Улыбка Джоконды - Хаксли Олдос - Страница 5
- Предыдущая
- 5/8
- Следующая
"Смерть – это ужас, я стараюсь гнать от себя мысли о ней.
Но когда услышишь про такое, или когда мне нездоровится, или когда бывает скверно на душе, я вспоминаю, что смерть – вот она, близко, и начинаю думать о всем нехорошем, что делала в жизни, и о нас с тобой, и не знаю, что будет дальше, и мне становится страшно. Я такая одинокая, котик, и такая несчастная, и ума не приложу, что делать. Я не могу не думать о смерти и я такая неприкаянная, такая беспомощная без тебя. Я не хотела тебе писать – думала, подожду, когда ты снимешь траур и сможешь опять встречаться со мной, но мне было так одиноко, так грустно, котик, что я не удержалась и пишу тебе. Я не могу иначе. Прости! Но я так хочу быть с тобой. Ты у меня один во всем мире. Ты такой добрый, нежный, ты все понимаешь, таких, как ты, больше нет. Я никогда не забуду, какой ты был добрый и ласковый ко мне. И ты такой умный и столько всего знаешь, что я не понимаю, как ты мог заметить меня, необразованную, глупую, и не только заметил, а и полюбил, потому что ты ведь любишь меня немножко, правда, котик?"
Мистер Хаттон почувствовал стыд и угрызения совести. Перед ним преклоняются, ему приносят благодарность. И кто, за что? Эта девушка, за то, что он совратил ее! Это уже слишком! Большей нелепости не выдумаешь. С его стороны это был каприз. Бессмысленный, дурацкий каприз – только и всего. Ведь если говорить начистоту, так большой радости это ему не принесло. По сути дела, он не столько развлекался, сколько скучал с Дорис. Когда-то он мнил себя гедонистом. Но гедонизм не исключает известной доли рассудочности – это сознательный выбор заведомых наслаждений, сознательное уклонение от заведомых страданий. Он же поступал безрассудно, вопреки рассудку. Ему заранее было известно – слишком хорошо известно! – что его жалкие романы ничего не принесут, И все же, как только смутный зуд в крови охватывал его, он поддавался ему и – в который раз! – увязал в этих глупейших интрижках. Вспомнить хотя бы Мэгги – горничную его жены, Эдит – девушку с соседней фермы и миссис Прингл, и лондонскую официантку, и других, чуть ли не десятки других. И всякий раз ничего, кроме однообразия и скуки. Он-то знал заранее, как все сложится, всегда знал. И все-таки, все-таки… Опыт ничему нас не учит!
Бедная, маленькая Дорис! Он ответит ей ласково, постарается утешить, но встречаться они больше не будут. Вошедший лакей доложил, что лошадь подана и ждет его у подъезда. Он сел в седло и уехал. В то утро старик управляющий действовал ему на нервы больше, чем обычно.
Спустя пять дней Дорис и мистер Хаттон сидели на пристани в Саутэнде: Дорис – в легком белом платье с розовой отделкой – так и сияла от счастья, мистер Хаттон, вытянув ноги и сдвинув панаму на затылок, покачивался на стуле и пытался войти в роль эдакого заправского гуляки. А ночью, когда уснувшая Дорис тепло дышала возле него, сквозь мрак и истому во всем теле к нему пробрались космические чувства, владевшие им в тот вечер – всего лишь две недели назад, – когда он принял такое важное решение. Итак, ту торжественную клятву постигла участь многих других его решений. Безрассудство восторжествовало, он поддался первому же зуду желания. Безнадежный, совершенно безнадежный человек.
Он долго лежал с закрытыми глазами, размышляя над своим позором. Дорис шевельнулась во сне, мистер Хаттон повернул к ней голову. В слабом свете, проникавшем с улицы сквозь неплотно задернутые занавески, виднелась ее обнаженная до плеча рука, шея и темная путаница волос на подушке. Она была такая красивая, такая соблазнительная. Стоит ли ему сокрушаться о своих грехах? Какое это имеет значение? Безнадежный? Ну и пусть, надо извлечь самое лучшее из своей безнадежности. Ликующее чувство свободы вдруг охватило его. Он свободен, он волен делать все что угодно. В порыве восторга он привлек Дорис к себе. Она проснулась растерянная, почти испуганная его грубыми поцелуями.
Буря желания утихла, перейдя в какую-то бездумную веселость. Все вокруг словно переливалось неудержимым беззвучным смехом.
– Кто, ну кто любит тебя больше, чем я, котик? – Вопрос прозвучал еле слышно, он донесся сюда из далеких миров любви.
– А я знаю кто, – ответил мистер Хаттон. Подводный смех вскипал, ширился и, того и гляди, мог вырваться на поверхность тишины.
– Кто? Скажи мне. О ком это ты? – Теперь голос звучал совсем близко, настороженный, тревожный, негодующий, он был не от мира сего.
– А-а…
– Кто?
– Ни за что не отгадаешь. – Мистер Хаттон продолжал ломать комедию, пока это не наскучило ему, и тогда назвал имя: – Дженнет Спенс.
Дорис не поверила своим ушам.
– Мисс Спенс, та, что живет на вилле? Та самая старуха? – Это было просто смехотворно. Мистер Хаттон тоже расхохотался.
– Нет, правда, правда, – сказал он. – Она без ума от меня. – Вот комедия! – Он повидает ее сразу же, как только вернется, – повидает и покорит. – По-моему, она метит за меня замуж, – добавил он.
– Но ты… ты не собираешься?
Воздух словно дрожал от его веселья. Мистер Хаттон захохотал во весь голос.
– Я собираюсь жениться на тебе, – ответил он. Ничего комичнее он в жизни своей не придумывал.
Когда мистер Хаттон уезжал из Саутэнда, он снова стал женатым человеком. Между ними было решено держать это в секрете до поры до времени. Осенью они уедут за границу, и тогда пусть все знают. Пока же он возвращался домой, а Дорис к своим.
На следующий день после приезда он пошел навестить мисс Спенс. Она встретила его обычной Джокондой:
– А я ждала вас.
– Разве я могу подолгу не видеться с вами? – галантно ответил мистер Хаттон.
Они сидели в садовой беседке. Это было маленькое сооружение в виде древнего храма, приютившегося среди густых зарослей вечнозеленого кустарника. Мисс Спенс и тут оставила свою печать: над скамьей висел бело-синий рельеф с мадонной Делла Роббиа.
– Хочу поехать осенью в Италию, – сказал мистер Хаттон. Веселость бродила в нем, как имбирное пиво в бутылке, из которой, того и гляди, вылетит пробка.
– Италия… – Мисс Спенс в экстазе закрыла глаза. – Меня тоже влечет туда.
– Ах, не знаю. Как-то нет ни сил, ни охоты путешествовать в одиночестве.
– В одиночестве… – Ах, этот рокот гитар, гортанное пение! – Да, в одиночестве путешествовать скучно.
Мисс Спенс молча откинулась на спинку кресла. Глаза у нее все еще были закрыты. Мистер Хаттон погладил усы. Молчание длилось и начинало затягиваться.
Когда мистера Хаттона стали настоятельно приглашать к обеду, он и не подумал отказаться. Самое интересное только начиналось. Стол накрыли в лоджии. Сквозь проемы ее арок им были видны садовые склоны, равнина под ними и далекие холмы. Свет заметно убывал; жара и молчание становились гнетущими. По небу ползла большая туча, издалека доносились чуть слышные вздохи грома. Они звучали все явственнее, поднялся ветер, упали первые капли дождя. Посуду со стола убрали. Мисс Спенс и мистер Хаттон сидели в сгущающейся темноте.
Мисс Спенс нарушила долгое молчание, задумчиво проговорив:
– По-моему, каждый человек имеет право на свою долю счастья, ведь правда?
– Безусловно.
Но к чему она клонит? Такие обобщения, как правило, предваряют излияния на личные темы. Счастье. Он оглянулся на свое прошлое и увидел безмятежное, мирное существование, не омраченное ни невзгодами, ни тревогами, ни сколько-нибудь серьезными горестями. У него всегда были деньги, он всегда пользовался свободой и, в общем, мог делать почти все что угодно. Да, пожалуй, счастье улыбалось ему – больше, чем многим другим людям. А теперь он не только счастлив – в чувстве безответственной свободы перед ним открылся секрет жизнерадостности. Он уже собрался распространиться на эту тему, но тут мисс Спенс заговорила сама:
– Такие люди, как вы и я, – имеем же мы право испытать счастье хоть раз в жизни.
– Такие, как я? – с удивлением переспросил мистер Хаттон.
– Бедный Генри? Судьба была не очень-то милостива к нам с вами.
- Предыдущая
- 5/8
- Следующая
