Византийская тьма - Говоров Александр Алексеевич - Страница 49

• Предыдущая
• 49/136
• Следующая

— Ну кто же, кто же?

— Это главная циркачка в столичном ипподроме. У нее даже прозвище — Мать циркачей.

— А что же она делает при моих дочерях?

— Не знаю, господин, может быть, уроки дает?

— Опомнись, Каллах, какие может давать уроки принцессам Мать циркачей?

В конце каравана, чтобы не смущать впереди идущих лошадей, передвигалась неуклюжая повозка, запряженная ко всему равнодушными волами. В ней ехал тот, ради которого, собственно говоря, и посылался весь этот конвой.

Это был дрессированный для охоты индийский леопард, экзотическое клыкастое, усатое и вечно сонное существо. На подошедшего сюзерена оно не удостоилось сначала даже и взглянуть, пока один из погонщиков не стегнул бичом по прутьям клетки. Тогда леопард изволил приподнять свою огромную кошачью голову и взглянуть на людей заранее ненавидящим взглядом.

— Ничего, мы с тобой подружимся, — как равный равному, усмехнулся ему принц.

Целое село надо было продать, чтобы купить этакого красавца. Вернее, даже не купить, а перекупить, и из-под носа самого Мануила, который тоже был большой дока до охотничьих утех. В комплекте с леопардом продавался и его дрессировщик — смуглый и щекастый индиец в чалме и с несчастными черными глазами. Сложив ладони, он преклонился перед властелином, и тот ему тоже отпустил его долю поощрения.

А вот и Пупака, озабоченно идет от последней фуры, где был помещен раненый. Принц тоже пожелал взглянуть, и ему приподняли борт у повозки. Внутри на седельных подушках лежал в забытьи немолодой уже воин с задиристыми усиками и бородкой.

— Кто это? — спросил принц.

— Ласкарь, местный житель, возвращался из столицы.

— Как, из тех Ласкаридов?

— Да, пресвятейший, из тех. И еще родственник Ангелов.

— Смотри-ка! Что ж я его не знаю?

— Он ведь акрит, то есть пограничный поселенец. А жизнь акрита известна, тот же отшельник, только вместо молитв и песнопений у него погони и атаки.

— Что же он едет один, если он акрит? У любого акрита есть и слуги и оруженосцы!

— Не знаю. У него какое-то деликатное дело было в столице…

Ласкарь стонал и хрипел, он ничего не понимал, не чувствовал. Возница сердобольно менял у него на лбу компрессы. Стрела попала в самое сращение шеи, где она сходилась с ключицей. Кончик стрелы был вынут неумело — рана кровоточила, хлюпала при дыхании.

— И врачей-то хороших нет, — соболезновал принц.

— А твой Евматий?

— Мой секретарь? Ну, он поэт, а меня пользует лекарствами, которые я сам прописываю себе.

Андроник пощупал пульс раненого на виске. Пульс был сильный, хотя и частый. Бог даст, природа возьмет свое.

— Да зачем он ездил в столицу? Тяжба какая-нибудь?

— Невеста у него пропала. Выкрали, что ли…

— Ну и не нашел?

— Как видишь…

— В нашей небесной державе что с возу упало, пиши пропало. А как он с вами попал здесь в эту передрягу?

— Когда перед Орлиным гнездом иноверцы пытались нас припугнуть, в атаку на нас пошли, мы все молчали, терпели, хотя как они нас ни обзывали. А этот акрит нам заявляет: «Как вы можете терпеть? Они не только вашего царя и ваш народ обматерили, они не пощадили самого имени Богородицы вашей, царицы небесной…» И как схватил от повозки дубовую оглоблю…

— Ясно, — усмехнулся принц точно так же, как усмехнулся на леопарда. — Есть еще люди в нашем царстве. Ну а что там на стогнах и на торжищах столицы столиц?

— В столице столиц все кипит. Все чают твоего возвращения. Обе Марии грызутся с переменным успехом.

Новый василевс гоняет обруч. Твоя всепресветлейшая бывшая супруга, вручая мне обеих твоих красавиц, да будет над ними благословение Божие, на словах тебе велела передать: пора!

— А что говорит мудрец Сикидит?

— А он говорит, что виноград еще не созрел, чтобы уже пришел к нему давильщик…

— О, вот это сказано! Виноград еще не созрел! — принц даже захохотал, снял шлем, под которым оказалась вязаная шапочка. Снял шапочку, под ней обнажилась совершенно лысая голова. Принц принял у Каллаха полотенце и вытер свою лысину досуха. — А что же сам-то великий чародей к нам не жалует? У нас уж половина столицы, я думаю, перебывала, несмотря на войну.

— У него какие-то заботы в потустороннем мире. Я тебе рассказывал, как при мне, еще на Кавказе, он вызвал с того света не то духа какого-то, не то даже диавола. Так тот теперь у него буянит, помощника его убил, мирного аптекаря.

Андроник резюмировал: каждый раз, как конвой приходит, новостей на целый год хватает. И велел трубить поход на самый уже Энейон, его усадьбу.

Стратиоты загалдели, стали вспрыгивать в седла, выезжать попарно на дорогу, поблескивая остриями копий. Скрипя, потянулись повозки и фуры. Из одной из громоздких, переваливающихся на ухабах фур какие-то мордочки — мужская лукавая и женская наивная, негритянская — вовсю кланялись проезжающему мимо принцу.

— Это кто же такие? — спросил принц у Пупаки.

— Не знаю точно. По-моему, это домоправители какого-то царедворца. Едут вступать во владение усадьбой, пожалованной их хозяину. А хозяину их усадьба вроде пожалована за то, что он исцелил царя Мануила, который теперь в бозе почил…

— Пупака! — засмеялся Андроник. — Волосатое ты наше чудо! Да ты же только что рассказывал про этого царедворца, что он, возможно, диавол, что ты присутствовал, когда его вызывали с того света! Тот самый, вероятно, что аптекаря убил и все прочее. Ты сознаешь, простодушный, что это одно и то же лицо, а?

— Не знаю, не знаю… — крестился в смятении Пупака. Тут фура с имуществом таинственного царедворца попала в ухаб, и ее тщетно пытались выдернуть. Пупака вразвалочку подошел, поправил свои воинственные космы, ухватился за колесо, вякнул, крякнул — и мигом выдернул.

— О-ге! — кричали восторженные стратиоты. А принц отъехал к клетке леопарда, все никак не мог па него налюбоваться. Сам себе казался зверем, одиноким, отчужденным…

Но время его еще впереди.

Над императорскими дворцами взошла холодная зимняя луна, и все вокруг превратилось в рождественскую картинку — полушария куполов, зубцы кипарисов, серебряная дрожь залива.

Денис и Фоти пробежали по дворцовым переходам куда глаза глядят и выскочили на хозяйственный двор. Среди зарослей бурьяна высилась куча старья — ломаные шкафы, какие-то троны, освещенные мертвенным светом луны.

— Направо, направо, — потянул девушку Денис. Ему казалось, там должны быть ворота на улицу. Но она вырвала у него руку, а когда он пытался схватить вновь, ударила его — да сильно!

От неожиданности Денис чуть не закричал, отшатнулся. Она же кинулась за какую-то помойку, и след ее простыл. Вот те раз! Видимо, она приняла его за очередного мучителя.

Денис пал на землю, в какие-то тоже репейники, уполз, затаился. Сердце билось отчаянно.

Как быть? Где теперь ее искать? Как убедить ее, что он друг?

И еще — что теперь делать ему самому? Он понятия не имел, как ориентироваться в столице столиц, а тем более глубокой ночью. Он знал, более или менее, дворец, точнее, цепь дворцов, протянувшуюся от моря до моря. Можно было бы по переходам, анфиладам, коридорам добраться до его, Дениса, законной кувикулы, к которой он уже как-то привык.

Но он же убил человека! Человека он убил! Ему представилась жалкая головка Фармацевта с разинутым ртом. Черт знает что теперь эти византийцы с ним, Денисом, сделают, аж мурашки забегали по спине. Хотя ведь он же защищался — изменник Фармацевт кинул в него горшком, в котором была какая-то горючая смесь. Вероятно, тот самый знаменитый греческий огонь, которым они запросто сжигали флоты и сарацинов, и норманнов, и русских…

В бурьяне, несмотря на зимний сезон, продолжалась своя субтропическая жизнь. Кузнечики ловили мошек, лягушки ловили кузнечиков. Все друг друга ловили и ели.

Вдруг напряженный слух Дениса различил в толще трав какое-то не то похрюкиванье, не то плач. Кто-то поворачивался на трескучей подстилке, укладываясь удобнее. Это она!

• Предыдущая
• 49/136
• Следующая