Бумажная клетка - Дягилева Ирина - Страница 27

– Господи, да у меня сын старше тебя. Влюблен… Не говори чепухи, дубина. – Она отцепила его руки от себя и отряхнулась, будто от пыли.

– Не хочешь, как хочешь. Мы люди не гордые. Была бы честь предложена.

Гришенька развернулся на сто восемьдесят градусов, подошел к кровати, плюхнулся на нее и схватил пакет с семечками.

К Александру Николаевичу они заходить не стали и отправились сразу домой. В машине Герман спросил:

– Ты ему поверила?

– А что еще остается делать?

– Его рассказ похож на правду. Вы с папой хорошее алиби придумали.

Она передернула плечами, как от озноба.

– Я знаю, Пуляша, ты считаешь его ужасным.

– Успокойся, он хорохорится, но на самом деле ему страшно.

– Представляю, каково сейчас папе. Мне его даже жалко. По твоему, он ему верит?

– Какая разница, верит он или нет, мы все равно этого никогда не узнаем.

– Пожалуй, нам стоило зайти к нему. Хотя он опять начнет обвинять во всем нас с тобой. Как ты думаешь, что на самом деле случилось?

Пульхерия помолчала немного, прежде чем ответить.

– По всей видимости, у Вики была с кем-то встреча. Безбоязненно открыла дверь убийце, впустила в квартиру, следовательно, она доверяла ему.

– А этот человек ее убил.

– … А этот человек ее убил, – повторила она слова Германа. – И в землю закопал, и на камне написал… Но самое ужасное, что этот убийца ходит среди нас. А вдруг он еще когонибудь убить захочет? – с испугом спросила она и прижалась к нему.

– Не бойся, милая, я буду тебя защищать. Или попрошу папу приставить к нам охрану. Но я твердо уверен, что просто так никто никого не убивает. Всегда есть причина.

– Что же такое совершила эта девочка, за что поплатилась жизнью? – чуть слышно прошептала Пуля.

Дома их встретила Галина Матвеевна. Она улыбалась, ее холодные бесцветные глаза смотрели на Пульхерию почти доброжелательно.

– Пульхерия Афанасьевна, вы сказали Герману Александровичу про Ленечку?

– Нет еще. Можете сами все рассказать.

– Герман Александрович, Александр Николаевич дал мне денег на лечение, чтобы показать моего Ленечку самым лучшим врачам в Москве, а Пульхерия Афанасьевна предложила ему пожить у нас после больницы. Я вам так благодарна за вашу доброту. Бога буду молить, чтобы он вам здоровья послал. Ленечка такой ласковый. Я о нем уже Катеньке рассказала. Она девочка добрая, так обрадовалась, сказала, что будет ждать маленького дружка.

Высказав все это, домработница все с той же слащавой улыбкой ретировалась в сторону кухни. Герман долго растерянно смотрел ей вслед. Пульхерия ждала, что он скажет, но не дождалась. Только выйдя из ванной, стоя в дверях, он спросил:

– Ты правда предложила Галине Матвеевне, чтобы ее ребенок пожил у нас?

У Пульхерии запылали щеки, словно ее застукали за чем-то неприличным, вроде ковыряния в носу.

– Я подумала, раз уж Александр Николаевич сделал такой широкий жест…

– Ты должна была прежде посоветоваться со мной. Мы ничего не знаем об этом Ленечке, – возмущенно выговаривал Герман, – он растет без матери, черт знает в каком окружении. Обучит Катю ругаться матом и всяким другим ужасным вещам. Зачем ты это сделала?

– Так уж получилось. Не сердись, пожалуйста. Не знаю, как теперь быть.

– Все потому, что Катя тебе не родная, – сделал вывод Герман.

– Если ты сейчас заведешь старую песню про то, что может навредить семье Гранидиных… – с угрозой начала Пульхерия.

– Извини, дорогая, во всем, что касается Кати, я слишком пристрастен. От вредного влияния улицы все равно не убережешь. – Он положил руку на ее бедро и чуть хрипловатым шепотом спросил: – Ты скучала по мне?

Только коснувшись подушки, она поняла, как устала, на секс сил просто не осталось. Но совесть еще терзала ее, чувство стыда и позора за то, что она была готова, как последняя шлюха, изменить Герману с Никитой, все еще преследовало ее. Только это чувство, а не какое другое, заставило сказать:

– Да, любимый, я очень скучала по тебе.

Правду говорят – ко всему привыкаешь. Жить в состоянии постоянного стресса никто не может. С обстоятельствами либо смиряешься, либо пытаешься их изменить.

Прошло несколько недель, Пульхерия чувствовала себя так, словно ничего не произошло. Вернее, она утешала себя словами: «Что бог ни делает, все к лучшему». Весть о предстоящей свадьбе ее и Германа распространилась с молниеносной быстротой. В желтой прессе появилось несколько заметок. Она все это воспринимала спокойно. Папаша Гранде был с нею вполне дружелюбен, и Пульхерия начала привыкать к ужинам с ним и его деловыми знакомыми, которых ей приходилось развлекать. Герман часто ездил в Питер, вовсю раскручивая тамошний салон. Пульхерия помогала ему, как могла. Жизнь шла легко и роскошно. Никиту Назарова она вспоминала редко, при этом всякий раз говорила себе, что нечего забивать голову всякой ерундой. Галина Матвеевна серьезно готовилась к приезду Ленечки в Москву и очень старалась, чтобы Пульхерия с Германом об этом не забывали. Больше ничто не напоминало о случившемся. В разговорах все старательно избегали эту тему.

Но вот однажды утром раздался телефонный звонок. Сняв трубку, Герман сказал:

– Пуляшенька, это тебя. Игорь Петрович, следователь из прокуратуры.

Передав ей трубку, он остался стоять рядом, с любопытством ловя каждое слово.

– Слушаю вас, – как можно равнодушнее сказала она.

– Доброе утро, Пульхерия Афанасьевна, – приветливо поздоровался следователь. – Хочу сказать, что в деле Виктории Хромовой наметился определенный прогресс. Я подумал, что вам это покажется интересным.

Герман хотел нажать на кнопку спикерфона, но она недовольно шлепнула его по руке и, закрыв рукой микрофон, сердито прошептала:

– Иди умываться, а то мы опоздаем на встречу с клиентом.

Этого клиента, требовательного, капризного и жадного, они с Пашей Медведевым обрабатывали больше недели. Можно было послать зануду-покупателя подальше, но в салон его направил Александр Николаевич, поэтому пришлось терпеть все фокусы. Клиент «созрел» и в этот день должен был принести наличные.

Герман неохотно удалился.

– Конечно, – сказала она Штыкину.

– Мы выследили парня, с которым Вика проживала в гостинице, некоего Никиту Назарова.

С самого начала она знала, что рано или поздно так будет. Это знание жило в ней помимо воли, она ничего не могла с ним поделать, хоть и уверяла себя, что причин для беспокойства нет. Услышав имя Никиты, Пульхерия вздрогнула, как от удара. Рука, держащая трубку, мгновенно вспотела. Инстинктивно она оглянулась на дверь ванной, хваля себя за предусмотрительность.

Штыкин продолжал:

– Он зарегистрирован в Питере, но в настоящий момент находится у своей матери в Самаре. Я связался с самарской прокуратурой. Думаю, скоро они его задержат. Я только потому вам звоню, что знаю, как это вас интересует. Буду держать в курсе дела.

– Спасибо, Игорь Петрович.

Повесив трубку, она в изнеможении опустилась на кровать. В мгновение ока все вокруг изменилось. Спокойная атмосфера исчезла, мир стал чужим и враждебным. Уверенность в себе уступила место настороженности.

Из ванной вернулся Герман и с плохо скрываемой неприязнью спросил:

– Чего ему надо?

– Сказал, что они выследили парня, с которым Вика проживала в гостинице.

– И что теперь?

– Не знаю. Просто он хотел поставить меня в известность.

– Для чего?

– Что ты прицепился? Оказывает мне любезность. Только и всего.

– Пусть своей жене любезность оказывает…

– Так, все! Остановись, пожалуйста! – резко оборвала его Пульхерия. – Я сама просила его об этом, – солгала она, – мне любопытно.

– Любопытство простительно торговке на базаре…

– Герман, я не Гришенька. Менторский тон не приемлю в силу своего солидного возраста. К тому же хочу тебе напомнить, что мы опаздываем на встречу с клиентом.