Том 4. Письма 1820-1849 - Тютчев Федор Иванович - Страница 108

Je ne restais à Zürich que deux jours que je passais au sein de la famille Krüdener, braves et excellentes gens qui m’ont fait l’accueil le plus cordial, tout en me régalant d’un thé exécrable et d’un dîner qui n’était pas bon. Les demoiselles, au nombre de trois, sœurs du <1 нрзб> sont très bien sous tous les rapports, de l’esprit, de l’instruction, un joli parler, etc… Mais je suis fatigué de tout ce bavardage. Il faut que j’abrège. Je me hâtais de revenir à Bade dans l’impatience que j’étais d’y trouver de tes lettres. Mais ce n’est que le surlendemain de mon arrivée que j’en reçu une, celle du 6, écrite le jour où j’arrivais à Berlin et qui me fait part des inquiétudes que le gros temps et la grosse mer de Hapsal t’avait fait éprouver. Merci, ma chatte chérie. Puis, le lendemain, j’ai reçu une autre, d’une date antérieure, et maintenant je suis dans l’attente <1 нрзб> de la troisième. Ceci me fait penser que tu pourrais bien y être aussi par rapport à moi, et voilà pourquoi, sans clore cette lettre où je voulais te dire encore un volume de détails sur Bade, je l’interrompe pour te l’envoyer telle quelle, sans tarder davantage. J’ai écrit avant-hier à ton frère et attends sa réponse dans le courant de la semaine. La suite au cahier suivant.

Баден-Баден. Четверг. 22 июля 1847

Милая моя кисанька, вчера утром я любовался местностью сквозь пролет огромного старинного полуразрушенного окна древнего баденского замка. Этот замок представляет собою очень живописные руины, которые как бы парят на высоте 1400 футов над очень живописной местностью. С одной стороны — баденская долина, с которою сливаются четыре или пять других, с другой — огромная равнина, пересекаемая Рейном, который опоясывает собою всю местность, насколько только может охватить глаз, от Страсбурга до Карлсруэ. Все это очень красиво, но когда я обернулся, чтобы заговорить с тобою — тебя рядом не оказалось… Оказывается, ты за пятьсот верст отсюда, в отвратительной дыре, именуемой Гапсалем. Оказывается, это я послал тебя туда, а ты и слышать никогда не должна была бы об этой унылой местности. А я тем временем беспечно разъезжаю по местам тебе родным с видом человека, путешествующего ради собственного удовольствия. Я считаю, что с моей стороны было совершенно неблагородно подписаться под таким соглашением. Но если ты мне не сопутствуешь лично, то преследуешь меня воспоминанием о себе, мне следовало бы даже сказать терзаешь меня, ибо это, несомненно, настоящее терзанье. Стоило приезжать сюда одному. Странное дело! Ни мир, волнующийся у меня на глазах, ни встречающиеся люди — ничто, ничто человеческое не напоминает мне о тебе. Но вижу ли я селение или, как вчера, руины, или, еще лучше, готический храм, — и тотчас же ты являешься мне, и этого достаточно, чтобы дать мне ощутить весь отвратительный кошмар разлуки. Вот места, где я особенно остро думал о тебе после того, как писал тебе из Берлина. Во-первых, во Франкфурте, затем, три дня спустя, в Цюрихе. Но там, вместо того чтобы остановиться в hôtel Baur, который неизбежно навеял бы на меня грусть, я устроился в своего рода фонаре на 4-м этаже hôtel du Lac, в настоящем волшебном фонаре, где со всех сторон открывался вид на озеро, горы, великолепное, роскошное зрелище, которым я вновь любовался с истинным умилением. — Ах, милый друг мой, что и говорить — моя западная жилка была сильно задета все эти дни. Потом, знаешь ли, где я много думал о тебе? В Базеле, хоть это чуждые и, кажется, даже незнакомые тебе места. — Был вечер. Я сидел на бревнах, у самой воды, напротив меня, на другом берегу, над скоплением остроконечных крыш и готических домишек, прилепившихся к набережной, высился базельский собор, — и все это было прикрыто пеленою листвы… Это тоже было очень красиво, а особенно Рейн, который струился у моих ног и плескал волной в темноте. Из Базеля я отправился в Страсбург, где переночевал в «Красном доме». Само собою разумеется, я не преминул передать от тебя поклон Мюнстеру. Я уже не нашел того куста сирени, который мы с тобой видели таким свежим и цветущим на старой крыше одного из домов против собора. — Однако Страсбург навеял на меня грусть, и я поспешил вернуться в Германию.

Чувствую, что мне следует внести в мое повествование некоторый хронологический порядок, и я так и поступил бы, если бы мой мерзкий почерк постоянно не раздражал меня. Попробуем все же… Из Берлина я выехал по железной дороге в Веймар. Ах, не надо поносить железных дорог! Это чудесная вещь, особенно теперь, когда их сеть всюду связывается и расширяется. На меня они особенно благотворно действуют, потому что они успокаивают мое воображение касательно самого моего страшного врага — пространства, ненавистного пространства, которое на обычных дорогах топит и погружает в небытие и тело наше и душу.

В Веймаре я застал Мальтица, он там один и живет в доме Гёте. Между нами говоря, в Веймаре я очень скучал. Городок показался мне отвратительно унылым, и встреча с Мальтицем не сделала его для меня более приятным. Он все на той же точке, на которой я его оставил 4 года назад. Все та же песенка. Только эгоизм, составляющий основную черту его характера, обострился в нем, как обостряются черты состарившегося лица. Словом, общество его не было для меня благотворно, и я много дал бы, чтобы променять его на общество твоего брата. Ночь я провел в Веймаре, у Мальтица, а на другой день уехал. Железная дорога кончается в Эйзенахе, в 24 милях от Франкфурта. Пришлось сесть в дилижанс — и, Боже мой, какой дилижанс! — и это после железной-то дороги! — Это как речь Том-Гаве после речи Тьера. Мерзкий дилижанс, что и говорить! 24 мили мы ехали целых двадцать часов.

Между Ганау и Франкфуртом наша еле тащившаяся колымага повстречала кабриолет. Взглянув на него, я увидел даму, всю в черном, которая, поравнявшись с нами, поднесла к глазам лорнет… Все это произошло в одно мгновенье, но и мгновенья было достаточно, чтобы я мог по неподражаемому движению лорнета, подносимого к глазам, узнать госпожу де Сетто, а еще более подтверждает мое открытие то, что Щука тотчас же с уверенностью заявил, что в человеке, сидевшем на козлах, он узнал верного Отта. А наибольшее правдоподобие моим предположениям придает то обстоятельство, что кабриолет ехал по направлению к Ганау, где несколько дней тому назад открылся новый игорный дом… Но если на этот раз я видел ее лишь мельком, то по возвращении во Франкфурт я надеюсь отыскать ее где-нибудь в его утопающих в зелени окрестностях, ибо мне говорили, что она уезжает оттуда лишь поздней осенью. — Во Франкфурте, где я по недоразумению остановился в hôtel de Russie вместо Römischer Kaiser, я с удовольствием нашел почти в полном составе семейство Убри. Удивление, восклицания, сердечный прием, чаепитие, устроенное в саду, но на котором я не смог присутствовать по причине внезапно начавшегося в тот вечер из-за простуды приступа зубной боли. Я встретил там слезливую госпожу Марченко, она только что вернулась из Парижа, где провела зиму. Но поскольку ее муж сейчас, кажется, в отъезде — она показалась мне менее элегически настроенной, чем обычно. Что до двух ангелов, то один из них — ангел Мария бракосочетался, а потому повидать его мне не удалось. Месяц тому назад он разрешился от бремени. Других знакомых я во Франкфурте не встречал. Жуковский и Гоголь, для которых я привез письма и посылки, уехали в самый день моего приезда. Узнав от Убри, что канцлерша еще в Бадене, но послезавтра уезжает в Вильдбад, я решил считать недействительными столь предусмотрительные увещания канцлера и тем более укрепился в решении, проезжая мимо Бадена, заехать туда, что у меня были некоторые основания предполагать, что я еще застану там Крюденера, который приехал туда несколькими днями раньше. Итак, я выехал из Франкфурта в 1 час пополудни, а в 7 часов вечера уже прибыл в Баден и появился там как раз во время всеобщего гулянья в сопровождении своего приятеля Эстергази, которого я повстречал на железной дороге. Мы без труда обнаружили в одной из боковых аллей, в некотором отдалении от толпы, канцлершу, которая сидела за столиком в обществе супруги доктора Арендта. Нас встретили очень сердечно и любезно, правда, не без некоторого замешательства. Вскоре к нам подошла госпожа Хрептович, по-прежнему резвая и бойкая, но сильно загоревшая под баденским солнцем. Потом пришли две племянницы, госпожи Зиновьева и Столыпина. Вот, пожалуй, и все русские, находившиеся в это время в Бадене. Вечером я немного ознакомился с окрестностями, причем дамы изволили взять на себя руководство этим делом. Конец вечера я провел у канцлерши, которой обещал при расставании, что, возвратясь из Цюриха и прожив несколько дней в Бадене, посещу ее в Вильдбаде — и думаю исполнить это обещание на будущей неделе.