МЫ… их! - Хелемендик Сергей - Страница 27
- Предыдущая
- 27/50
- Следующая
Но даже в пятом поколении среднеазиатские русские не перестали быть русскими. Лучше, чем «Очарованный странник» Лескова, об этом не написано ничего. Остается только горько жалеть о том, что сказовая речь Лескова недоступна сегодняшней российской молодежи, а вот телевизионный сериал по «Очарованному страннику» никто не спешит делать. А зря.
Русские — народ харизматический в том смысле, что способность к сверхчеловеческим, сверхъестественным Усилиям заложена у русских в генах. Где еще в мире есть министерство чрезвычайных ситуаций? В какой еще стране можно прочитать в газетах гневные упреки в адрес казненных чеченцами русских солдат, которые, по мысли автора упреков, умирали недостаточно боевито, вяло, не мужественно. Их положили под дулами автоматов на землю, и палач-чеченец перерезал каждому по очереди горло. А могли бы броситься на врагов, вместо того чтобы лежать. Харизма буквально выпирает из текста отважного автора.
Русские — лучшие в мире воины: последняя в истории России чеченская война тому доказательство. Воевать в этой странной войне со всем миром за каспийскую нефть, в таких жестоких условиях и под таким продажным командованием, могут только русские. Русская боеспособность вытекает из описанных уже качеств русской цивилизации — из способности выживать как в одиночку, так и вместе. В свидетели приглашаю газету примерно трехлетней давности, в которой описана судьба скромного русского десантника, заброшенного судьбой в Гонг-Конг без копейки в кармане и устроившегося вышибалой в каком-то баре. Через несколько месяцев наш десантник создал свою личную мафию из местных китайцев и начал теснить зловещие «триады», подминая под себя торговлю наркотиками и «белым мясом».
Воин — это не совсем солдат, воин — существо не подневольное. И если лучшими солдатами Европы считались всегда немцы, то в воинской доблести с русскими не сравнится никто. «Тщетны россам все препоны». Звучит на фоне позорной чеченской кампании как насмешка, но русским воинам в Чечне приходится оплачивать своей кровью поставленное под вопрос слабыми политиками господство России на Кавказе.
Русские — народ высочайшего интеллекта. Банальности о науке, технике и литературе с балетом опустим. Не будем говорить и о том, что только в России еще не разучились читать, только в одной европейской столице, в Москве, в книжных магазинах в час пик стоит густая толпа читателей. Нескромно обращусь к себе самому и самой простой, доступной области знаний.
Автор этих строк держит в памяти примерно 80 процентов всех улиц Москвы, включая разметки, милицейские посты и светофоры эпохи середины восьмидесятых. Этот объем информации сравним со знанием еще одного языка. В этом знании автор не одинок — вместе с ним держат все это в голове еще несколько миллионов тех, кто ездит по Москве на машине. Они все — интеллектуалы, причем не вполне добровольные. Потому что в Европе человеку достаточно карты, а у нас карты путают больше, чем объясняют. У нас всегда надежнее спросить и запомнить. Московская езда по улицам так запутанна и сложна, что, не зная города на память, по Москве нельзя ездить.
Что значит быть интеллектуалом в такой узкой области, как знание московских дебрей, я понял, только уехав из России. Полумиллионная Братислава была изучена мной за неделю так, как подавляющая часть братиславчан не узнает свой город за всю жизнь. Есть еще несколько городов, улицы и площади которых уложены у меня в памяти так отчетливо, как никогда не запомнит их европеец, которому это не нужно — у него указатели. А у нас — память.
Русский интеллект основан на смекалке, находчивости и не лишен практической направленности. У нас милиция надевает на ноги женские гигиенические прокладки, потому что у нас гаишник целый день стоит в луже в валенках с галошами и дышит выхлопными газами наших на редкость вонючих моторов. И отнюдь не жалуется на свою судьбу — он усиливает собой безопасность движения и собирает деньги в большую рукавицу. И на его место найдется много желающих.
Русский интеллект можно сравнить с компьютером, в котором постоянно, сами по себе, вырастают новые процессоры. Только кто-то где-то придумает «Пентиум-4», —У всех еще стоит «Пентиум-3», — как в нашем русском компьютере процессор «Пентиум-4» вырастет сам, что бы ни кричали недоброжелатели о том, что мы этот четвертый «Пентиум» где-то украли так же, как и три предыдущих.
Мир русского в постоянном движении, это чрезвычайно сложный мир, в котором катастрофы есть норма, а их отсутствие нарушение нормы. Поэтому русский интеллект близок к гениальности в своем динамизме, русские — замечательные прогностики, можно сказать, что это народ пророков. «Если не пизданется, то обязательно ебнется» — так пророчествуют у нас миллионы народных футурологов по поводу любой новостройки или вообще любого начинания властей. И почти никогда не ошибаются.
Русские учатся быстрее многих, но не так, как все. Учатся чему-то своему, и результаты этого обучения нельзя предсказать. Наших женщин хищные производители-империалисты в своих чисто корыстных интересах приучили в критические дни использовать их прокладки. Потом муж нашей женщины, гаишник, спохмелья смотрит на бесконечную рекламу прокладок по телевизору и его осеняет: может, и правда влагу не пропускают? А я с промокшими ногами весь день на морозе…
Эту ситуацию рассмотрим как модель. Учили одному —научили совсем другому. Учили социализму — получился «сталинизм». Потом учили демократии — появился Ельцин с Семьей и Чубайсом, все — «демократы». Учили рынку — выросла мафия, да еще какая!
Где сегодня все эти заокеанские учителя демократии, рыночных отношений и пиар, которые тысячами шатались по Москве в начале девяностых? Демократически выбирать они нас учили, как сейчас учат румын или боснийцев. Но кому, кроме нас, придет в голову регистрировать кандидатами еще десяток местных пьяниц по фамилии Петров, если главный претендент на победу в этом округе имеет несчастье быть Петровым? Кто догадается залепить портретами кандидата Петрова лобовые стекла всех машин в городе? Или за день до выборов пустить на канале ОРТ на пять минут трех молодых педерастов, которые будут взахлеб хвалить Явлинского — мол, наш это парень.
Запад притворялся, что учит Россию своей парламентской демократии, Россия притворялась, что учится. Но суть демократии русские поняли сразу и явно глубже, чем сами западные учителя. Наши конкретные книжки по политическим и избирательным технологиям отличаются в лучшую сторону от абстрактно-болтливых западных. У нас уже расписано все по пунктам: где, что, почем. Никаких сантиментов, никаких розовых соплей. Демократия — это когда к власти пробиваются те, у кого больше всех денег и у кого в руках СМИ. Все остальное детали.
Наши смекалистые номенклатурные демократы усвоили эти новые правила. И деньги к рукам прибрали, и, тем более, СМИ. А вот наши несмышленые братья в Европе будут еще десятилетиями путаться в том, что русский человек понял в тот великий миг, когда Ельцин брякнул свое знаменитое: сколько суверенитета сможете взять, столько и берите.
«Хватай мешки, вокзал отходит!» — перевели высказывание Ельцина номенклатурные демократы и схватились за мешки, схватились не на жизнь, а на смерть. А куда отходит наш советский вокзал? А хрен его знает! Заметим, что те, которые замешкались и гадали, куда это вдруг поехал вокзал, схватить мешки не успели и остались ни с чем. Они не понимали простого, но при этом главного — наш вокзал всегда куда-то едет, а вот возможность схватить мешки выпадает нечасто.
Русские чрезвычайно трудолюбивы и склонны к великим трудовым свершениям. Но не всегда. Для того чтобы много работать, русскому нужна Идея. Если таковая есть — трудовой героизм обеспечен. Восьмилетние дети и семидесятилетние старики станут к станкам и будут делать снаряды для фронта. Потому что есть Идея: «Все для фронта, все для победы!». Идея подкреплена силой — попробуй не стань к станку.
Идеей, вызывающей к жизни русский трудовой героизм в меньших размерах, может быть что угодно. Как-то ночью на пограничной станции Чоп я пытался разбудить таможенника, чтобы он поставил печать в моей декларации. Дед, заведовавший багажным отделением, боялся будить авторитетного таможенника, пока я не сказал, что дам десять долларов ему и еще десять разбуженному. Это происходило около 1992 года, и десять долларов в городе Чоп были тогда деньгами, моментально вызывавшими к жизни Идею.
- Предыдущая
- 27/50
- Следующая
