Снова три мушкетера - Харин Николай - Страница 28

• Предыдущая
• 28/103
• Следующая

— Итак, сударь, — сказал палач, подходя к нему. — Наденьте капюшон.

— Это еще зачем?

— Наденьте — это обычная вещь. Так делают.

— Никаких капюшонов. Я хочу смотреть на солнце.

— Как хотите, — произнес палач, затягивая петлю на шее д'Артаньяна.

Грубая веревка царапала горло, и д'Артаньян непроизвольно завертел головой, пытаясь освободиться от петли.

— Приготовьтесь, — сказал палач.

Барабанная дробь заглушила его голос. Офицер взмахнул рукой, и по его знаку барабаны разом умолкли. И тогда все услышали отчаянный крик:

— Стойте! Стойте! Остановитесь, говорю вам!

Это был голос коменданта Ла-Рошели г-на Жана Гитона. Он бежал, отчаянно размахивая руками, в шляпе, съехавшей набекрень.

Д'Артаньян взошел на деревянный помост

— Ни с места, палач! Приговор отменен! — выкрикивал он издали.

Палач, собиравшийся выбить опору из-под ног д'Артаньяна, остановился в нерешительности. Офицер замер с поднятой рукой.

Следом за комендантом бежал Гарри Джейкобсон, придерживая длинную шпагу, хлопавшую его по ногам. Как он ни торопился, все же комендант обогнал его.

Глава города добежал до помоста, на котором стоял д'Артаньян, и сбросил петлю с его шеи. Удостоверившись, таким образом, что мушкетеру больше ничто не грозит, он в изнеможении опустился на помост, не в силах произнести ни слова. Тяжелое, прерывистое дыхание его казалось неестественно громким в наступившей тишине.

— Хорошо, что вы, господин комендант, все же питались намного лучше остальных, — заметил д'Артаньян. — Иначе вы не успели бы добежать вовремя.

В ряду человеческих качеств, высоко ценимых во все времена, почетное место по праву принадлежит верности. Здесь мы подразумеваем то чувство, которое испытывает преданный слуга к своему господину.

Не случайно мы завели разговор о слугах. Нам кажется, что некоторые из них безусловно достойны нашего внимания — например, г-да Планше и Гримо.

Действительно, если бы этих двух хорошо знакомых читателю героев нашего повествования не было с д'Артаньяном в Ла-Рошели, судьба его могла оказаться иной. Каждый из них сыграл свою роль: Планше, охраняемый солдатами, — роль посланца мадемуазель де Бриссар к Гримо, Гримо — посланца все той же доброй феи к мэтру Франсуа Буало. Предчувствие и на этот раз не обмануло Атоса. Гримо сделал свое дело.

Выслушав Планше, он кивнул головой и вскоре исчез. Умение, вернее привычка появляться и исчезать незаметно бесшумно выработалась у славного Гримо за годы службы у Атоса. Безмолвный и невозмутимый Гримо, тенью следовавший за господином, появлявшийся тогда, когда в нем была нужда, и словно бы растворявшийся в воздухе, когда надобность в нем отпадала, оказался самым подходящим кандидатом на роль посланца Камиллы.

Выполнив поручение, Гримо без лишнего шума возвратился на фелуку. В наступившей темноте он, как дух ночи, возник на палубе, окончательно материализовавшись лишь в каюте, где находился Планше.

— Наконец-то, — ворчливо встретил его последний. — Меня уже тут было собрались вздернуть из-за тебя на рее.

Вместо ответа Гримо красноречиво возвел глаза к небу.

Впрочем, Планше был слишком обрадован благополучным возвращением Гримо, чтобы долго вспоминать об угрозах Джейкобсона. К тому же Планше проникся доверием к капитану и надеялся, что тот его в обиду не даст.

Выяснив у Гримо, что все сошло как нельзя лучше и господин его, по-видимому, будет спасен, Планше почувствовал себя настолько хорошо, что быстро заснул, и вскоре его похрапывание присоединилось к чуть слышному дыханию Гримо, который заснул еще раньше.

Поэтому гг. Планше и Гримо мирно проспали момент отплытия и проснулись лишь много часов спустя, когда берег уже окончательно скрылся из виду.

— По правде говоря, мне не хочется встречаться с его высокопреосвященством, — говорил г-н Эвелин, стоя рядом с капитаном Ван Вейде. — Я давно не ощущал себя таким свободным.

— По мне, так о возвращении в лагерь не может быть и речи, — улыбаясь, сказал капитан, попыхивая своей глиняной трубкой.

— Вот как?! Значит, снова наши желания трогательно совпадают?!

— Именно так, старый ты кашалот, — отвечал капитан, слегка ткнув своего помощника локтем в бок.

— И давно ты решил покинуть его высокопреосвященство при случае?

— Одна штука повлияла на мое решение.

— Какая же?

— Ты помнишь наше отплытие?

— Еще бы. Мы отправлялись прямо в пасть голодному волку. Ларошельцы, бедняги, ведь и впрямь напоминают этого зверя.

— Не то. Помнишь того мушкетера, который догнал нашего пассажира со своим слугой?

— С этим неразговорчивым парнем? Помню, еще бы.

— Этого человека зовут Атос. Говорят, что он скрывает под этим прозвищем какое-то знатное имя.

— По виду он точно благородный вельможа.

— Так вот, если помнишь, этот вельможа отвел меня в сторону и положил мне в руку изрядный кошелек с золотом. А потом сказал…

— Что же ты молчишь? Продолжай.

— Вот что он сказал мне — слово в слово: «Вы, — сказал он, — возьмете на борт моего слугу, и он будет неотступно сопровождать вас. Если вы не тот, за кого себя выдаете, и попытаетесь причинить господину д'Артаньяну хоть малейший вред, сделаете малейшую попытку выдать его, мой слуга убьет вас на месте — посмотрите на него внимательно, и вы поймете, что я говорю правду. Если все же судьбе будет угодно помешать моему слуге в этом деле и с господином д'Артаньяном что-нибудь случится, а вы вернетесь из вражеского лагеря невредимым, я даю вам слово дворянина, что убью вас собственноручно, как только разыщу. Бог мне свидетель. Это все, что я хотел сообщить вам». С этими словами он повернулся ко мне спиной и больше ни разу даже не посмотрел на меня.

— И из-за этого человека ты опасаешься возвращаться в лагерь? Ты, который, не дрогнув, шел на пушки испанцев в бухте Маракайбо?!

— Ах, Александр, друг мой. Я умею разбираться в людях. Это не было угрозой. Пойми, он не угрожал мне. Он говорил это спокойно и безо всякой враждебности, но я понял, что он это сделает. Гасконец в плену. Наверное, его казнят. Я не хочу появляться в лагере.

— Ну что же, Якоб. Никто не знает тебя так, как знаю я. А я знаю, что ты — не робкого десятка. Раз ты так говоришь, значит, у тебя есть на то основания. Я тоже кое-что слышал про этого Атоса. Рассказывали, что он предложил на пари с тремя друзьями продержаться час на бастионе Сен-Жерве.

— И выиграл?

— Да. Еще и сумел пообедать под пулями атакующих ларошельцев. Говорили также, что он и несколько мушкетеров Тревиля устроили суд над одной женщиной, которая была доверенным лицом кардинала, вынесли ей смертный приговор, привели палача, и он привел приговор в исполнение. Если это правда, а они до сих пор не в Бастилии, значит, они и впрямь заговоренные.

— Вот видишь! Поэтому — плывем в Остенде.

— Но у нас не хватит пресной воды!

— Черт возьми, это верно! Но на французский берег высаживаться я не хочу. У кардинала везде свои люди.

— Тогда идем в Сантандер, это ближе. Идем к испанцам.

— Хоть к туркам! Главное — мы сами себе хозяева.

— Ты кругом прав, Якоб. Именно этого чувства я не испытал со времени наших приключений в Карибском море.

— А этот хмурый парень, Гримо, сошел на берег и не вернулся, — бодро добавил капитан, попыхивая своей трубкой.

— Э-э…

— Что такое?

— Я… э-э…

— Тысяча чертей и норд-вест в придачу! Да в чем дело?!

— Я только хотел сказать, что твой будущий убийца находится за твоей спиной, но…

— Где?! — взревел капитан, резко оборачиваясь и, видимо, готовясь к рукопашной.

— …но, кажется, он вовсе не собирается покуситься на твою жизнь, судя по его мирной физиономии, — закончил г-н Эвелин. — Клянусь золотыми дукатами, зарытыми мной в северной части острова Тортуга семь лет тому назад, этот парень хочет о чем-то с нами поговорить.

• Предыдущая
• 28/103
• Следующая