Индивидуализм - фон Хайек Фридрих Август - Страница 20

Мы должны смотреть на систему цен как на механизм передачи информации, если хотим понять ее действительную функцию — функцию, которую, разумеется, она выполняет тем менее совершенно, чем более жесткими становятся цены. (Но даже когда назначаемые цены становятся достаточно жесткими, силы, призванные действовать через изменения цен, в значительной мере все же продолжают проявлять себя через изменения других условий контрактов.) Наиболее важно в этой системе то, с какой экономией знаний она функционирует, или как мало надо знать отдельным участникам, чтобы иметь возможность предпринять правильные действия. В сжатой, своего рода символической, форме передается только самая существенная информация и только тем, кого это касается. Это более чем метафора — описывать систему цен как своеобразный механизм по регистрации изменений или как систему телекоммуникаций, позволяющую отдельным производителям следить только за движением нескольких указателей (подобно тому, как инженер мог бы следить за стрелками лишь нескольких датчиков), дабы приспосабливать свою деятельность к изменениям, о которых они, возможно, никогда не узнают ничего сверх того, что отражается в движении цен. Конечно, такие приспособления никогда не бывают?совершенными? в том смысле, в каком экономист представляет их себе в своем равновесном анализе. Я боюсь, однако, что наши теоретические привычки подходить к проблеме, допуская, что почти все обладают более или менее совершенным знанием, сделали нас в известной мере слепыми в отношении истинной функции механизма цен и привели к применению довольно обманчивых критериев при оценке его эффективности. Не чудо ли, что в такой ситуации, как нехватка какого-либо материала, без чьего бы то ни было приказа, когда, вероятно, лишь горстка людей знает ее причину, десятки тысяч людей, чьи личности нельзя было бы установить за месяцы расследований, оказываются принуждены употреблять этот материал или сделанные из него продукты более бережно — то есть сдвигаться в правильном направлении? Это уже достаточное чудо, даже если в постоянно меняющемся мире не у всех оно будет получаться настолько совершенно, чтобы их нормы прибыли поддерживались всегда на одном и том же равном, или?нормальном? уровне. Я намеренно употребил слово?чудо? дабы выбить читателя из того состояния довольства, с каким мы часто воспринимаем работу этого механизма, будто так тому и положено быть. Я убежден, что, если бы он был создан по сознательно выработанному человеком проекту и если бы люди, ведомые изменениями цен, поняли, что значение их решений выходит далеко за пределы их непосредственных целей, такой механизм был бы провозглашен одним из величайших триумфов человеческого разума. Ему не повезло дважды: в том, что он не есть продукт человеческого замысла, и в том, что люди, направляемые им, обычно не знают, что их заставляет делать то, что они делают. Однако те, кто громогласно требуют?сознательного управления?? и не могут поверить, что нечто, развившееся без чьего бы то ни было замысла (даже без нашего понимания этого), могло бы решать проблемы, которые бы мы были неспособны решать сознательно, — должны помнить: проблема именно в том, как сделать сферу нашего пользования ресурсами шире сферы, подконтрольной чьему бы то ни было разуму; и, следовательно, как обойтись без необходимости сознательного контроля и обеспечить стимулы, которые заставят индивидов осуществлять желаемое без чьих-либо указаний, что же им надлежит делать. Проблема, с которой мы здесь сталкиваемся, никоим образом не принадлежит только экономической теории, но возникает в связи почти со всеми подлинно общественными явлениями — с языком и с большей частью нашего культурного наследия, реально составляя главную теоретическую проблему всех наук об обществе. Как сказал по другому поводу Альфред Уайтхед:?Это глубоко ошибочный трюизм, повторяемый во всех прописях и всеми выдающимися людьми, когда они выступают с речами, будто мы должны развивать в себе привычку думать, что делаем. Все совершенно наоборот. Цивилизация движется вперед, увеличивая число важных действий, которые мы в состоянии выполнять, не думая о них?. Это имеет особое значение в социальной сфере. Мы постоянно используем формулы, символы и правила, смысла которых не понимаем и через употребление которых пользуемся помощью знания, которым сами не владеем. Мы развили эти практики и институты, опираясь на привычки и установления, успешно испытанные в их собственной сфере и ставшие затем основанием созданной нами цивилизации. Система цен — как раз одно из таких образований, которые человек научился использовать (хотя он все еще очень далек от того, чтобы научиться использовать ее наилучшим образом) после того, как он натолкнулся на нее, не имея о ней ни малейшего понятия. С ее помощью стало возможным не только разделение труда, но и скоординированное употребление ресурсов, основанное на равномерно разделенном знании. Люди, любящие высмеивать всякий намек, что так может быть, обычно искажают это соображение, внушая, будто в нем утверждается, что каким-то чудом стихийно возник именно тот тип системы, который более всего удовлетворяет требованиям современной цивилизации. Все ровно наоборот: человек смог развить то разделение труда, на котором основана наша цивилизация, потому что ему довелось натолкнуться на способ, сделавший ее возможной. Не случись этого, он мог бы все-таки развить какой-то иной, совершенно отличный, тип цивилизации, что-то вроде?государства? муравьев или нечто совершенно невообразимое. Мы можем только сказать, что никто еще не преуспел в построении альтернативной системы, где можно было бы сохранить определенные черты системы существующей, дорогие даже для тех, кто яростнее всех на нее нападают, — и, в частности, ту степень свободы, с какой индивид может избирать себе занятие и, соответственно, использовать свои собственные знания и мастерство.

Во многих отношениях удачно, что споры о необходимости системы цен для всякого рационального расчета в сложном современном обществе ведутся уже не только между лагерями, придерживающимися разных политических убеждений. Тезис, что без системы цен мы не могли бы сохранить общество, основанное на таком широком разделении труда, как наше, был встречен градом насмешек, когда фон Мизес выдвинул его впервые двадцать пять лет назад. Сегодня то, что кое-кому все еще трудно его принять, уже не объясняется чисто политическими причинами, и в итоге атмосфера становится гораздо более благоприятной для разумного обсуждения. Когда Лев Троцкий доказывает, что?экономический расчет немыслим без рыночных отношений?; когда профессор Оскар Ланге обещает профессору фон Мизесу статую в мраморном зале будущего Центрального Планового Управления; когда профессор Абба Л. Лернер заново открывает Адама Смита и подчеркивает, что основное достоинство системы цен состоит в стимулировании индивида к тому, чтобы, преследуя собственный интерес, он делал то, что отвечает интересу общему, расхождения действительно нельзя более списывать на политические предубеждения. Остающиеся разногласия явно обусловлены чисто интеллектуальными и, более конкретно, методологическими расхождениями. Недавние заявления Йозефа Шумпетера в его книге? Капитализм, социализм и демократия? прекрасно иллюстрируют одно из методологических расхождений, которые я имею в виду. Ему принадлежит выдающееся место среди экономистов, рассматривающих экономические явления с позиций одного из направлений позитивизма. Соответственно, эти явления представляются ему объективно данными количествами товаров, прямо сталкивающихся друг с другом, почти без всякого вмешательства, надо полагать, человеческих умов. Только подобной предпосылкой я могу объяснить следующее (поражающее меня) заявление. Профессор Шумпетер доказывает, что для теоретика возможность рационального расчета при отсутствии рынков факторов производства вытекает?из элементарного допущения: потребители, оценивая потребительские товары (?запрашивая?), ipso facto[11] оценивают и средства производства, участвующие в создании этих товаров? [Capitalism, Socialism and Democracy (New York: Harper & Bros., 1942), p. 175. (Рус. пер.: Шумпетер Й. Капитализм, социализм и демократия. М.,?Экономика? 1995, с. 237.) Я считаю также профессора Шумпетера подлинным автором мифа о том, что Парето и Бароне?решили? проблему экономического расчета при социализме. Что они и многие другие действительно сделали, так это просто сформулировали условия, которым должно удовлетворять рациональное распределение ресурсов, и указали, что эти условия, по существу, совпадают с условиями равновесия на конкурентном рынке. Это нечто совершенно иное, нежели объяснение, как добиться на практике распределения ресурсов, удовлетворяющего этим условиям. Сам Парето (у которого Бароне взял фактически все, что имел сказать), далекий от претензий на то, что он решил эту практическую проблему, в действительности недвусмысленно отрицает возможность ее решения без помощи рынка. См. его: Manuel d'economie pure (2d ed., 1927), pp. 233-34. Соответствующий отрывок цитируется в английском переводе в начале моей статьи:?Socialist Calculation: The Competitive "Solution"? Economica, VIII, No. 26 (new ser., 1940), р. 125, которая перепечатывается ниже как глава VIII.]. Взятое буквально, такое заявление попросту неверно. Потребители не делают ничего подобного. По-видимому, под?ipso facto? профессор Шумпетер имеет в виду, что оценка факторов производства подразумевается оценками потребительских товаров или неизбежно вытекает из них. Но это тоже неверно. Подразумеваемое здесь логическое отношение может иметь смысл только при условии одновременного присутствия всех выносимых оценок в одной и той же голове. Очевидно, однако, что ценность производственных факторов зависит не только от оценок потребительских товаров, но и от условий предложения различных факторов производства. Только для разума, которому одновременно были бы известны все эти факты, решение однозначно следовало бы из того, что ему дано. Однако практическая проблема возникает именно потому, что эти факты никогда не бывают даны подобным образом какому-то одному уму, и потому, соответственно, необходимо, чтобы при ее решении использовалось знание, распыленное среди множества людей. Проблема, таким образом, нисколько не решается тем, что мы способны показать, что вся совокупность фактов, если бы они были известны какому-то одному уму (как мы гипотетически допускаем, что они даны наблюдателю-экономисту), предопределяла бы единственность решения. Вместо этого мы должны показать, как решение достигается путем взаимодействия людей, каждый из которых владеет лишь частичным знанием. Допускать, что все знание дано какому-то одному уму, точно так же, как, согласно нашим допущениям, оно дано нам как объясняющим экономистам, значит отбросить саму проблему и пренебречь всем, что есть важного и значительного в реальном мире. То, что экономист ранга профессора Шумпетера попал таким образом в ловушку, расставляемую для опрометчивых людей двусмысленностью термина?данное? вряд ли можно объяснить как простую ошибку. Это предполагает скорее нечто глубоко неверное в подходе, привычно пренебрегающем важнейшей частью явлений, с которыми нам приходится иметь дело: неустранимым несовершенством человеческого знания и вытекающей отсюда потребностью в непрерывном процессе передачи и приобретения знаний. Любой подход, который начинает на деле с предположения, что знание людей соответствует объективным фактам ситуации, как это и происходит во многих разделах математической экономики с ее системами уравнений, последовательно отбрасывает то, объяснение чего и составляет нашу главную задачу. Я далек от того, чтобы отрицать, что в нашей системе равновесный анализ выполняет полезную функцию. Но когда он начинает приводить наших ведущих мыслителей к ложному представлению, что описываемая им ситуация имеет прямое отношение к решению практических проблем, самое время вспомнить, что он вообще не имеет дела с социальным процессом и что он — не более чем полезное вступление к изучению этой главной проблемы.