Любить и беречь (Грешники в раю) - Гэфни Патриция - Страница 46

• Предыдущая
• 46/78
• Следующая

Но, возможно, я заблуждаюсь. Может быть. В конце концов, ведь этот портрет – мой. И я не видела больше ни одной его работы. Может быть, это я вдохновила его! Это заставило меня рассмеяться и привело в себя. Наконец-то. О, я прямо как ребенок. Он делает меня такой легкомысленной, такой глупой.

Все равно. Его акварель просто прелестна. Неужели он на самом деле видит меня такой? Я краснею, стоит мне только подумать об этом. Ни один музей это не выставит: слишком скандально, слишком откровенно. Не могу описать выражения, которое он схватил. Мои губы слегка приоткрыты; мои глаза… горят. Ясно, что смотрят на что-то. Портрет в три четверти, и он остановил движение как фотоаппаратом. Размытость контура – о Боже, я могу описать это только как страстность. Не могу перестать смотреть на эту картину. Это не просто я, Энни Верлен, это женщина, в которую, как мне кажется, я превращаюсь. Но я еще ее не знаю. Так как же Кристи узнал ее так хорошо?

Я умру, если не получу его в скором времени.

14 января

Как он посмел назвать меня «близкой угрозой грехопадения»? Это самое возмутительное из того, что мне кто-либо когда-либо говорил, так я ему и заявила. Это и многое другое – я назвала его «клиническим случаем воплощенного ханжества». Ха! Съел, Его Высокопреосвященство преподобный Моррелл.

15 января

Он принес свои извинения. В поэме. Отвратительной, как обычно. Все прощено.

16 января

Я не нахожу нужных слов для него. Он говорит их каждый раз, когда мы встречаемся. «Я люблю тебя, Энни». Но я принимаю дар и не отдаю, несмотря на то что причиняю ему боль. Это наказание за мою трусость. Тяжкое наказание. Для меня лучше причинить боль самой себе, чем Кристи.

Я люблю его.

Вот. Я это написала. Теперь страница влажная, чернила расплылись, потому что, когда я смотрю на эти три слова, я плачу. Почему это так печально? Я не знаю, но мое сердце разбивается. Мне кажется, что кончается моя жизнь… как будто… что-то ломается во мне…

Нет, я сама не знаю, что пишу. Но знаю, что если я сделаю ему такой подарок, то потеряю все. Он выиграет. Я не могу дать ему выиграть.

Я объяснила ему, почему я не могу выйти за него, а он только посмеивается надо мной…

ПОЧЕМУ Я НЕ МОГУ ВЫЙТИ ЗА КРИСТИ

1. То, о чем я мечтала пять лет, наконец произошло: я свободна и материально независима. Я могу делать что угодно, ехать куда угодно, быть, кем только пожелаю. Я богата! Зачем мне оставаться в Уикерли и быть женой священника?

2. Из меня выйдет ужасная жена священника. Я необщительна; я не могу посещать больных и одевать нагих. Физические действия, связанные с благотворительностью, меня доконают. Представьте меня принимающей епископа!

3. Люди меня не любят и не доверяют мне. Те, кому я нравлюсь, боятся меня, не знаю почему. Я неприкаянная.

4. Я ненавижу этот климат. Мое место – Италия, где зимы теплые и мягкие.

5. Жена священника должна верить в Бога. Необходимое условие…

«Энни, моя драгоценная любовь, ты – трусиха, – написал Кристи в последнем письме. – У тебя никогда не было дома в Италии или где-нибудь еще. Далее, не все мужчины такие, как Джеффри или твой отец, так что этот аргумент также не выдерживает критики. Это не Уикерли – место заключения, а твой собственный страх. Но ты можешь освободиться, выбрав это место и начав жизнь со мной. Ты можешь быть счастлива».

И так далее. Я говорю ему, что это он мечтатель, а не я, но он отводит мои лучшие, самые логичные аргументы, словно ворчание глупой старой девы. Я думаю, он ослеп. Ответ так ясен – почему он его не видит? Мы не подходим для брака; мы подходим для любви. Если он скоро не сдастся, я сойду с ума.

17 января

Он прислал мне текст брачного обета. Подумай, говорит, об этих словах. Он уверяет, что хочет сказать их мне в церкви, перед всеми нашими друзьями. «Я, Кристи, беру тебя, Энни, в жены и буду с тобой сейчас и впредь, в горе и в радости, в болезни и в здравии, чтобы любить и беречь, пока смерть не разлучит нас».

Хорошо же, Кристи, это война. Я снова начну посылать тебе трактаты агностиков.

19 января

Сегодня это едва не случилось. Так близко, так близко. Я вся горю, когда думаю об этом. Мы были на канале, прятались под зонтом, смеялись над ругательствами, которые я выкрикивала дождю. Он первый начал целовать меня и так далее. Мы… Об этом трудно писать. Но я хочу. Он… Ну, хорошо. Он ласкал меня. Это было впервые – без одежды. Не совсем без одежды – Боже, я бы замерзла! Но – частично. То, как он касался меня, близость, острая, невыносимая интимность – я дрожу, когда вспоминаю. И я не могу писать об этом. Он мог сделать все что угодно. Все. О, я хочу, хочу, хочу…

Домик сторожа, покинутый с тех пор, как Уильям Холиок выехал два года назад в новое помещение в подвальном этаже Линтон-холла, все больше нравился Кристи. Особенно через завесу влажного, липкого снега. Но он стоически прошествовал мимо, направляясь к месту встречи – семейному кладбищу д’Обрэ. Холод этого ужасного дня было трудно себе представить, и теперь он относился с полным пониманием ко всем тем скептическим, издевательским словам, которые говорила Энни, когда он предложил, а затем настоял, чтобы их следующее свидание происходило здесь. Но было и одно преимущество – никто не мог на них здесь натолкнуться. В тот момент это казалось наиважнейшим обстоятельством. В тот момент. Теперь тепло казалось первостепенным обстоятельством, но было слишком поздно менять место встречи.

Его карманные часы пробили четыре как раз тогда, когда он открывал калитку в низкой каменной стене. Он быстро осмотрелся и понял, что на этот раз пришел первым – незначительное утешение; изменения в его расписании часто вынуждали его опаздывать, и она любила язвительно напоминать ему, что постоянной непунктуальностью обычно попрекают женщин. Тающий снег покрыл все вокруг; не было сухого места, чтобы сесть. Не было и укрытия, зима обнажила древние дубы. Чтобы ветер не бил ему в лицо мокрыми хлопьями снега, он встал с подветренной стороны самого высокого памятника, гранитного обелиска на могиле Уильяма Верлена, четвертого виконта д’Обрэ. Прижавшись спиной к холодному серому камню, спрятав голову в плечи, засунув поглубже руки в карманы пальто, он: приготовился ждать.

По сравнению с тем, что занимало его сейчас, большие вопросы его прошлого – существует ли Бог? почему страдает человек? как мне спастись? – казались пустяками. Он мысленно представил себе линию, которая разделила его жизнь до и после Энни.

После Энни его стали одолевать размышления о дозволенном и недозволенном, о грехах плоти, вожделении, прелюбодеянии, Марии Магдалине, святом Павле – обо всех аспектах седьмой заповеди, которые до сих пор занимали его как интересные грехи, которые обращают на себя внимание, но которые, к счастью, не имеют к нему прямого отношения. Он соблюдал целомудрие с момента посвящения и искренне раскаялся в нескольких прегрешениях, которые были до этого. Однажды, спустя некоторое время (до Энни), он поймал себя на запретном чувстве к молодой розовощекой прихожанке, осознал его и помолился, чтобы Бог простил его. Но главное, он легко сам себя простил: подразумевалось, что он скоро женится на одной из девушек, которых было так много вокруг. В бессознательном мужском высокомерии он считал, что выберет лучшую – ее он, конечно, будет любить – и тогда вознаградит себя за годы воздержания, предаваясь исполнению супружеских обязанностей со всем пылом и усердием.

Теперь есть Энни. Иногда ему казалось, что Бог послал ее, чтобы испытать его. Была ли она орудием погибели его души? Если да, то почему тогда выглядит спасением? Ото всех этих мыслей можно было спиться.

Он потопал ногами, чтобы не замерзли. Скоро должно стемнеть. Где же она? А вдруг она не смогла прийти и ему придется топать домой, так и не повидав ее? Нет, невозможно даже думать об этом. С привычной легкостью его мысли обратились к их последней встрече. В тот день они играли с огнем; то, что они избегли самого страшного, можно было объяснить только Божественным вмешательством, принявшим вид ветра, пролившего ледяной дождь на ее обнаженное тело, что моментально привело их в чувство.

• Предыдущая
• 46/78
• Следующая