Сен-Жермен: Человек, не желавший умирать. Том 2. Власть незримого - Мессадье Жеральд - Страница 66

• Предыдущая
• 66/89
• Следующая

— Да, — ответил Себастьян, улыбнувшись, удивленный трезвостью суждений камергера, равно как и его цинизмом. — Но император Иосиф Второй и его мать, императрица Мария-Терезия, знают об этом?

— Они не признаются в этом даже самим себе. В сущности, они живут одним днем. Carpe diem.[44] Но на своем веку они заключили и разорвали столько союзов, что не могут не знать.

— Значит, мы и дальше будем идти от войны к войне, принося в жертву десятки тысяч жизней, лишь бы удовлетворить интересы, которые не долговечнее пары штанов?

Ламберг пожал плечами.

— Все началось с убийства Авеля, — ответил он с усмешкой. — Столь мудрый человек, как вы, наверняка знает: никакой алкоголь не сравнится по крепости с властью. А также по своей ядовитости. Неужели вы думаете, что Екатерина Вторая велела убить своего мужа Петра Третьего из-за любви к России? Она же немка. Плевать ей на Россию. Ее муж был жалок, согласен, но ее советники, сами жадные до власти, намекнули ей, что она вполне могла бы его заменить с пользой для себя. Вот Петр Третий и исчез со сцены. Всего лишь театральный трюк.

Себастьян содрогнулся: ведь он сам был одним из этих советников. И даже переоделся женщиной, чтобы пробраться в Петергоф и побудить Екатерину к действию. Так что он оказался всего лишь орудием ожесточенной грызни за власть. Сознание собственной слепоты никогда еще не было столь мучительным; оно его буквально потрясло. Он отпил глоток шоколада с пряностями, чтобы взять себя в руки, и вдруг понял глубинный смысл одного из образов своей «Тринософии»: два льва, красный и черный, стерегущие корону… Он и раньше подсознательно догадывался о том, что сейчас резюмировал Ламберг, но еще не охватил умом. Ему вспомнились слова, некогда высказанные княгиней Полиболос: «Истинный секрет этого мира — власть».

— Даже если вы превратите людей в ангелов, — продолжил австриец, — это не гарантия от войны, граф. Вспомните, что эти чистые духи сами восстали против Бога. Так чего же ожидать от окружающих нас двуногих?

Себастьяна охватило чувство, что Общество друзей бессильно. Он подозревал это и раньше, но со временем навязчивая мысль приобрела вполне определенные черты. Себастьян уже с трудом боролся против уныния.

— Выходит, вы с легкостью соглашаетесь быть жертвой рока? — спросил он Ламберга.

— Не каждому, как Иакову, выпадает случай побороться с Господом, — ответил тот с улыбкой. — Поскольку я ничего тут поделать не могу, то смиряюсь. Сами-то вы выбрали хорошую партию, занимаетесь коммерцией. Поверьте мне, не вмешивайтесь в политику, — заключил австриец.

Но при этом подмигнул своему собеседнику с таким видом, словно знал о его делах гораздо больше.

Кто кого обманул, Ламберг Сен-Жермена или Сен-Жермен Ламберга? Себастьян порой задавался этим вопросом. Камергер проявлял все признаки истинной дружбы и, быть может, даже был искренним — подтвердил, что получает удовольствие от общества графа, пригласив пожить в посольской резиденции Австрии, в палаццо Лецце. Тем не менее Ламберг знал немало подробностей из жизни своего гостя за последние годы; знал и о том, что граф де Сен-Жермен посетил Фридриха II и был в Петербурге во время июньских событий 1762 года; так мог ли он и в самом деле поверить, будто Себастьян здесь только по коммерческим делам? Для этого камергер был слишком проницателен, а австрийских шпионов в Венеции водилось не меньше, чем любых других; они наверняка уведомили Венский двор и самого Ламберга о политических миссиях графа де Сен-Жермена. Но знал ли сам Ламберг, что и Себастьян, в свою очередь, осведомлял своих корреспондентов о деятельности австрийского камергера?

Из осторожности Себастьян поделился своими сомнениями с Засыпкиным, послав ему записку. Через две недели пришел, но не в посольство, а на фабрику, лаконичный ответ: «Следите за ним и держите меня в курсе».

Как бы там ни было, в конце мая Ламберг предложил Себастьяну отправиться с ним на Корсику, потом в Тунис, не приводя других доводов, кроме возможности получить удовольствие от поездки. Удовольствие от поездки, как же! Тем не менее заинтригованный Себастьян согласился.

Во время путешествия по Корсике, в Бастии, Корте, Аяччо, Ламберг встречался с самыми влиятельными людьми острова. Себастьян при этих беседах не присутствовал, но догадывался об их содержании: австриец, вероятно, прощупывал настроения корсиканцев насчет начинающегося в Средиземноморье конфликта. Это было давнее наваждение генуэзцев и прочих европейцев — возможный захват турками Корсики, поскольку остров, неспокойное владение Генуэзской республики, мог бы тогда послужить базой для завоевания Западной Европы. Почти каждое утро камергер отправлял в Вену депеши.

Путешествие в Тунис[45] вскоре укрепило подозрения Себастьяна: на следующий же день после их прибытия Ламберг проявил озабоченность, что было ему несвойственно.

— Десять дней назад в Бизерте стоял на якоре русский флот, — объявил он Себастьяну. — Под командой адмирала Алексея Орлова. Потом он зашел в Рагузу и отправился дальше на восток.

Похоже, новость, сообщенная Себастьяну Орловым, не была плодом его разгоряченного воображения. Алексей и впрямь стал адмиралом русского флота.

— Вас что-то тревожит? — спросил Себастьян.

— Да. Русский флот сопровождают английские корабли.

— И что с того?

— А то, что партия для турок окажется труднее.

Сделав вид, будто интересуется местными промыслами, что оправдывало его разговоры с жителями, Себастьян узнал из уст армянских купцов, что тунисский бей начал проявлять нетерпение в отношении турок и уже тяготится их более чем двухвековым игом. Впрочем, он был не единственным строптивым вассалом: Египет тоже хотел освободиться от ярма, которое считал несправедливым.

Отсюда и озабоченность Ламберга: тунисцы наверняка не окажут поддержки туркам в случае испытания. Эта озабоченность достигла высшей точки по их возвращении в Венецию. Едва они сошли на берег на Дзаттере, собираясь пересесть в гондолы, чтобы вернуться в палаццо Лецце, как один из гондольеров объявил им, восторженно размахивая руками:

— Е Turchi son ammazzat!

Что на местном диалекте означало: «Турок разбили!»

Ламберг оцепенел.

— Che dice?[46] — воскликнул он.

Но ответ не убедил его. Тем не менее по прибытии в город ему пришлось-таки смириться с очевидным: венецианцы, в восторге от унижения своего давнего врага, только и говорили, что о полном разгроме турецкого флота, потопленного 26 июня на своем собственном Чесменском рейде после предварительной взбучки у Хиоса. Русские пушки адмирала Орлова отправили на дно все турецкие корабли. Народ ликовал на улицах, а Себастьян впервые увидел Ламберга не в духе: когда хозяин таверны предложил им выпить за победу, австриец, явно считая ее неуместной, отказался от стакана с подчеркнутым раздражением.

Однако, если подумать, это было тем пикантнее, что еще совсем недавно австрийцы сами яростно дрались с турками.

На следующий день, поспешно распрощавшись со своим гостем, Ламберг сел в почтовую карету и незамедлительно отбыл в Вену.

Себастьян не мог сдержать улыбку: собственная философия, столь изящно изложенная при их встрече, не уберегла имперского камергера от постигшей его неудачи. Но философия поражения отличается от философии победы.

Отдавшись на какое-то время досугу, Себастьян пошел прогуляться. Ноги привели его от Фондамента деи Римедии к Прокурациям, окаймлявшим площадь Сан-Марко; оттуда он двинулся через Пьяццетту, пройдя меж двух колонн, увенчанных одна крылатым львом святого Марка, другая святым Теодором, победителем крокодила. Себастьян попутно подумал об алхимических символах, которые воплощали в себе обе статуи, быть может, без ведома скульпторов: лев олицетворял собой силы вселенной, а крокодил был видоизмененной формой саламандры, огнестойкой твари, символизирующей свершенное алхимическое Деяние. Он дошел до набережной, любуясь изящными носами гондол и церковью Сайта Мария делла Салюте, казавшейся выточенной из слоновой кости на фоне перламутрового неба. Франц следовал за хозяином поодаль, но неотступно, как овчарка за пастухом.

• Предыдущая
• 66/89
• Следующая