Misterium Tremendum. Тайна, приводящая в трепет - Дашкова Полина Викторовна - Страница 61

• Предыдущая
• 61/111
• Следующая

Не знаю, как долго мы плыли. Когда мне опять срочно понадобилось вдохнуть, такой возможности у меня уже не было. Туннель оказался ловушкой. Впрочем, я так устал, что мне это было уже почти безразлично. Последнее, что я запомнил, – сильный, упругий удар снизу и несколько новых, жгучих, мучительных вдохов».

Москва, 1918

Каждую пятницу по всей Москве проходили митинги, партийные лидеры выступали перед массами, за день полагалось появиться в нескольких местах. Ради безопасности лидеров маршруты держались в секрете. Вечером в четверг, 29 августа, Ленин получил записку от Свердлова.

«Владимир Ильич! Прошу назначить заседание Совнаркома на завтра не ранее девяти часов вечера. Завтра по всем районам крупные митинги по плану, о котором мы с вами уславливались; предупредите всех совнаркомщиков, что в случае приглашения или назначения на митинги никто не имеет права отказываться. Митинги начинаются с шести часов вечера».

Прочитав записку, вождь несколько секунд сидел в оцепенении, глядел, не моргая, в одну точку. Глаза расширились. Федору показалось, что сейчас начнется очередной припадок. Он не понимал, с чего это вдруг Яков Михайлович сообщает вождю то, что и так известно, да еще в письменной форме. И это странное указание: «предупредите всех». Путевки на пятничные митинги распределяют агитотдел ВЦИК и Секретариат ЦК, они напрямую подчинены Свердлову, предупреждать должны секретари, а не вождь.

– Уславливались, уславливались, – медленно, по слогам, повторил Ильич.

Приступа не последовало, однако ночью он почти не спал.

Утром 30 августа над Кремлем кружили тучи ворон. Они летели на блеск куполов, собирались в огромные стаи, кричали уныло и страшно, как на кладбище.

К полудню к вождю в кабинет явился Дзержинский. Об отставке как будто забыли. Железный Феликс недавно вернулся из Швейцарии, приступил к своим прежним обязанностям и выглядел настоящим франтом. Вместо привычной пудовой шинели до пят – шерстяная тройка приятного кремового цвета. Вместо грубых солдатских сапог – новенькие светлые ботинки из мягкой кожи. Ленин, равнодушный к одежде, годами носивший один костюм, один галстук, окинул Железного Феликса насмешливым взглядом, иронически шевельнул бровями и присвистнул.

Дзержинский курил тонкие ароматные папироски, покачивал ногой, огорченно косился на штанину, заляпанную московской грязью.

– Да, Феликс Эдмундович, это вам не Альпы, и даже не Цюрих, – ехидно заметил вождь, – фу, надымили вы здесь.

Он открыл окно. Кабинет наполнился сырым утренним ветром и оглушительным вороньим криком.

– Каркают, каркают, мерзость какая, – пробормотал Дзержинский.

– Еще и гадят. – Ленин нервно потер ладони. – Ну, да ладно, сусальное золото обдерем с куполов, вот и не будут больше летать.

Полчаса назад из Питера пришло сообщение о злодейском убийстве председателя ПетроЧК товарища Урицкого. Железный Феликс должен был лично расследовать дело. Ехать ему явно не хотелось.

– Владимир Ильич, я обязан быть здесь, рядом с вами. Положение тревожное, очевидно, что это заговор, действует мощная, отлично законспирированная организация. На одном Урицком они не остановятся, главная их цель вы, Владимир Ильич.

– Ерунда! Ничего слушать не хочу! Отправляйтесь немедленно, – крикнул Ленин, пожалуй, слишком резко и тут же добавил мягче, со своей неотразимой лукавой улыбкой с ямочками: – Только не забудьте переодеться.

– Надеюсь, митинговать вы сегодня не будете? – спросил на прощание Дзержинский.

– Может, и не буду, – рассеянно кивнул вождь.

К обеду пришел Бухарин. Белолицый, приятный, улыбчивый, «любимец партии», он казался принцем в стане разбойников, пылким романтиком среди холодных циников. Он был умней и начитанней прочих товарищей, но мягок, слаб. На заседаниях Политбюро он дурачился, всех смешил. Мог скорчить рожу или пройтись на руках по ковру в зале заседаний. Ленину нравились невинные детские выходки, он к Бухарчику был привязан, с несвойственной ему сентиментальностью называл Николая Ивановича «золотое дитя революции».

– Ни в коем случае нельзя никуда выезжать! – заявило «золотое дитя» за обедом. – Это опасно, это безумие, после того что случилось сегодня с Урицким, из Кремля лучше вообще не высовываться.

– Да, Володя, не надо тебе ни на какие митинги, – сказала Мария Ильинична.

Надежда Константиновна принялась с жаром доказывать, что Ильич просто обязан остаться дома в такой тревожный день, он не имеет права рисковать жизнью, это преступно не только по отношению к семье, это преступление перед партией, перед общим делом, перед всем пролетариатом.

– Что вы переполошились? Я и не собираюсь никуда ехать.

После обеда стало известно, что по распоряжению Московского комитета партии все выезды крупных руководителей на митинги отменяются.

– Чепуха! – заявил вождь. – Поеду. И на Хлебную биржу, и на завод Михельсона поеду!

Он был возбужден, расхаживал по кабинету, заложив большие пальцы за проймы жилетки, и вдруг остановился, резко развернулся, уставился на Федора. Глаза сощурились так сильно, что казалось, он вообще ничего не видит. Ноздри быстро, тревожно трепетали. Молчание длилось бесконечно долго, хотя прошло всего несколько секунд.

– Нет, – сказал Ильич, словно возражая кому-то, – нет. Ты останешься здесь, с Марией Ильиничной.

– Почему, Владимир Ильич? – спросил Федор, не заметив от волнения, что вождь впервые обратился к нему «ты». Вождь никому никогда не тыкал, кроме членов своей семьи.

– Маняша простыла, чихает, кашляет, вот и стереги ее, лечи.

– Но Мария Ильинична, Надежда Константиновна просили, чтобы я непременно был с вами сегодня вечером на митингах, – растерянно пробормотал Агапкин.

Ленин не ответил, только поморщился и махнул рукой.

Он выехал из Кремля в половине шестого, без всякой охраны. Никого, кроме шофера Степана Гиля, с ним не было.

Москва, 2007

После разговора со стариком Кольт отправился назад, в ресторанный кабинет, и в проеме, между тяжелыми шторами, столкнулся с Еленой Алексеевной Орлик.

– Вы куда? – выпалил он и как будто нечаянно схватил ее за руку.

– К сожалению, мне уже пора, – она вздрогнула от неожиданности, но руки не отняла.

– Как это – пора? Мы только что встретились. Очень давно не виделись.

– Ну, если я правильно поняла, вы летите завтра с нами. Так что расстаемся ненадолго.

– Нет. Ничего не получается. Я лететь не могу, – Кольт говорил странным, чужим голосом, хрипло и отрывисто.

Бахрома шторы щекотала ему ухо. В полумраке лицо Орлик оказалось совсем близко. На низких каблуках, она была одного с ним роста, он почувствовал ее дыхание, тонкие косточки запястья под пальцами.

В голове у него мгновенным горячим вихрем пронеслось невероятно далекое воспоминание. Школьный актовый зал, пыльная каморка за сценой, заставленная фанерными щитами, смутное лицо девочки из параллельного класса. Обычно в каморку ходили курить, резаться в карты и рассказывать похабные анекдоты. Петя Кольт был отличником и в этих опасных забавах не участвовал. В каморку он пошел за девочкой, бездумно, как лунатик. Там никого не было. Зачем забрела туда девочка, неизвестно. Увидев его, она испугалась, а он, всегда такой спокойный и разумный, схватил ее за плечи и громко, мокро чмокнул в губы.

– Вот дурак! Совсем вообще того! – крикнула девочка, вырвалась, взглянула на него шальными блестящими глазами, покрутила пальцем у виска и умчалась прочь.

Она не знала, как его зовут. Она была из параллельного класса, к тому же новенькая. Убегая, она задела ногой фанерный щит. Пыльная красная громадина свалилась на Кольта, ободрала до крови скулу. Он не почувствовал боли. Он медленно слизывал с губ кисло-сладкий леденцовый вкус первого в жизни поцелуя. Ему было тогда лет четырнадцать, кажется.

• Предыдущая
• 61/111
• Следующая