Чья-то любимая - Макмуртри (Макмертри) Лэрри Джефф - Страница 82

Разумеется, все, кто нас с Оуэном знал, считали меня полной идиоткой. На этот раз все решили, что он меня, наверное, просто убьет, и никто не захотел ни во что ввязываться. Поэтому с нами вообще перестали общаться. Разумно рассуждая, винить за это я никого не могла. Но, чисто эмоционально, обвинений у меня было предостаточно. Вопреки всем своим собственным решениям, я, наверное, все еще надеялась, что наши с Оуэном отношения обретут принятую в обществе форму. Я пошла в магазин и купила Оуэну несколько приличных рубашек. А он, скорее всего, даже не стал себя утруждать тем, чтобы вынуть из них скрепляющие их булавки.

В таком городке, как этот, где большинство эксцентрических связей ни у кого не вызывали удивления, наш с Оуэном довольно ординарный мезальянс почему-то воспринимался как пощечина обществу. Словно я была некоей королевой, возвращающейся на родину, или же всеми обожаемой девочкой-соседкой, и мне никоим образом не пристало трахаться с каким-то там головорезом.

Как-то я случайно столкнулась с Винфильдом. Это была наша с ним первая встреча после той вечеринки. Винфильд сидел в придорожном мексиканском ресторанчике на улице Ля Бреа и сосредоточенно разглядывал мексиканские котлеты – тако.

– Привет, Гохаген, – сказала я. – Чем вас так заинтересовали эти тако?

Винфильд чуть улыбнулся.

– Да они по виду похожи на резиновые, но это не важно, – сказал он. – Я за свою жизнь съел немало резиновых тако. У меня пропал всякий аппетит из-за этого моего нескончаемого домашнего кризиса. Садитесь и съешьте эти котлеты вместо меня.

Я ухватилась за его собственные слова.

– Что это за домашний кризис? – спросила я.

– Старушка Шейла сейчас рожает, – сказал он. – Как раз в эту самую минуту у нее схватки.

– Так что же вы делаете здесь?

– Да уклоняюсь от ответственности, – серьезно сказал Винфильд.

Для такого толстяка, как он, волосы у него были чересчур длинными. Но глаза его все еще отражали какой-то бойцовый дух, невзирая на то подавленное состояние, в котором он, по его словам, сейчас находился.

– Вы хотите сказать, что рядом с Шейлой сейчас никого нет?

– С ней Эльмо, – сказал Винфильд. – Он ничего не имеет против принятия родов, если только отец ребенка – не он сам. А кроме того, сейчас у Эльмо с Шейлой любовь, так что все вроде бы в полном порядке.

– Ого! – сказала я. – А давно у них эта любовь?

– Хороший вопрос, – сказал Винфильд. – Чертовски хороший, мать их за ногу! А еще лучше было бы спросить, когда они трахнулись первый раз? Если это случилось девять с половиной месяцев назад, то получается совсем другая банка червей. Правда, Эльмо считает, что это было никак не раньше, чем три месяца назад. А Шейла – та вообще говорит, что всего три недели назад, когда ей на самом-то деле вообще трахаться было нельзя. Из-за всего этого мне хочется уехать в Техас.

– Зачем?

– Не знаю, – сказал он. – Наверное, здесь нет тамошней открытости и чистоты.

Я съела все его тако, а он довольствовался банкой пива. Винфильд смотрел на меня с нескрываемым восхищением.

– Мне всегда нравятся женщины, которые едят с таким аппетитом, – сказал он. – Как проходит ваш праздник постели?

– Праздник чего? – переспросила я, в полном шоке.

Винфильд ухмыльнулся.

– Я так всегда это называю, если связываюсь с кем-нибудь достаточно примитивным, – сказал он. – Скажем, просто женщина из народа, вот так. Разве не к этому все тогда и сводится?

– Возможно, – сказала я.

Как бы это ни называлось, но именно оно и завершило тот день. Мы с Оуэном собирались пойти на ужин, но он не объявился и не позвонил. Сначала я не придала этому факту никакого значения. Скорее всего, Оуэн где-то играл в карты. Для него не было ничего необычного провести за картами целый день и целую ночь подряд; тогда о всяких предварительных договоренностях он начисто забывал. Если я потом говорила ему, что мы с ним собирались пойти на ужин, Оуэн слегка удивлялся, не чувствуя за собой никакой вины и даже никак не оправдываясь. Честно говоря, заранее намечать с Оуэном какие-либо планы было делом более чем бесполезным. Все его рассуждения о планах были абсолютно риторическими и никак с его реальной жизнью не связывались. Возможно, Оуэн инстинктивно знал, что для него единственный верный шанс покорить кого-нибудь, а особенно женщин, мог реализовываться лишь тогда, когда они попадались ему внезапно, сами того не понимая. А если бы они об этом подумали всерьез, он бы их никогда в свои сети не поймал. Оуэн целиком зависел от внезапной силы своего натиска. Это я понимала, и уже научилась не строить никаких планов, не рисовать в уме никаких картин на завтра или даже на предстоящий вечер, да и ни на какое будущее вообще.

И лишь через полтора дня после нашего с Оуэном несостоявшегося свиданья, до меня дошло, что случилось. Вернулась Шерри. Я об этом, конечно, уже знала – в газетах появились ее снимки. Но эти обстоятельства как-то не увязывались у меня в сознании.

Я сидела у себя на террасе и читала сценарий. И тут меня вдруг осенило.

Через пару дней Оуэна и Шерри видели вместе на какой-то вечеринке. Чем больше я об этом думала, тем больше закипала. И не столько из-за его дезертирства, – я ведь знала, что когда-нибудь это случится.

Меня возмутило абсолютное отсутствие даже элементарной вежливости. На сей раз у меня была не мгновенно проходящая вспышка гнева; возмущение мое было глубоким, вулканическим. Прошло несколько дней, и я разрешила этому вулкану исторгнуться. Оуэн сидел и пил в баре на Голливудском бульваре, и я легко устроила перед этим баром засаду. Когда Оуэн выплыл из бара, над Голливудским бульваром достаточно ярко светило полуденное солнце. Я шагнула вперед, встала прямо перед Оуэном и дала ему пощечину. Оуэн в этот момент надевал солнечные очки. Для него мое появление было полной неожиданностью. Очки полетели на землю.

– Тебе надо бы научиться пользоваться телефоном, Оуэн, – сказала я.

Наверное, что-то попало Оуэну в глаз, может быть, я задела его пальцем, а, может, оправа от очков. Не знаю, что именно, но он сразу же схватился за него рукой. Оуэн был настолько поражен, что даже не смог сразу же разозлиться. Он так и стоял перед входом в бар. Огромный мужчина в липком спортивном пальто, модных широких слаксах и белых туфлях. Один глаз он закрывал рукой, а второй взирал на меня в полном недоумении. Я села в машину и уехала. На пешеходной дорожке кружились в пируэтах и волчках скейтбордеры. Эта узкая дорожка была очень дорогая и модная. На самом Бульваре инцидент остался незамеченным. По пешеходной дорожке прогуливались длинноногие девицы в вызывающих брюках, вышедших из моды года три тому назад. Девицы потягивали из трубочек апельсиновый сок фирмы «Джулиус» или жевали кусочки пиццы. Из дверей магазинов на девиц взирали сутенеры. Многие из них были одеты примерно так же, как Оуэн. Я увидела, как Оуэн вытащил свои темные очки из сточной канавы, но надевать их не стал. Он все стоял на пешеходной дорожке и, щурясь, смотрел мне вслед. В одной руке у него были очки, а другой он держался за глаз.

В ту ночь я никак не могла заснуть, все время глядя на стрелки часов. Чувствовала я себя ужасно. Так грустно в последний раз произнести вслух имя своего любовника. Это имя – часть человеческой сути, в конечном счете – часть какой-то особой роскоши. Если Оуэн когда-либо появится снова, я никогда не буду звать его Оуэном. Я стану употреблять местоимения и буду называть его просто «вы». Его имя было самым первым словом, услышанным мною от него тогда, когда он сидел передо мной на корточках на сцене в Нью-Йорке. И это же имя было последним словом, которое он услышал от меня у дверей бара.

И воистину, он-таки действительно появился вновь, месяца через четыре после смерти Шерри. И я назвала его только «вы».

В то утро, когда я дала Оуэну пощечину, Шерри Соляре решила, что за мой проступок меня надо наказать. Не за пощечину, нет, а за то, что я так разозлилась. Она сообщила Эйбу, что хочет перемонтировать мой фильм, который, вне сомнений, увидела несколькими днями раньше. А Эйб, в силу свойственной ему трусости, ни словом не обмолвился мне об этом просмотре. Однако я знала, что когда-нибудь это неминуемо произойдет.