Птицелов - Гриффит Рослин - Страница 24

• Предыдущая
• 24/49
• Следующая

— Но это не всегда означает женитьбу, дорогой! — слабым голосом тихо возразила она.

— Не понимаю, что ты имеешь против брака. — Он говорил уже повышенным тоном. — Или я недостаточно хорош для тебя?

Она знала, что когда-нибудь этот разговор состоится, но сейчас не была готова к нему.

— Почему ты это говоришь? У тебя нет никаких оснований так думать.

— Под этим дорогим костюмом я — все тот же бедный необразованный ирландец. Добился какого-то успеха только благодаря своему сыну.

— Нет, не только благодаря сыну! Благодаря своей энергии и таланту. Почему ты не веришь в себя? — Она говорила твердым, убедительным тоном, хотя и нервничала, обескураженная горькими словами всегда веселого, самоуверенного ирландца. — Я восхищаюсь тобой, Сип. Я уважаю тебя. Мне нужен ты, а не свидетельство об окончании учебного заведения.

Но он продолжал перечислять свои недостатки, — она и не подозревала, что Син все это переживает как свою ущербность.

— Я не путешествовал, как ты. Меня привезли сюда десяти лет, так я здесь и живу. Я не знаком со знаменитостями, не бываю в обществе. А ты…

— Ты ведь знаешь, что я не всегда подчиняюсь законам общества…

— Может быть, потому ты и не желаешь выйти за меня замуж? — Он стащил с головы шляпу и запустил пальцы в свою густую седую шевелюру. — Но ты ведь знаешь, что я не захочу сделать из тебя жену-куколку. Ты будешь жить по своей воле, рисовать, посещать свои общества… Все это мне безразлично, я только хочу одного — быть единственным мужчиной в твоей жизни.

— Ты и есть мой единственный, — ласково сказала она.

— Я хочу узаконить наши отношения. Я хочу, чтобы ты носила мое имя!

Она не знала, что ему ответить.

— О, Син…

— Проблема Лайэма и твоей племянницы? Но они — взрослые люди, сами разберутся. И мой сын строит себе дом, скоро он будет жить отдельно.

— Конечно, дело не в отношениях Лайэма и Орелии.

— Тогда назначай день свадьбы!

— Нет.

Он замолчал, потом спросил:

— Ты не хочешь выйти за меня замуж?

— Хочу, но дай мне время подумать. — У нее не было сил открыть ему правду, что она не вправе выйти замуж ни за него, ни, за кого бы то ни было.

— Мы знаем друг друга уже год, Федра. Я крепок, но скоро начну стареть. В следующем месяце мне исполнится пятьдесят восемь. Ты говоришь — подождем, но время-то не ждет. — И он закончил тоном обвинителя: — Ты меня не любишь по-настоящему, хоть и уверяешь, что любишь.

— Я люблю тебя всем сердцем. — В ее голосе звучала страсть.

Он потянулся к ней.

— Тогда почему ты не согласна?

— Я просто не могу, дорогой. — Она мучительно искала объяснение. — Должна тебе признаться — есть проблема.

— Скажи мне, в чем дело.

Но она не могла ему солгать.

— Сказать я не могу…

— Не хочешь!

— Нет, не могу…

Он снова замолчал и больше не уговаривал ее. Наклонившись к кучеру, он велел ехать на Прери-авеню.

Федра терзалась, но молчала. Какая трагедия — встретить наконец человека, за которого она хочет выйти замуж, и не иметь возможности стать его женой. После скоропалительного брака с Фернандо у нее было много кратковременных связей, но с возрастом росла потребность в близком человеке, который всегда будет рядом. С которым будут и часы пылкой страсти, и часы нежной душевной близости, тихого счастья.

Син не вымолвил ни единого слова по дороге. Подъехав к дому Федры на Прери-авеню, он помог ей выйти из кареты, но в дом не вошел, а сказал:

— Я увижусь с тобой только тогда, когда ты решишь все мне объяснить.

Федра молчала. Тридцать лет сковывал ее брак с Фернандо. Она должна, наконец, рассказать кому-нибудь о своей неразрешимой ситуации, попросить совета. Она это сделает. Обратится к Орелии.

Орелия думала, что проведет в одиночестве приятный вечер, но беспокойство охватило ее сразу же, как только она вошла в дом. Отказавшись от обеда, она поела хлеба с сыром и поднялась в свою комнату, отпустив Мэри. Она была одна во всем доме. Комната Орелии на втором этаже была обращена в сад, расположенный за домом; в сад выходила веранда. Чертежный стол стоял рядом с красивым окном-фонарем, около которого помещалась мягкая софа с зелеными и темно-красными подушками — с детства излюбленный уголок Орелии. Обои, покрывало на кровати и полог над нею на четырех столбиках были тех же тонов и уже выцвели от времени.

Орелия собиралась сменить обстановку комнаты — вкус ее за эти годы изменился, — но пока откладывала это. Она успела только перебрать книги на полке, убрав старые, но новые книги после возвращения Орелии в Чикаго все еще лежали стопками на полу, и она принялась расставлять их, проглядывая и откладывая в сторонку то один, то другой роман, которые только еще собиралась прочитать. Устав, она поглядела на уютный уголок у окна-фонаря, вспомнив, сколько чудесных часов провела там, мечтая с книжкой в руках, взяла один из отложенных романов и удобно устроилась, свернувшись клубочком в этом гнездышке, оперлась локтем о подушку и раскрыла книгу. Окно выходило на запад, и света было еще достаточно. Прочитав несколько абзацев, она положила книгу на пол, открыла одну из створок окна-фонаря и задумалась, вдыхая свежий вечерний воздух и глядя на ветки развесистого вяза, росшего у самого дома, — они красиво вырисовывались на темно-синем вечернем небе. Впервые расслабившись после нескольких недель напряженной работы, Орелия откинулась на подушку и незаметно уснула.

Какой-то внутренний толчок пробудил ее. В комнате уже было темно, тело затекло — сколько же времени она проспала? Она почувствовала, что пульс ее участился, и ей почему-то стало страшно.

Орелия встала и выглянула в окно — ветви вяза по-прежнему красиво вырисовывались на небе, освещенном яркой луной, — через несколько дней наступит полнолуние. Через открытую створку окна она услышала шелест листьев под легким ветерком… и еще какой-то неясный шум.

Прислушавшись, она различила звук шагов на веранде внизу — звук был осторожный, медленный. Она затаила дыхание и услышала, как кто-то спрыгнул с открытой веранды в сад, и шаги слышались уже на тропинке.

Кто это? Федра? Фред? Они не стали бы красться по веранде и спрыгивать в сад. Орелия оперлась локтями о подоконник и выглянула наружу. Когда глаза ее привыкли к лунному свету, заливающему лужайку, она ясно различила темную человеческую фигуру: под вязом стоял мужчина, подняв к ее окну лицо, черты которого в тени ветвей были неразличимы.

Орелия похолодела от страха. Она заставила себя снова выглянуть в окно — он стоял все там же совершенно неподвижно и, подняв голову, смотрел на ее окно. Странно знакомая фигура… Да, — с ужасом поняла Орелия, это незнакомец из Дубового парка, и он знает, где она живет, а Федра уверяла, что это случайный карманник!

Орелия быстро закрыла окно, сердце ее бешено колотилось. Наткнувшись в темноте на чертежный стол и едва не опрокинув его, она на ощупь нашла и зажгла газовый светильник. Казалось бы, свет должен был ее успокоить, но нет! Она совершенно одна в доме и даже не уверена, заперта ли входная дверь.

Орелия быстро сбежала по ступенькам, решив позвонить в звонок для слуг или даже кинуться в их помещение, чтобы разбудить Фреда и Мэри. Нет, лучше сама запрет входную дверь и задвинет ее какой-нибудь тяжелой мебелью. Она кинулась к двери… увидела, что ручка поворачивается, и пронзительно закричала.

— Что такое?! — изумленно воскликнула Федра, входя и закрывая за собой дверь.

Орелия почувствовала слабость в коленях и упала на стул.

— Это ты, благодарение Богу! А ты видела мужчину, который скрывается в саду?

— Кто? Где? — вскричала Федра.

— В саду, за домом. Незнакомец из Дубового парка.

— Ну, я его проучу! — Федра кинулась в кухню и высунулась из окна.

— Ради Бога, тетя! Я чувствую, что он опасен. Я уверена в этом.

— Ничего, я и сама опасная женщина, пусть он меня поостережется.

• Предыдущая
• 24/49
• Следующая