Любовь к камням - Хилл Тобиас - Страница 26

• Предыдущая
• 26/99
• Следующая

— Это был изумруд. Убить бы меня за такое, но разбил его, очевидно, я. За осколки все-таки можно кое-что получить. Прозрачность хорошая, видишь? Камень не египетский.

— Откуда он еще может быть?

— Возможно, из Индии… а вот этот похож на сапфир. Точно сказать не могу.

Он взял один из амулетов. Синевато-серый, диаметром в дюйм. Сверкающий.

— Не знаешь?

Залман окрысился:

— Откуда мне знать такой величины сапфир? — Он положил камень обеими руками. — Я работал с дешевыми камешками. Таких в глаза не видел.

И взял другой амулет. Прозрачный кристалл величиной с коренной зуб человека. Даниил увидел, что брат снова улыбается. Лицо Залмана было по-прежнему влажным, но не от воды. От шеи до тюрбана его обильно орошал пот.

— А это что?

Рука Залмана дрогнула. Пальцы мягко сжали камень.

— Это? Это наша дорога отсюда.

— Откуда?

Залман посмотрел на брата, на его сутулую неуклюжую фигуру, и рассмеялся:

— Из этого дома, из этого города. Откуда же еще? От улиц, которые при каждом дожде заливает нечистотами. От гнилого риса и недель без мяса. От наводнений, Даниил, от рек. Мы не обречены умирать от холеры, как все вокруг нас. Можем теперь уехать. Куда угодно.

Улыбка его была широкой, заразительной. Даниил почувствовал, что тоже начинает улыбаться. Ему представилось, что кувшин, разбившись, распространил эпидемию улыбок по всему старому Багдаду. Он покачал головой:

— Залман, я не хочу никуда уезжать. Я доволен жизнью здесь.

— Нет! Ничего ты не доволен. Ты не понимаешь. Смотри.

Залман взял другой амулет. Овальный красный камень, плоский, полупрозрачный, как глаз трески. Вложил его Даниилу в руки.

— Это, я знаю, рубин. За него можно купить новый дом в любом городе. В Калькутте или в Бомбее. Не с двумя дверями, с двадцатью.

Даниил ощущал на рубине пот Залмана. Он покачал головой.

— Ты уверен в этом?

— В камне есть изъян, очень маленький, но это обесцвечивание рубина. Надежное, как клеймо ювелира. — Залман теперь говорил торопясь, склонившись над столом и беря камни один за другим. — Рубин-балас, каратов десять — двенадцать. Его можно продать там, куда поедем. Прекрасный аметист — он пойдет на оплату дороги. Это молочно-белый опал, не особенно хороший. Это, я почти уверен, сапфир. А это…

Залман снова взял прозрачный камень, стиснул. Рука его дрожала. У него перехватило дыхание.

— Значит, мы богаты.

Даниил поразился унылости собственного голоса. Он не испытывал уныния. Был только насторожен, словно здесь все-таки могла таиться какая-то опасность. Не зараза из кувшина, а нечто более коварное. Попытался собраться с мыслями, но Залман взял его за руки. Вложил прозрачный камень ему в ладонь.

— Богаты! Помнишь игру в изменение мира?

Даниил вспомнил. И невольно вновь улыбнулся.

— Ты всегда любил мечтать. Ну вот, теперь ты способен осуществить все свои желания. Мы можем уехать отсюда. Купить Рахили дом с двадцатью дверями. Даниил, в Индии мы сможем ездить на конях. Иметь двадцать коней. С зелеными тюрбанами. Или, если хочешь, можно поехать в Лондон. Выбирай. Мне все равно куда. Фрат! Выбирай за нас обоих. Соглашайся.

Даниил покачал головой. Не отвечая Залману, хотя собирался дать именно такой ответ. Из-за прозрачного камня в руке он ни о чем не мог думать. Даже о Залмане, брате. Звучавший рядом голос представлял собой невнятный шум. Даниил взглянул на драгоценный камень.

Он был тяжелее, чем представлялось с виду. Увесистым, как грузило. В форме пирамиды. Даниил догадывался, что он гораздо древнее, чем кувшин Ибрагима, хотя сосуд был потускневшим от старости, а камень выглядел ограненным только вчера.

Пять граней в лучах послеполуденного солнца совершали чудо — вбирали внутрь камня свет и выпускали более ярким, поглощали солнце и выбрасывали радуги. В те первые минуты, держа в руке «Сердце Трех братьев», Даниил думал, что ни разу в жизни не видел ничего столь красивого.

Он перевернул камень. По основанию пирамиды шла надпись. Буквы здесь были проще, чем на других амулетах, словно гранильщику было трудно их вырезать. Даниил почти разбирал ее. И, нахмурясь, сосредоточился.

— Даниил! Выбери место. Пожалуйста, для нас обоих, — повторил Залман.

Слова поддались прочтению. Он произнес их, не обращаясь к брату: «Для защиты от призраков».

— Где?

— Тут написано, что камень служит для защиты от призраков.

Даниил поднял взгляд на Залмана. На его широкое, смуглое лицо. Теперь он побледнел, руки сжались в кулаки, а на скулах выступили капли пота.

— Ты должен поехать.

Он положил камень. Прислушался к словам, которые брат не произнес. Я не могу уехать один. Сквозь грани кристалла ему был виден стол. Старое дерево, новые зарубки. Камень освещал их, придавал им красоты. Даниил произнес тихо, как если бы говорил в синагоге, чтобы ничего не нарушить:

— Залман, это наш дом. Здесь жили наш отец, и наш дед, и его дед.

— Он гниет. Гниющий дом в умирающем городе.

Даниил заговорил громче:

— Это дом нашей семьи. Поэтому Рахиль ни за что не оставит его. Подумай об этом, и ты согласишься со мной. А я ни за что не оставлю Рахиль одну.

Они стояли в длинной кухне. Между ними лежал разбитый кувшин. С Островной дороги доносился смех детей. Прерывистый звук пастушеской свирели с девятью отверстиями. Даниил мельком подумал, та ли это, которую вырезал он. Надо было бы научить их играть на ней.

Сбоку от него открылась дверь, и он лишь слегка повернулся в ту сторону, зная, что вошла Рахиль. В этот дом с двумя дверями не заходил больше никто. Не стало ни Юдифи, ни Юсуфа-пасечника, ни Юсуфа — городского нищего, ни гранильщика Мехмета. От тяжести своей ноши она запыхалась. В складках одежды Рахили был песок, подол платья потемнел от речной грязи. Вошла она с бельевой корзиной на голове, придерживая ее одной рукой, затем опустила на пол. Залман мельком отметил, что серег у нее в ушах нет.

— Ребята, вижу, никто из вас не подумал принести мои сушащиеся подносы. Надвигается буря.

— Поздно ты.

Голос Даниила звучал безжизненно. Он ждал, что Рахиль взглянет ему в лицо, увидит в нем волнение. Но она прошла мимо него к столу. Взяла черепок кувшина и рассмеялась:

— Так вот из-за чего столько крика! Это вам всучил тот араб с болот, так ведь? Он способен продать еврею разбитый горшок. Просто поражаюсь.

— Мы не кричали.

Сказав это, Залман понял, как тихо звучит его голос в темнеющей кухне. Рахиль выдвинула из-под стола табурет и села, все еще держа черепок в руке.

— Я же слышала вас, стоя в реке. Вот за это вы хотите купить мне дом с двадцатью дверями?

Заговорил Даниил:

— Нет, тетя. За камни.

— Ах да. — Она перебрала их. Молочно-белый опал. Сапфир. — Красивые, ничего не скажешь. Залман, ты уверен, что они стоят столько, сколько тебе представляется?

— Нет.

— Угу.

— Тетя… Рахиль… — Он опустил голову, стараясь подобрать нужные слова. — Эти камни — наше спасение. В этом я уверен. Возможно, Бог послал их нам, чтобы…

— Бог? Ц-ц. Ты заговорил как богатый еврей. Только богачи так любят Бога.

— Но мы все можем стать богатыми. Старый Багдад гибнет. А мы, Даниил и я, молоды. Существуют другие места, лучшая жизнь…

— Да, существуют. Ты совершенно прав. Ты разумно рассуждаешь, Залман. Вырос в делового, практичного мужчину.

Рахиль говорила это без улыбки. Туфли ее были мокрыми. Она сняла их, потом носки. Ступни ее были искривленными, нестриженые ногти походили на когти дохлой птицы. Она засмеялась, лицо ее было в тени.

— Ты только посмотри на меня. Я сегодня выгляжу чудовищно. — Глянула на Залмана из-под полуопущенных ресниц. — Превращаюсь в сирруш.

— Тетя…

— Залман, я не могу уехать. Слишком стара, слишком привязана к дому. Твой брат это понимает. Ты, я знаю, нет.

Она аккуратно поставила туфли возле табурета, подняла мокрые носки и проковыляла к пустой печи. Поцокала языком.

• Предыдущая
• 26/99
• Следующая