Чья-то любимая - Макмуртри (Макмертри) Лэрри Джефф - Страница 36

Синяя улица под молчаливыми пальмами, извиваясь, шла вниз. Она напоминала безлюдную реку в пустыне. Для полноты картины надо было бы, чтобы по ней сейчас тащился Ли Марвин. А с ним его раненый товарищ, а может, Клаудиа Кардинале, привязанная к мулу. Я весело спускался, в любой момент ожидая появления рокового для меня скейтборда. Их тут проезжает штук девяносто в минуту. А если не скейтборда, то хотя бы леопарда, нацистов, камикадзе, ныряющих сквозь облака за авианосцем. Или просто пули, рикошетом отлетающей от булыжника. Или плывуна. Или же крокодила, уплыть от которого может только Джонни Вайсмюллер (поскольку я был верным оруженосцем, а не хорошенькой девочкой, спасение мне не грозило). Или я вдруг потеряю равновесие, и, размахивая руками, буду долго катиться со скалы. Или же вниз по склону промчится неуправляемый школьный автобус (кто-то испортил тормоза) и сомнет меня, как старину Макса Мэриленда. Но всего вероятнее, это будет какой-нибудь гадкий подросток, наркоман, снайпер или просто псих, который заберется на эвкалипт со своей рогаткой и отравленными пистонами. Все будет в полном порядке – я ничуть не беспокоился. Наш город – стремительный, здесь не приходится долго ждать конца. Луна цвета овсянки исчезла, вероятно, направившись светить над Майами. Возможно, Бруно уже в «Жимолости» и даже успел напиться. Мне было все равно. Сейчас каждый был занят своим делом. Все, что может потребоваться, это лишь одна мелкая уловка – тогда Голливуд о чем-то призадумается. Гость, уезжавший на вечеринку, которая ему и впрямь очень пришлась по душе, – как и присутствовавшие на ней зубастые девицы и очумевшие выпивохи, – этот гость действительно стал ощущать, будто возвращается к себе домой.

Джилл была по идиотски щепетильна в отношении прошлого. Она буквально помешалась на стариках, большинство которых были унылыми бабниками, безответственными выпивохами и отчаянными болтунами. Лично я никого из них просто на дух не выносил. А хуже всех был старый Хенлей Баудитч, оператор фильма «Так поступают женщины».

На следующее утро после вручения «Оскаров» Джилл, проснувшись, сразу начала о нем убиваться. Этот фильм завоевал три «Оскара», что более чем удовлетворило бы большинство нормальных людей. Но, разумеется, старина Хенлей никакого «Оскара» не получил, а потому Джилл была очень недовольна.

– Он слишком стар, – твердила Джилл. – Другого шанса у него уже не будет. Ему должны были вручить «Оскара». Боже мой, ты только подумай о всех тех картинах, которые он создал!

Лично я не смог бы назвать и двух фильмов, сделанных Хенлеем Баудитчем, если бы даже того хотелось моей заднице. Но, разумеется, Джилл помнила по меньшей мере десятка три его фильмов. Она сидела в постели и не переставая говорила о свершившейся несправедливости.

– «Оскар» был ему необходим! – стенала Джилл. – Мне он был абсолютно не нужен, мне один уже дали. А мне вручили награду за сценарий. Боже правый. Но ведь я-то – не сценарист!

– Может, перестанешь, черт возьми, трепыхаться? – сказал я. – Хенлей не получил «Оскара», потому что ничегошеньки собой не представляет – настоящая серость. И всегда был только таким. Иначе он бы уже давно своего «Оскара» получил бы. Ему следовало быть там, откуда вышел я, – и делать демонстрационные ролики о тракторах фирмы Мессей – Херрис. Джилл замолчала и взглянула на меня.

– По-моему, ты вполне можешь повесить Хенлея Баудитча и Джо Перси на одной бельевой веревке, – изрек я. – А в придачу к ним еще семь или восемь им подобных. Никто из них никогда ни на что способен не был.

Лицо Джилл побагровело.

– Тебе ли говорить мне о создании фильмов? – рассердилась Джилл. – Ты, насколько я помню, действительно продавал тракторы всего каких-то три года назад. Как это тебе удалось стать знатоком кинематографа так быстро?

– Я не такой уж знаток, – сказал я. – Я только знаю, как отличить наемного поденщика-киношника, если он мне попадется на глаза.

Джилл покраснела еще больше.

– Хенлей Баудитч – не наемный поденщик, – выпалила она. – Ты обязан извиниться.

Джилл слезла с постели, схватила свое выходное платье и выходные туфли и, в ожидании моего извинения, держала все это в руках. Я же не произнес ни слова. Джилл прекрасно знала мое отношение ко всяким там извинениям. Увидев, что я и не собираюсь ничего говорить, Джилл резко сорвала с себя ночную рубашку, стремительно натянула выходное платье и, скомкав рубашку, сунула ее к себе в сумочку. После этого она оглядела комнату с таким видом, словно желала забрать с собой все свои вещи. Но этого она, разумеется, не сделала и направилась к двери, не удостоив меня даже беглым взглядом.

– Не забудь про своего «Оскара», – произнес я. – Ужасно жаль, что он не может тебя трахнуть.

Джилл схватила статуэтку «Оскара» со стола и швырнула ею в меня, но не попала. «Оскар» стукнулся об стенку ядрах в трех от постели. Джилл была настолько взбешена, что просто не могла говорить. И она выскочила из комнаты, а из сумочки торчала ее ночная рубашка.

Сознаюсь, что язык у меня скверный. Я всегда перехожу все границы. Просто мне никогда не удается почувствовать, где надо остановиться, как это умеет делать большинство нормальных людей.

Все и впрямь удивились, что Джилл и Пит Свит получили «Оскара» за сценарий. Тул Петерс, один из наиболее ловких сценаристов Голливуда, буквально написал в штаны от изумления. Ведь именно он, из дружеских чувств к Питу, сам внес поправки в этот сценарий. Но это было много-много лет тому назад, когда Тул еще не был таким говнюком, и у него еще не было ни славы, ни кучи денег. Сделанная Тулом адаптация «Мамочка пела басом» выдвигалась на «Оскара» по другой категории сценариев, по и она премии не получила. Лично меня это устраивало. Тул был одним из самых больших мерзавцев во всем Голливуде. Не лучше был и его гнусный замшевый пиджак. Тул считал, что все знает. Он трахался с некоей девицей по имени Рейвен Декстер, такой же мерзавкой, как и он сам. Когда-то она работала для «Нью-Йоркера», а потому тоже все знала. На вручение «Оскаров» она явилась в платье индианки, поскольку они с Тулом старались помочь Марлону Брандо пробудить у общественности интерес к плачевному положению американских индейцев. Рейвен все взывала и била в барабан, но единственное, к чему ей удалось пробудить интерес, так это к тому, чтобы залезть к ней под юбку.

Я поднялся с постели и подошел к окну как раз вовремя, чтобы увидеть, как Джилл выходит из моего дома и начинает подниматься по Сансет. Казалось, ночная рубашка вот-вот вывалится из ее сумочки. Пока я следил за удалявшейся Джилл, зазвонил телефон. Естественно, это была Лулу.

– Как успехи? – спросила она. – Или я выбрала для звонка неподходящее время? Спорю, она еще тут.

– Нету, – сказал я.

– Как прикажешь это понимать?

– Нету ее тут, и никаких успехов тоже нет.

– Ты медлительный сукин сын, – сказала Лулу. – Я хочу знать, проклятый ты идиот, почему ты для меня ничего не сделал. Когда же ты намереваешься замолвить обо мне словечко!

Как-то я брякнул Лулу, что, возможно, поговорю с Джилл, чтобы она использовала Лулу в своих фильмах, но не стал утруждать себя такой просьбой. И не счел нужным сообщать об этом Лулу.

– Послушай, Оуэн. Ты ведь еще не стал важной персоной, типа этого мерзавца Ирвинга Тальберга, – сказала Лулу. – Ведь то, что твоя подружка получила какой-то мелкий приз, еще вовсе не означает, что ты завладел Голливудом. Я сама могу достать для нее прямо сейчас хорошенький контракт. А в нем может оказаться работа и для тебя. Но если ты будешь дальше тянуть резину, я уж тогда просто не знаю. Сам понимаешь, такие вещи текут. И могут испариться.

Я дал ей возможность излить свое негодование. Когда Лулу наконец швырнула трубку, я тоже положил свою на рычаг. Но в ту самую минуту, как я снял с рычага руку, телефон зазвонил снова. На сей раз звонил Мондшием.