Улыбка Джоконды - Хаксли Олдос - Страница 4

• Предыдущая
• 4/8
• Следующая

Он не мог не рассмеяться.

Мисс Спенс протестующе подняла руку.

– Я говорю совершенно серьезно. По-моему, бедняжка Эмили в тяжелом состоянии. Все может случиться в любой час, в любую минуту.

Он посадил ее в машину и захлопнул дверцу. Шофер завел мотор и сел за руль.

– Сказать ему, чтобы трогал? – Мистер Хаттон не желал продолжать этот разговор.

Мисс Спенс подалась вперед и выстрелила в него своей Джокондой:

– Не забудьте, я жду вас к себе, и в самое ближайшее время.

Он машинально осклабился, пробормотал что-то вежливое и помахал вслед отъезжающей машине. Он был счастлив, что наконец остался один.

Через несколько минут мистер Хаттон тоже уехал. Дорис ждала его у перекрестка. Они пообедали в придорожной гостинице в двадцати милях от его дома. Покормили их невкусно и дорого, как обычно кормят в загородных ресторанах, рассчитанных на проезжих автомобилистов. Мистер Хаттон ел через силу, но Дорис пообедала с удовольствием. Впрочем, она всегда и от всего получала удовольствие. Мистер Хаттон заказал шампанское – не лучшей марки. Он жалел, что не провел этот вечер у себя в кабинете.

На обратном пути Дорис, немножко охмелевшая, была сама нежность. В машине было совсем темно, но, глядя вперед, мимо неподвижной спины Мак-Нэба, они видели узкий мирок ярких красок и контуров, вырванных из мрака автомобильными фарами.

Мистер Хаттон попал домой в двенадцатом часу. В холле его встретил доктор Либбард. Это был человек невысокого роста, с изящными руками, тонкими, почти женскими чертами лица. Его большие карие глаза смотрели грустно. Он тратил уйму времени на пациентов, подолгу сидел у их постели, излучая печаль взглядом, и вел тихую печальную беседу – собственно, ни о чем. От него исходил приятный запах, безусловно антисептический, но в то же время неназойливый и тонкий.

– Либбард? – удивился мистер Хаттон. – Почему вы здесь? Моей жене стало хуже?

– Мы весь вечер старались связаться с вами, – ответил мягкий, грустный голос. – Думали, вы у Джонсона, но там ответили, что вас нет.

– Да, я задержался в дороге. Машина сломалась, – с досадой ответил мистер Хаттон. Неприятно, когда тебя уличили во лжи.

– Ваша жена срочно требовала вас.

– Я сейчас же поднимусь к ней, – мистер Хаттон шагнул к лестнице.

Доктор Либбард придержал его за локоть.

– К сожалению, теперь уже поздно.

– Поздно? – Его пальцы затеребили цепочку от часов; часы никак не хотели вылезать из кармашка.

– Миссис Хаттон скончалась полчаса тому назад. Тихий голос не дрогнул, печаль в глазах не углубилась. Доктор Либбард говорил о смерти так же, как он стал бы говорить об игре в крикет между местными командами. Все на свете суета сует, и все одинаково прискорбно.

Мистер Хаттон поймал себя на том, что вспоминает слова мисс Спенс: "В любой час, в любую минуту…" Поразительно! Как она была права!

– Что случилось? – спросил он. – Умерла? Отчего?

Доктор Либбард пояснил:

– Паралич сердца, результат сильного приступа рвоты, вызванного, в свою очередь, тем, что больная съела что-то неудобоваримое.

– Компот из красной смородины, – подсказал мистер Хаттон.

– Весьма возможно. Сердце не выдержало. Хронический порок клапанов. Напряжение было чрезвычайным. Теперь все кончено, она мучилась недолго.

"Какая досада, что похороны назначены на день матча между Итоном и Харроу", – говорил старый генерал Грего, стоя с цилиндром в руках под крытым входом на кладбище и вытирая лицо носовым платком.

Мистер Хаттон услышал эти слова и с трудом подавил в себе желание нанести тяжелые увечья генералу. Ему захотелось расквасить старому негодяю его обрюзгшую, багровую физиономию. Не лицо, а тутовая ягода, присыпанная мукой. Должно же быть какое-то уважение к мертвым. Неужели всем все равно? Теоретически ему тоже было более или менее все равно – пусть мертвые хоронят своих мертвецов, но тут, у могилы, он вдруг поймал себя на том, что плачет. Бедная Эмили! Когда– то они были счастливы! Теперь она лежит на дне глубокой ямы. А этот Грего ворчит, что ему не придется побывать на матче между Итоном и Харроу.

Мистер Хаттон оглянулся на черные фигуры, которые по двое, по трое тянулись к машинам и каретам, стоявшим за воротами кладбища. Рядом с ослепительной пестротой июльских цветов, зеленью трав и листвы эти фигуры казались чем-то неестественным, чуждым здесь. Он с удовольствием подумал, что все эти люди тоже когда-нибудь умрут.

В тот вечер мистер Хаттон допоздна засиделся у себя в кабинете над чтением биографии Мильтона. Его выбор пал на Мильтона потому, что эта книга первая подвернулась ему под руку, только и всего. Когда он кончил читать, было уже за полночь. Он встал с кресла, отодвинул задвижку на стеклянной двери и вышел на небольшую каменную террасу. Ночь стояла тихая и ясная. Мистер Хаттон посмотрел на звезды и на черные провалы между ними, опустил глаза к темной садовой лужайке и обесцвеченным ночью клумбам, перевел взгляд на черно-серые под луной просторы вдали.

Он думал – напряженно, путаясь в мыслях. Есть на свете звезды, есть Мильтон. В какой-то мере человек может стать равным звездам и ночи. Величие, благородство души. Но действительно ли существует различие между благородством и низостью? Мильтон, звезды, смерть и он… он сам. Душа, тело – возвышенное, низменное в человеческой природе. Может, в этом и есть доля истины. Прибежищем Мильтона были Бог и праведность. А у него что? Ничего, ровным счетом ничего. Только маленькие груди Дорис. В чем смысл всего этого? Мильтон, звезды, смерть, и Эмили в могиле, Дорис и он – он сам… Всегда возвращающийся к себе.

Да, он существо ничтожное, мерзкое. Доказательств тому сколько угодно. Это была торжественная минута. Он сказал вслух: "Клянусь! Клянусь! – Звук собственного голоса в ночной темноте ужаснул его; ему казалось, что столь грозная клятва могла бы связать даже богов. – Клянусь! Клянусь!"

В прошлом, в канун Нового года и в другие торжественные дни, он чувствовал такие же угрызения совести, давал такие же обеты. Все они растаяли, эти решения, рассеялись, точно дым. Но таких минут, как эта, не было никогда, и он еще не давал себе более страшной клятвы. Теперь все пойдет по-иному. Да, он будет жить, повинуясь рассудку, он будет трудиться, он обуздает свои страсти, он посвятит свою жизнь какому-нибудь полезному делу. Это решено, и так тому и быть.

Он уже прикидывал мысленно, что утренние часы пойдут на хозяйственные дела, на разъезды по имению вместе с управляющим – земли его будут обрабатываться по последнему слову агрономии – силосование, искусственные удобрения, севооборот и все такое прочее. Остаток дня будет отведен серьезным занятиям. Сколько лет он собирается написать книгу – "О влиянии болезней на цивилизацию".

Мистер Хаттон лег спать, сокрушаясь в сердце своем, полный кротости духа, но в то же время с верой в то" что на него сошла благодать. Он проспал семь с половиной часов и проснулся ярким солнечным утром. После крепкого сна вчерашние волнения улеглись и перешли в обычную для него жизнерадостность. Очнувшись, он не сразу, а только через несколько минут вспомнил свои решения, свою стигийскую клятву. При солнечном свете Мильтон и смерть уже не так волновали его. Что касается звезд, то они исчезли. Но принятые им решения правильны, это было несомненно даже днем. Позавтракав, он велел оседлать лошадь и объехал свое поместье в сопровождении управляющего. После второго завтрака читал Фукидида о чуме в Афинах. Вечером сделал кое-какие выписки о малярии в Южной Италии. Раздеваясь на ночь, вспомнил, что в юмористическом сборнике Скелтона есть забавный анекдот о "потнице". Жаль, не оказалось карандаша под рукой, он записал бы и это.

На шестой день своей новой жизни мистер Хаттон, разбирая утром почту, увидел конверт, надписанный знакомым ему неинтеллигентным почерком Дорис. Он распечатал его и стал читать письмо. Она не знала, что сказать ему, ведь слова ничего не выражают. Его жена умерла – и так внезапно… Как это страшно! Мистер Хаттон вздохнул, но дальнейшее показалось ему более интересным:

• Предыдущая
• 4/8
• Следующая