Трофейная банка, разбитая на дуэли - Крапивин Владислав Петрович - Страница 83

• Предыдущая
• 83/86
• Следующая

Лодька больше ни о чем не спрашивал. Опять сидел согнувшись. Лев Семенович протянул ладонь, тряхнул его за плечо.

— Ладно, хватит о грустном. Давай про другое...

Лодька глянул осторожно:

— Про что?

— Боюсь, что и эта тема не из веселых. Но... меня берет за жабры любопытство. Можно?

— Да. Про что хотите...

— Я про дуэль. Дело суровое, но оно ведь в прошлом... Скажи, Лодя, страшно было стоять под наведенным пистолетом?

Лодька почему-то не удивился вопросу. Будто ждал чего-то такого. Подумал и постарался ответить честно:

— Наверно, да... Но идти признаваться... про порох... было страшнее.

— А если всерьез? — Видимо, Лев Семенович не поверил.

— Я...  не знаю. Вроде бы и страшно, только... будто это не я. Будто смотрел на это со стороны. Тот, на кого смотрел, он как бы выключился. А мне самому...  да, жутко, только я сам этого не понимал, пока... ну, пока не очнулся... Да, а еще нетерпение такое: скорей бы это кончилось...

Не говорить  же про сырость! И так уже хватило  позора...

И про молитву говорить не надо. Это совершенно его одного, Лодьки, дело. Хотя Лев Семенович и вспомнил про Старика. Наверно, он случайно...

Лев Семенович потер лоб, глянул почти что с завистью:

— Целая гамма чувств... А я в похожей ситуации, по правде говоря, вообще ничего не ощутил. Кроме этакой одеревенелости...

— Это когда? — неловко спросил Лодька. — На фронте?

— Да вот тогда! — Лев Семенович большим пальцем  махнул в сторону немца с автоматом.

— Я, Лодя, в тот раз тебе рассказал сокращенный...и  не очень точный вариант событий. Вроде твоей версии с самолетиком, где половина правды, а половина... так... На самом деле не было солдат, которые скрутили немца. Я отпустил его...

Лодька хлопнул губами:

— П... почему?

— Так сразу не скажешь, почему... Пожалел, наверно... Не знаю... Он-то перед этим тоже пожалел меня. Или просто не захотел убивать. По крайней мере, не нажал на спуск...

— А дальше что? Он же был с автоматом!

— Был... Направил на меня и смотрит... вот как на фото... Тут-то и навалилась на меня эта одеревенелость. Деревянным пальцем надавил я кнопку... потом выпустил аппарат,  деревянными руками дотянулся до фрицевского автомата, сорвал через шею ремень. А может, не сорвал, а просто снял — как-то замедленно все происходило... Немец этот, он... тоже, как неживой... Я сразу увидел, что в магазине полно патронов. Мог бы из меня сделать не решето, а просто месиво... Я наконец очухался, ствол — на него:

— Хендэ хох! — разумеется.

Он руки вскинул, а потом вдруг опустил, сунул в карманы. Улыбается криво так... ну, будто упрямый мальчишка, которого учитель поймал за курением: делайте, мол, что хотите... По правде говоря, и в самом деле почти мальчишка, посмотри. На вид лет двадцать, не больше... Так вот стоим и смотрим друг на друга. Крыша у землянки горит, трещит, а рядом никого — ни наших, ни немцев... Я говорю наконец:

"Варум зи нихт шиссен?" То есть "почему вы не стреляли?"

Лодька кивнул: понимаю.

— Да... А он: "Зи хабен кайне ваффен". "Вы были без оружия". "На унд?.." — говорю. — "И что же?"  А он выпрямился, улыбнулся, презрительно так, хотя губы трясутся... (А у кого бы не тряслись в такой позиции?) И выдает мне этот юноша длинную фразу, из которой следует, что бароны фон Гольденштерны не имеют обыкновения стрелять в безоружных противников. На самом-то деле просто растерялся, не привык еще, видимо, палить в человека в упор. Наверно, только-только попал на фронт, хотя и офицер, лейтенантик (глянь на погоны). Но однако же вспомнил баронский кодекс чести. Решил, видимо, что если не сумел убить врага, то хотя бы погибнет по-рыцарски. Удивительная ситуация, прямо роман Вальтер Скотта. Ну, да на войне чего только ни бывало... Меня тогда больше всего изумила его фамилия. Надо же такое!.. А барон встал прямо, вытянул шею и говорит: "Шиссен зи! Их хабе кайнэ ангст!" Стреляйте, мол, не боюсь. А какое там, "кайнэ ангст", когда чуть не плачет. Я поставил его шмайссер на предохранитель.

"Возвращайтесь к своим, барон..."

Он заморгал, как ребенок:

"Варум?" То есть с какой стати отпускаете меня?

"Дарум", — говорю. — "С такой же стати, с какой вы не выпустили мне в брюхо пригоршню свинцовых конфеток". — И еще добавляю: — "Наверно, причуды судьбы: не захотела, чтобы палили друг в друга два однофамильца".

Он заморгал еще больше. Ошарашенно и с вопросом.

Я ему объясняю: "Нет, герр лёйтнант, я не барон. И не немец. Я принадлежу той нации, которую вы с вашим фюрером приговорили к поголовному истреблению. Но до конца еще не успели..."

Он снова гордо вытянул шею:

"Бароны фон Гольденштерны никогда не опускались до антисемитизма!"

— До чего? — переспросил Лодька.

— До ненависти к евреям...

Лодькины уши опять противно затеплели.

Лев Семенович продолжал:

— "Ну и ладно, — говорю, — поздравляю вас, барон. И советую поспешить, пока не появились наши".

А он смотрит на автомат и заявляет:

"Я не могу вернуться без оружия, меня расстреляют".

Врал, наверно, офицера не расстреляли бы. Мог выкрутиться. Наверно, считал недостойным рыцарского звания возвращаться обезоруженным. Ну, я бросил шмайссер к бревнам землянки, достал свой "ТТ", выпалил несколько раз по автомату — по магазину и казенной части... Потому что не мог же я отдать немцу годное оружие, из которого он потом лупил бы по нашим... В общем, разгрохал автомат и говорю:

"Можете сказать, что оружие пострадало в бою..."

Поднял с земли свою "лейку" и пошел, не оглядываясь... Не раз думал потом: правильно ли сделал, что отпустил? Ведь этот барон в дальнейшем имел возможность  отправить на тот свет многих наших солдат и офицеров... особенно, когда понюхал пороху... Но... что было, то было. Никто, кроме Васи Лащенко, про это не знал... Узнали бы особисты — был бы мне капут...

Лодька чувствовал, что лучше бы помалкивать, но не удержался:

— А ваш друг... Лащенко... он что сказал?

— Он сказал: "Ты, Лёва, поступил неправильно. Очень... Только... я, наверно, поступил бы так же"... Вот такая психологическая ситуация. Как говорится, "диалектика жизни"... Вы еще не изучали диалектику?

— Не-а...

— Счастливые люди...

— Почему? — сумрачно спросил Лодька.

— Меньше путаницы в голове...

Лодька подумал, что в таком вот случае отпустил бы барона Гольденштерна без всякой диалектики (по крайней мере, в тот момент он был в этом уверен). Но не сказал этого: получилось бы, что подлизывается...

А Лев Семенович еще раз глянул на портрет барона и усмехнулся:

— Жаль, никогда не узнаю: дожил ли этот парень до конца войны? Какая у него судьба?

(Как ни странно, фотожурналист Лев Гольденштерн это узнал. Через много лет, когда можно стало писать гораздо больше, чем в пятидесятых, он отдал в один из московских журналов свой очерк "Однофамильцы" — историю про встречу у горящей землянки и снимок.  Очерк и фотографию напечатали, хотя название изменили — "Встреча на ничейной полосе". Месяца через два в редакцию пришло письмо из Западной Германии. Его (еще через какое-то время) переслали автору очерка.  А потом приехал в Советский Союз и тот, кто написал письмо — худой хромающий мужчина с гладкой седой прической — Карл Август фон Гольденштерн. Приехал в Москву и Лев Семенович. Они встретились в гостинице "Россия".

Оказалось, что молодой барон после той "встречи на ничейной полосе" никого не убил, потому что очень скоро попал под минометный огонь и ему оторвало ступню. Конец войны он встретил инвалидом и в плен его не взяли. Свое "обветшалое баронское гнездо" он уступил детям и внукам, а сам со второй женой жил в маленькой гамбургской квартире.

Лев Семенович ответствовал, что у него наоборот: сам он с женой (тоже второй) живет в "старом родовом гнезде" на "Казанская-штрассе", в дальнем городе "ин Вестсибириен", а дети и внуки обитают в двух кооперативных квартирах, приобрести которые помог им папа и дед.

• Предыдущая
• 83/86
• Следующая