Пыль дорог - Баштовая Ксения Николаевна - Страница 35

– Совсем забыл: спасибо.

Утро встретило Каренса пинком под ребра. Причем пинком весьма ощутимым. Мошенник подскочил на месте и, резко усевшись, принялся озираться по сторонам. В голове крутилось нездоровое подозрение, что септианская стража передумала и решила-таки его выловить.

Какого же было удивление, когда, продрав глаза, шулер разглядел, что рядом с ним стоит всего-навсего нагло ухмыляющийся менестрель.

– И?.. – мрачно поинтересовался мошенник, вновь ложась на землю и переворачиваясь со спины на бок. – Это вместо доброго утра?

– А тебе не понравилось? – хмыкнул менестрель. – Могу повторить, может, тогда проникнешься.

– Да иди ты, – отмахнулся мошенник, переворачиваясь на другой бок.

Менестрель вытряхнул на угли, оставшиеся от костра, последние капли из фляги: насколько он помнил, в нескольких часах хода от места ночевки протекал небольшой ручеек. А к полудню можно и до следующего города дойти.

– Я-то пойду, – рассмеялся он. – А ты здесь останешься?

– Не понял? – Каренс резко сел. – Что значит «останешься»?

– То и значит. Я дальше иду. Хочешь – оставайся.

– Джальдэ![5]

– Это ты обо мне? – не удержался от подколки Найрид.

Мошенник гордо промолчал.

Ближе к полудню в ворота вольного Тиима вошли двое мужчин. Один точно был темным эльфом, о расовой принадлежности второго могли, пожалуй, поведать лишь его родители.

Вошли они в город вместе, но шагов через десять расстались: менестрель направился к дверям расположенной у самых стен города таверны – в помещении проще играть, чем на улице, – ну а мошенник, махнув на прощание рукой, скрылся в кривых закоулках. Каждого ждала своя работа.

Колок на пятой струне плохо держал натяжение: по-хорошему, его уже месяца три как стоило поменять, но то руки не доходили, то какие-нибудь проблемы на голову сваливались – вон как вчера. Так что даже сейчас менестрелю было не до починки. Держится – и ладно, а как отломается окончательно, так и поменяем. Пока же надо лишь изредка подстраивать.

Хвала всем богам, на этот раз капризный инструмент решил не показывать свой норов: настройка струн практически не сбивалась, и крутить колки барду пришлось два раза за все выступление. Поэтому перерывов между песнями практически не было, а стало быть, и заработал менестрель порядочно.

Что еще радовало, за ночлег платить не пришлось: посетители, привлеченные игрой менестреля, тратили денег больше, чем обычно, а потому внакладе не остался не только бродячий музыкант, но и хозяин заведения.

Сильно ныли натертые струнами за день пальцы. Менестрель устало вздохнул и, отставив в сторону уже ненужный инструмент, обессиленно повалился на кровать в небольшом номере на втором этаже. Двери он не запирал принципиально. Смысл? Воровать все равно нечего. Все, что есть, – гитара да горсть заработанных монет, и хорошо еще, если там наберется пара-тройка злотых. Заберут воры деньги – не страшно. А гитара – никто в здравом уме и не подумает ее украсть! Корпус поцарапан, полировка давно стерлась, на грифе не хватает пары порожков. Другое дело – звучание. Но чтобы понять это, надо самому быть музыкантом.

Говорят, жизнь менестреля – сахар: знай себе бренчи на гитаре да подпевай изредка. Вот только пара аккордов не сделает всего. Нужно уметь чувствовать аудиторию. Нужно осознавать, когда подойдет полушутливая пьеска, услышанная в южных землях, а когда необходимо, лишь изредка касаясь струн, продекламировать трагическую вису. А если людям хочется радоваться и пьянствовать, самая красивая печальная баллада не найдет отклика в их душах. Нужно уметь чувствовать. Иначе не заработаешь ни медянки.

Но колок на гитаре придется все-таки поменять.

Решив, что с утра непременно заглянет к мастеру, Найрид устало прикрыл глаза.

Грохот резко отворившейся и со всей дури ударившейся о стену двери показался уже задремавшему музыканту громом небесным. Он подскочил на плохо застеленной кровати и ошалело уставился на замершего на проходе Каренса, судорожно хватающего ртом воздух:

– За мной погоня! Прикрой!

– Какого черта? – мрачно спросил менестрель нежданного гостя.

– Да все того же! – огрызнулся темный эльф, захлопнув дверь, а потом, для верности, еще и заперев на засов. – Не любят здесь мошенников.

– Ты опять играл?

– Мне же надо было заработать. Ну придумай же что-нибудь – меня ж сейчас повесят! И тебя, кстати, тоже – за помощь преступнику.

– Мы так не договаривались! – поперхнулся менестрель, вскакивая с кровати.

Мошенник мотнул головой в сторону запертой двери:

– Им расскажешь!

На первом этаже загрохотали тяжелые подкованные сапоги.

– Запомни, – быстро говорил тем временем менестрель, – все, что тебе надо: пятая струна. Третий, пятый, а потом седьмой лад. И опять: третий, пятый, третий. И пожалуйста, отожми струны как следует, иначе мы оба – трупы.

Дверь, за которой скрылся сбежавший преступник, пришлось выламывать: он совершенно не реагировал на окрики городской стражи и, судя по звукам, доносящимся из комнаты, решил просто так не сдаваться, взяв в заложники хозяина номера и начав его пытать.

Роль тарана сыграла голова младшего лейтенанта Давниела. Младший лейтенант был против, но его, к сожалению, никто не слушал.

Каково же было удивление ворвавшихся в комнату военных, когда за рухнувшей дверью их взорам предстала более чем странная картина: на кровати, застеленной посеревшим от времени бельем, сидел темный эльф, небрежно закинув ногу на ногу, и изо всех сил дергал струны гитары. Именно эти звуки городская стража и приняла за стоны пытуемых.

Перед эльфом стоял, скрестив руки на груди и нервно постукивая носком сапога, мужчина лет тридцати пяти. После очередного стона гитары он страдальчески закатил глаза и выдал длинную цветастую фразу на оркском. В крайне вольном переводе на гьерольский его речь звучала примерно так:

– О, неверный сын собаки! Будь проклят тот день, когда я доверил тебе в руки этот ценный инструмент, сделанный великим Хрхрыыном! Будь проклята та минута, когда твой лживый язык убедил меня взять тебя в ученики! Пусть твоя мать…

– Кхе-кхе, – вежливо прервал вдохновенную речь неизвестного капитан городской стражи Эмскиел.

Мужчина вздрогнул и обернулся.

Надо сказать, что столь длинную тираду Найрид высказывал весьма искренне: ему было почти физически невыносимо смотреть на то, как Каренс издевается над его инструментом. Каждый взвизг струн менестрель воспринимал как личное оскорбление. Но приходилось сжимать зубы и терпеть. Когда мошенник поспешно опустил глаза, уставившись взглядом на гриф гитары, менестрель понял, что у их неотрепетированного спектакля появились первые зрители. Пришлось импровизировать. И вот теперь бард отыгрался по полной. Жаль только, не удалось высказать мысль до конца.

– Что вам угодно? – мрачно поинтересовался менестрель, старательно подбавив в голос ледяных ноток.

И если бы кто знал, каких сил ему стоило сохранять видимость спокойствия.

– Мы пришли арестовать этого эльфа! – бойко сообщил капитан стражи, не забыв уверенно ткнуть пальцем в сторону мошенника на случай, если кто не догадался, какого именно эльфа пришел арестовывать отряд.

В отличие от Найрида Каренсу приходилось общаться с представителями властей, а потому, сидя на кровати, мошенник чувствовал себя вполне естественно. Первая волна страха, нахлынувшая во время бега по закоулкам Тиима, давно прошла, и сейчас, глядя в лицо хлыщеватому троллю, начальнику стражи, он был абсолютно спокоен.

Если бы еще не надо было удерживать эту чертову гитару, так и норовившую соскользнуть с колена, было бы совсем хорошо. Но Найрид его со свету сживет, если на этой балалайке появится новая царапинка!

– А кто вам дал право арестовывать моего ученика?

– Ученика? – презрительно прищурился тролль.

Менестрель медленно склонил голову, что вполне могло быть расценено как кивок: