Послесловие - Витич Райдо - Страница 18

Санин увидел, что Валентина принялась за суп и, промолчал — спаслась на этот раз. И вздохнул: сколько же нужно будет сил, времени, чтобы отучить ее от страха перед голодом?

— Так, где был-то? — с пытливым прищуром глянул на него Дроздов, уминая Валин шедевр.

— Не поверишь — на свидании, — хмыкнул и принялся хлебать суп.

Зато остальные перестали: Валя заулыбалась, Саша насторожился. Судя по лицу Николая, встречался он не с девушкой, а с генералом.

— И как? Хорошая девушка? — спросила Валентина.

— Угу. Замечательная, красивая, умная, добрая.

— Если мужчина таким тоном расписывает достоинства женщины, значит, она нравится ему как музейный экспонат, — заметил Дроздов, не спуская взгляда с друга. Тот спокойно доел суп и налил всем чай. О девушке больше не слова.

— Второго свидания не будет — я правильно понял?

Николай хлебнул чая и достал папиросы. Закурил:

— И это было глупостью.

— Чего ж назначил?

— Не я — мне. Не отказался. Хотел понять, а может еще что?

— Сказать, что?

Дроздов серьезно смотрел на него исподлобья и Николай бросал не менее серьезные взгляды. Чувствовалось то ли напряжение, то ли недосказанность и Валя поняла, что мужчины при ней говорить не хотят.

— Я чай в комнате попью, почитаю. Саша, я тебе на полу как в прошлый раз стелю.

— Угу.

Девушка вышла, Дрозд опять на друга уставился:

— Сдался, да?

— В смысле?

— Старичок, с девушками крутить естественно, а вот жить бобылем — нет. Тебе лет сколько?

— Не то ты Саша говоришь. Ни причем тут года? — затылок огладил со вздохом. — Потянуло и думал, может смогу… А оно — миг и пустота дальше.

— Точно не то, — кивнул Сашка, руки на столе сложил. — Ленку ты забыть хотел, себя. Жить начать нормально. Да не та видно подвернулась.

— Та, просто я не тот. Быстро понял — не смогу.

— Другую ищи! На меня посмотри?

И смолк. Посмотрели друг на друга и поняли, что и тот и другой одним искалечены. И одна мечта была. И воспоминания.

— А ведь и ты, Саня забыть ее не можешь, — протянул Николай.

Дроздов нервно выщипнул из пачки Санина папиросу, закурил:

— Ну и не могу, — желваками на лице заиграл. — Но смогу! Пытаться нужно.

Николай грустно улыбнулся:

— Пытайся.

— И ты.

— Нет. Сегодня все понял. Не могу да и не хочу. Думал, притупилось, а оно живое. Днем вспоминается, дела есть, а вот ночью… Сниться, что рядом она, живая, теплая, улыбается во сне, сопит на плече… А просыпаешься и нет Леночки. И так… — кулак сжал. — Лежишь и думаешь: на черта проснулся?

— Правильно ты клин клином решил, Коль.

— А нет клина, Сань, — руками развел, усмехнулся горько. — Неет!

Выпить бы сейчас, — подумалось и, Дроздов словно услышал. Посидел хмарый и в коридор. Вернулся с бутылкой. Чай из кружек выплеснул, водки налил. Выпили, сухариками заели и молчат.

— Ты меня даже не спрашивал, как она в отряде была.

— Не хочу, — зубами скрипнул Николай и еще водки разлил. — Шрамы на теле видел. Мне хватило.

В кухню Валя зашла. Водку увидела и возмутилась:

— Это еще, что такое?!

— Тихо, Валюха, — поморщился Николай.

Саша в третью кружку плеснул, попросил так, что и не откажешь.

— Выпей с нами, помяни погибших.

Девушка притихла. Вроде гнать надо с пьянкой, а само желание пропало. Лица у мужчин не те, чтобы кричать и ругаться, скорбь на них и взгляды трезвые, тоскливые.

— Видишь как Валюха, — поднял кружку Дроздов. — Влетели мы с твоим братом, не думая ни гадая не в одно купе тем летом проклятым — в один омут глаз, — и усмехнулся горько. — Вот жизнь-то, а? Ехали четверо — два гордых донельзя своими лычками лейтенанта и две малышки — комсомолочки, умишко с зернышко, смешные принципы. Ехали, ехали, а на конечную только эти два придурка лейтенанта и приехало.

Выпил, как точку поставил.

— Лучше б наоборот, — тихо заметил Николай и выпил следом.

Валя сидела притихшая. На мужчин смотрела, грея спиртное в кружке и жалко ей было до одури и Колючку и друга его разухабистого. Даже мысли не допускала, что настолько глубоко оба ранены.

— А я женюсь, — заявил вдруг Дроздов, как широкий жест сделал — с гордостью, с уверенностью. Только слышалось под бравадой — "всему назло". Может и правильно?

Николай кивнул:

— Дай Бог.

— И ты женишься, — разозлился, словно понял, что друг сокровенное счел.

— Я женат, — спокойно парировал мужчина. Санька еще бился с собой, а Николай сдался, потому что одно понял — пусть хоть в нем, но жива Лена будет и не выгонит он ее из души, сердца из жизни своей ни ради Тамар, ни ради погон, ни ради покоя и устроенности. Ничего то ни стоит, и сам тогда гроша стоить не будет.

А Санька пусть. Он сможет, наверное. Его любовь всегда как вспышка молнии была.

Проще так возможно, но каждому свое. Как отмерялось, так пусть и будет.

— И все-таки пить, это слабость, — выдала Валя. Мужчины дружно уставились на нее: это ты к чему?

— Да, — посмотрела прямо в глаза сначала брату, потом его другу. — Вы горе заливаете, потому что не можете с ним жить. Бегаете от него, как трусы. А вы не трусы, вы фашистов победили, вы все человечество спасли! Жизнями своими рисковали! Под пулями четыре года в холодных окопах! И не боялись! А сейчас себя боитесь, памяти о тех героях, что полегли! В водке их топите, и себя! Не буду я с вами пить! — бухнула кружку на стол и вышла.

Саша обалдело посмотрел ей в спину:

— Белены что ли объелась?

Санин помолчал. Покрутил свою кружку с водкой и сказал:

— А ведь она права — теперь у нас другое поле боя — память наша. И с него мы в алкоголь ротами, дивизиями бежим. Как в сорок первом драпали! — и резко отодвинул кружку, немного выплескивая содержимое. — Я больше не пью, — уставился на растерянного Дрозда. — Теперь у нас у каждого своя «высотка» и я с нее не побегу.

— Ты чего, старичок?

— А то, Саня! Права, Валя, и я дурак не понял сразу. Мы не пьем — мы себя и ребят что погибли заливаем, от боли что душу гложет, бегаем. Легче от водки. И в сорок первом в кустах где-нибудь отсидеться легче было бы. Только мы не сидели, не трусили. Не предавали ни товарищей, ни Родины. И сейчас не будем. Больно помнить? Да! Я дышать после смерти Лены не могу, спать! Веришь, каждый день сниться!… А я ее в водку? Нееет. Со мной она, понял? И все кладбище командирское — со мной! Не предам я их, и бегать, топить боль не стану. Я жить с ней научусь. Жить и помнить!

Встал и вылил остатки из бутылки в раковину.

У Александра брови на лоб полезли, но в глазах не только осуждение, но и задумчивость была.

— Дааа, а контузило-то нас не слабо, — протянул со вздохом и к чашке с чаем потянулся. Но выпил как водку, демонстративно. Выдохнул и засмеялся.

Николая лишь головой качнул, умиляясь и себе и другу.

Точно, контуженные.

Лена ничего не помнила, силилась и не могла даже имя свое вспомнить. Бродила по темному коридору больницы и думала, что попала в лабиринт. Стены, стены, стены, блики в них.

— Да вы что? Вам нельзя вставать! Пойдемте! Сейчас же в постель! — горячий шепот над ухом.

— Где я?

— В больнице.

— Почему?

— Вам стало плохо на улице.

— Когда?

— Неважно. Идемте сейчас же в палату.

Ее вели куда-то, мягко, но настойчиво, уложили, но Лена все не могла понять — сон это или явь. Какая больница если кругом только стены и они говорят?

Глава 53

В ноябре Николаю удалось, наконец, перетащить Александра к себе. Как раз под указ об усилении борьбы с преступностью перевод пришелся. Кадры интенсивно пополнялись и, боевой офицер с отличным послужным списком очень кстати пришелся.

Ноябрь вообще напряженным выдался. Банды объявились, грабежи увеличились, а тут еще демонстрация, выборы в Президиум Верховного Совета СССР на носу. Из докладов агитаторов видно, что настроение у всех паршивое, голосовать никто не хочет, требуют сначала бытовые проблемы решить. И большинство недовольных — бывшие фронтовики.