубленные Антоновым, пришли бы сюда, пожалуй, и изба моя не вместила бы всех. Ты, говоришь, о Ванюшке Зорине слышал? Из деревни Арбузово-Щилиика? Вот-вот. Четырнадцать лет было мальчонке, когда порешили его полицаи на берегу речки. А за что убили? Об этом ты у отца Ванюшкиного спроси, у старого Зорина. Он и нынче все там же, в Щилинке, век доживает.
Кровь людская, дорогой товарищ, что здесь в войну пролилась, отмщения требует. И уж ежели пришел ты за правдой, так иди к нашим людям до конца: у людей ее и найдешь…”
Протокол дочитан, подписан свидетелем. Остается пожать хозяину руку, поблагодарить за гостеприимство и — в путь… Сколько еще будет составлено таких вот свидетельских показаний, сколько бумаги уйдет на новые и новые протоколы, прежде чем закончится дело о преступлениях гитлеровских наемников только в одном Порховском районе! “Протоколы? — думал Буданов. — Нет, не протоколы, а главы страшной, потрясающей документальной повести, взывающей к справедливости и возмездию. И пишут, и допишут ее до конца сами наши люди, ищущие и требующие правды…”
Началось дело Иваном Алексеевым, а из рассказа Егорова всплыл новый предатель, еще более мерзкий — Алексей Антонов. Но фактов преступления Алексеева Егоров назвать не смог. Только подтвердил, что это безвольное ничтожество служило в полиции. Но зато зримо, ярко обрисовал его отца. Этого надо искать и найти во что бы то ни стало! “Сколько лет с тех пор пролетело?” — мелькнула мысль.
— Скажите, — спросил подполковник у хозяина, — вы ничего не слышали об убийстве партизана в деревне Петрово в сорок третьем году?
Егоров с минуту подумал, потом неуверенно пожал плечами:
— Слыхать-то, конечно, слыхал, что такое было, однако подробностей не знаю. Из нашего отряда в той деревне ни один в их лапы не попадал. Может, чужой кто? Пришлый, из других мест?
— Право, не знаю. Известно только, что убил его этот самый Антонов. Он тогда…
— Погоди, погоди! — даже взмахнул руками хозяин. — Говоришь, Антонов? Было убийство: молоденького парнишку там порешили, чуть ни подростка. Антонов, люди рассказывают, сам хвалился, что всадил ему пулю в живот.
— А вы фамилию того парня не помните?
— Нет. Пришлый он, а откуда — кто ж его знает? Ни документов при нем не нашли, ни бумаг каких. Так и похоронили, кажется, в братской могиле. Как и многих других, таких же безымянных. А ты вот что, мил человек, пойдешь в Арбузово-Щилинку, порасспроси-ка там у того же Зорина. Их деревня много ближе к Петрово, чем наша. Может, ему побольше моего известно.
— Попытаюсь, — кивнул Буданов. — Значит, советуете прямо к Зорину?
— К нему. Трудное это дело — бередить в отцовской душе незажившую рану, а ничего не поделаешь — надо. Без этого тебе не обойтись.
Так расстались чекист с колхозником.
Арбузово-Щилинка открылась сразу, как только дорога вывела подполковника из небольшого редкого придорожного леса: два ряда новых домов с еще не успевшими потемнеть бревенчатыми стенами. Буданов вспомнил рассказ Егорова о том, что перед самым своим бегством фашисты дотла сожгли всю эту деревню. К счастью, им не удалось захватить в ней никого из жителей. Все успели уйти, тем и спаслись. А теперь вот опять отстроились.
Много лет прошло со дня гибели мальчика, а рана в отцовском сердце болит, небось, и поныне. Ни долгие годы, ни перипетии жизни никогда не излечат ее. Такая же рана ноет в сердце и у чекиста Буданова: в самом начале войны на фронте погиб его старший брат, пограничник Василий. И хотя, кроме Василия, в семье еще семеро детей, а сойдутся вместе — и первое, о чем скорбно помолчат, — это о старшем брате. Так и во всех советских семьях, внесших тяжелую, оторванную от сердца долю в великое дело нашей победы… Так и в семье Зорина… Вот почему трудно идти к нему. Но надо, без этой встречи не обойтись…
И Зосима Петрович направился к нужной ему избе.
Хозяин был дома: среднего роста, худощавый, жилистый, с заметной проседью в смолисто-черных волосах. Он встретил нежданного гостя без удивления, не спеша проверил его служебное удостоверение и лишь после этого протянул руку:
— Будем знакомы: Петр Зорин.
Буданов спрятал удостоверение, виновато оглядел свои заляпанные глиной сапоги. Зорин заметил его смущение и не щедро, но дружелюбно улыбнулся:
— Ничего, не беда, вон какая распутица на дороге. Сапоги-то, небось, промокли? А вы раздевайтесь, вешайте ватник к печке сушить. — И, видя, как гость охотно слушается его, добавил: — Присаживайтесь-ка к столу, отобедаем, а потом и за разговоры.
Зосима Петрович не стал отказываться. Во время обеда они и присмотрятся друг к другу, и попривыкнут. И через несколько минут оба уже сидели за столом, на котором дышали вкусным паром наваристые мясные щи.
— Октябрьская годовщина скоро, — сказал Зорин, — вот и прирезали телку к празднику. — И, помолчав, шевельнул густо-черными бровями, как бы поясняя: — С кормами у нас нынче трудновато, только-только корову до весны прокормить.
Хозяйка, худенькая немолодая женщина, как-то беззвучно, почти незаметно появилась в горнице, поставила на стол чугунок с отварной картошкой и тут же исчезла. Мужчины продолжали есть, время от времени обмениваясь короткими фразами о затянувшейся осени, о бесконечных дождях. Чувствовалось, что Зорин все время сосредоточенно думает о чем-то. “Неужели мне и на свидетельском допросе придется вытягивать из него каждое слово?” — поймал себя на мысли подполковник. Бывают такие люди, даже среди знакомых, с которыми все время чувствуешь себя скованным, связанным их немногословием. Зосима Петрович хотел было спросить о чем-либо насущном, житейском, что заставило бы хозяина разговориться. Но Зорин вдруг отодвинул тарелку и поднялся из-за стола.
- Предыдущая
- 67/91
- Следующая
